Пендергаст вздохнул:
— Я заинтересовался этим делом.
— И?…
— Я обнаружил, что это действительно самое обескураживающее дело, с каким я когда-либо сталкивался, даже уникальное. Поскольку я знал, что вы все еще здесь, и понимал, что вы, вероятно, не против набраться еще кое-какого опыта, мне показалось, что вы сочтете интересной возможность понаблюдать день-другой за развитием ситуации. Конечно, неофициально. И…
Его речь была оборвана смехом. Колдмун был не из тех людей, которые часто смеются, и его смех звучал необыкновенно мелодично. Он закончил смеяться, допил пиво и бросил бутылку на песок:
— Ладно. Давайте разберем эту вашу маленькую речь и извлечем из нее истинный смысл. Пикетт вынудил вас взяться за это дело, верно?
— Ничего похожего он не сделал, — раздраженно сказал Пендергаст. — Он предложил показать мне местные достопримечательности. А дело я принял, потому что почувствовал интерес к нему.
— Хорошо, хорошо. И теперь вы погрязли в нем по колено и решили, что вам нужен ваш прежний напарник Колдмун.
— Как вы знаете, я не работаю с напарниками. Я просто предлагаю вам шанс стать консультантом.
— А, консультантом. Вам нужна моя помощь, а с учетом того, что вы юлите вокруг да около, эта конкретная помощь вряд ли мне понравится.
— Если вы считаете, что я лукавлю, то я возражаю.
— Ну а я возражаю против того, чтобы вы прерывали мой отпуск. И к тому же загораживали от меня солнце.
Он посмотрел на Пендергаста, подняв бровь.
Немного помедлив, Пендергаст отошел в сторону и присел на пустую бочку, от чего отказывался прежде.
— У вас подозрительный и циничный характер. В обычной ситуации я бы рассматривал этот факт как ценное обстоятельство. Но в данной ситуации, мне кажется, вы просто используете это как дымовую завесу для симуляции.
Колдмун улыбнулся, но в его голосе послышались резкие нотки:
— Для симуляции? Вы думаете, что пуля в грудь и змеиный укус — это для меня повод побездельничать?
— Я думаю, что вы, вероятно, привыкли к отдыху в шезлонге, попиванию пивка и отвратительного кофе и вам не хочется консультировать по важному делу.
Оба замолчали. Издалека доносились звуки механизмов, машин на дороге, крики чаек и скрежещущие вопли фламинго.
Наконец Колдмун сказал:
— Ладно, Пендергаст. Для чего я вам нужен? Только говорите прямиком. Без вранья.
— У вас особенный — нетрадиционный — взгляд на вещи. Взгляд, который дополняет мой собственный.
— Почему бы вам просто не сказать: «Мне нужна ваша помощь»?
— Именно это я и пытаюсь сделать, — ледяным тоном произнес Пендергаст.
Колдмун покачал головой:
— Что скажет об этом Пикетт? О том, что вы привлекаете меня?
— Я заручился его полной поддержкой в этом вопросе.
— А если я скажу «нет»? Просьба не превратится в приказ?
— Давайте перейдем этот мост, когда дойдем до него.
Колдмун перевел взгляд на море:
— Хорошо. Меня очень даже интересуют эти обрубки, вынесенные на берег. А кого бы они не заинтересовали? И да, у меня есть некоторое время, прежде чем я должен явиться в Колорадо. Но я больше не буду изображать кретина. Никаких консультаций, ничего неофициального. Это другое название для мальчика на побегушках. Если я буду вам помогать, я хочу участвовать. В полной мере. Либо равноправные напарники, либо ничего.
— Вы знаете мои методы. Я предлагал вам нечто более… как бы сказать, более вспомогательное.
— Забудьте об этом.
Вместо ответа Пендергаст закрыл глаза. На этот раз молчание растянулось на минуты. Потом он сказал, не открывая глаз:
— Ноги предварительно были заморожены.
— Это странно.
— И ампутации осуществлялись очень грубо — с помощью мачете или топора, без какого-либо медицинского сопровождения или последующей первой помощи.
Повисла глубокая пауза.
— Вот это уже какая-то безумная хрень.
— Я вам гарантирую, это дело имеет исключительно любопытные аспекты.
— И все же: либо равноправные напарники, либо ничего.
Наконец Пендергаст открыл глаза и посмотрел на Колдмуна:
— Хорошо. На время расследования этого дела.
— Или пока одного из нас не убьют.
— Славная мысль. — С этими словами Пендергаст встал, отряхнул брюки от пыли, словно брезгливая кошка, и повернулся к своей арендованной машине. — Можете провести вечер здесь и развлекаться в том дешевом стиле, к которому вы привыкли. Но я жду вас завтра на острове Каптива к ланчу. Скажем, в час.
— Где?
Пендергаст открыл дверь машины:
— Я буду в Мортлах-хаусе у берега, за мостом Блайнд-пасс. Я взял этот дом в аренду, и там много места, так что можете не искать, где вам остановиться. — Пендергаст перевел глаза на жалкую хижину Колдмуна. — Если вам будет удобнее, я раздобуду для вас большую картонную коробку и матрас — засуну их в щель под крыльцом.
— Ха-ха.
— У вас есть какой-нибудь транспорт?
— Я приеду, можете не волноваться, — усмехнулся Колдмун. — До встречи в час, напарник.
Со страдальческим видом Пендергаст сел за руль, захлопнул дверь, завел двигатель и поехал назад по грунтовой дороге, оставив после себя облако пыли, медленно оседавшее на развалины и заброшенные лодки.
21
Констанс лежала в старой кровати с балдахином, стоящей на некотором расстоянии от окон в спальне второго этажа Мортлах-хауса. Адвокат, мистер Мейфилд, привлек целую армию уборщиков и декораторов, и викторианский дом стал светлым и наполнился воздухом. Хотя Констанс внимательно осмотрела его, она пока так и не увидела крови, просачивающейся сквозь обои, как обещала ей секретарь адвоката.
Ее окна были открыты для ветерка с залива и слабого шелеста волн на все еще закрытом полицией берегу. В остальном в доме стояла тишина. Все спальни находились на втором этаже, и Констанс обнаружила, что ее спальня ближе к спальне Алоизия, чем ей это было привычно. Дом был старый, надежно построенный, но ничуть не такой основательный, как особняк на Риверсайд-драйв в Нью-Йорке, где она жила. Прошедшая ночь была первая в этом доме; днем Пендергаст уехал в Ки-Уэст и должен был вернуться не раньше половины второго.
Констанс лежала в кровати и смотрела на щупальце лунного луча, протянувшееся по панельному потолку. Сна у нее не было ни в одном глазу. Она успела хорошо узнать себя за годы, прошедшие с ее рождения, и никакой тайны в этой бессоннице для нее не было: ее чувства пребывали в напряжении, она ждала, что в любую минуту может что-то случиться.
Тайна тем не менее была… в чем же она состояла?
Приехав к Алоизию, Констанс погрузилась в изучение расследуемого им дела: она лазала по Интернету, выражала свое мнение относительно версий, выдвинутых Пендергастом, и предлагала собственные. Но она обнаружила, что не испытывает к этому интереса. Сотня обрубков человеческих ног, вынесенных на берег, — это было невероятное и ужасное дело, но оно имело мало отношения к интеллектуальной и смертельной схватке умов, которой она так наслаждалась, помогая Пендергасту в его расследованиях. Смерть в таком масштабе скорее напоминала геноцид, а геноцид никогда не был умным или таинственным, он был самой уродливой, самой жестокой стороной человечества, проявлял себя жестоким и бессмысленным образом. Енох Ленг, ее первый опекун, изучал геноцид, и от него она узнала об этом предмете больше, чем хотела знать.
Она наконец призналась Пендергасту, что не испытывает особого интереса к этому делу и предпочитает заняться чем-то другим, пока они находятся на острове. Но была и еще одна причина, по которой она не хотела иметь ничего общего с этим делом и которой не хотела делиться с Пендергастом.
Если заглянуть поглубже в архивы и поискать сведения о регистрации смертей в конце девятнадцатого века во время эпидемии холеры в Нью-Йорке, бушевавшей в припортовых трущобах, то можно найти сведения о молодой семейной паре, умершей там в это время. Однако свидетельства о смерти рассказывали не всю историю. После того как муж, работавший стивидором, умер от болезни, его жена, лишившаяся разума от лихорадки и отчаяния, либо упала, либо спрыгнула в Ист-Ривер. Две маленькие девочки, Мэри и Констанс, видели, как тело их матери извлекали из грязной воды с помощью багров.
Она никогда и никому об этом не рассказывала. Даже доктору Ленгу. Но та картина всегда оставалась с ней, и Констанс не хотела, чтобы сотня напитанных водой обрубков обостряла те воспоминания.
И потому она стала играть роль туристки: бродила по улицам, заглядывала в магазины, посетила историческое общество, наконец, просто сидела на веранде Мортлах-хауса, смотрела на залив и читала книгу «На маяк». Она ненавидела эту книгу Вирджинии Вульф и никак не могла ее осилить, но теперь это стало мученичеством, через которое она с мрачной решимостью вознамерилась пройти, как император Священной Римской империи Генрих IV Германский, проделавший во власянице путь до Каноссы…
И тут ход ее мыслей резко пресекся.
Констанс замерла, вслушиваясь в тишину. И вот опять: стук. Слабый, но отчетливый. И стук этот доносился не снаружи, а из нижней части дома… может быть, из подвала, еще не обследованного Констанс.
И теперь, лежа в постели, Констанс поняла, чего она ждала: подтверждения того, что призрак Мортлаха существует.
Она села, одолеваемая двойственным чувством: с одной стороны, возбуждением, с другой — страхом. Ее глаза уже привыкли к темноте, и она сразу нащупала старинный итальянский стилет, который всегда держала под рукой. Констанс спустила ноги с кровати и беззвучно встала, одновременно надевая шелковый халат. С той же осторожностью дошла до двери, потом — очень медленно — открыла ее.
Коридор был пуст, горела только одна тусклая лампа. Держа стилет наготове, Констанс опять замерла и прислушалась.
Снова стук, и сразу же за ним — другой: вкрадчивый и глухой, исполненный осмысленности. Звуки определенно доносились из подвала, и Констанс показалось, будто кто-то постучал костлявой рукой по стенам старого особняка. Эти звуки напомнили ей больницу «Маунт-Мёрси» для страдающих безумием преступников, обитатели которой были печально известны из-за их…
Ветерок усилился, и неожиданный порыв поднял занавеси на окнах и захлопнул дверь с громким стуком.
Констанс замерла. Она ждала, не двигаясь, долго прислушивалась, но больше ничего не услышала.
Наконец она все так же бесшумно вернулась в кровать, положила голову на пуховые подушки и продолжила изучать путешествие лунного щупальца по потолку.
— Я заинтересовался этим делом.
— И?…
— Я обнаружил, что это действительно самое обескураживающее дело, с каким я когда-либо сталкивался, даже уникальное. Поскольку я знал, что вы все еще здесь, и понимал, что вы, вероятно, не против набраться еще кое-какого опыта, мне показалось, что вы сочтете интересной возможность понаблюдать день-другой за развитием ситуации. Конечно, неофициально. И…
Его речь была оборвана смехом. Колдмун был не из тех людей, которые часто смеются, и его смех звучал необыкновенно мелодично. Он закончил смеяться, допил пиво и бросил бутылку на песок:
— Ладно. Давайте разберем эту вашу маленькую речь и извлечем из нее истинный смысл. Пикетт вынудил вас взяться за это дело, верно?
— Ничего похожего он не сделал, — раздраженно сказал Пендергаст. — Он предложил показать мне местные достопримечательности. А дело я принял, потому что почувствовал интерес к нему.
— Хорошо, хорошо. И теперь вы погрязли в нем по колено и решили, что вам нужен ваш прежний напарник Колдмун.
— Как вы знаете, я не работаю с напарниками. Я просто предлагаю вам шанс стать консультантом.
— А, консультантом. Вам нужна моя помощь, а с учетом того, что вы юлите вокруг да около, эта конкретная помощь вряд ли мне понравится.
— Если вы считаете, что я лукавлю, то я возражаю.
— Ну а я возражаю против того, чтобы вы прерывали мой отпуск. И к тому же загораживали от меня солнце.
Он посмотрел на Пендергаста, подняв бровь.
Немного помедлив, Пендергаст отошел в сторону и присел на пустую бочку, от чего отказывался прежде.
— У вас подозрительный и циничный характер. В обычной ситуации я бы рассматривал этот факт как ценное обстоятельство. Но в данной ситуации, мне кажется, вы просто используете это как дымовую завесу для симуляции.
Колдмун улыбнулся, но в его голосе послышались резкие нотки:
— Для симуляции? Вы думаете, что пуля в грудь и змеиный укус — это для меня повод побездельничать?
— Я думаю, что вы, вероятно, привыкли к отдыху в шезлонге, попиванию пивка и отвратительного кофе и вам не хочется консультировать по важному делу.
Оба замолчали. Издалека доносились звуки механизмов, машин на дороге, крики чаек и скрежещущие вопли фламинго.
Наконец Колдмун сказал:
— Ладно, Пендергаст. Для чего я вам нужен? Только говорите прямиком. Без вранья.
— У вас особенный — нетрадиционный — взгляд на вещи. Взгляд, который дополняет мой собственный.
— Почему бы вам просто не сказать: «Мне нужна ваша помощь»?
— Именно это я и пытаюсь сделать, — ледяным тоном произнес Пендергаст.
Колдмун покачал головой:
— Что скажет об этом Пикетт? О том, что вы привлекаете меня?
— Я заручился его полной поддержкой в этом вопросе.
— А если я скажу «нет»? Просьба не превратится в приказ?
— Давайте перейдем этот мост, когда дойдем до него.
Колдмун перевел взгляд на море:
— Хорошо. Меня очень даже интересуют эти обрубки, вынесенные на берег. А кого бы они не заинтересовали? И да, у меня есть некоторое время, прежде чем я должен явиться в Колорадо. Но я больше не буду изображать кретина. Никаких консультаций, ничего неофициального. Это другое название для мальчика на побегушках. Если я буду вам помогать, я хочу участвовать. В полной мере. Либо равноправные напарники, либо ничего.
— Вы знаете мои методы. Я предлагал вам нечто более… как бы сказать, более вспомогательное.
— Забудьте об этом.
Вместо ответа Пендергаст закрыл глаза. На этот раз молчание растянулось на минуты. Потом он сказал, не открывая глаз:
— Ноги предварительно были заморожены.
— Это странно.
— И ампутации осуществлялись очень грубо — с помощью мачете или топора, без какого-либо медицинского сопровождения или последующей первой помощи.
Повисла глубокая пауза.
— Вот это уже какая-то безумная хрень.
— Я вам гарантирую, это дело имеет исключительно любопытные аспекты.
— И все же: либо равноправные напарники, либо ничего.
Наконец Пендергаст открыл глаза и посмотрел на Колдмуна:
— Хорошо. На время расследования этого дела.
— Или пока одного из нас не убьют.
— Славная мысль. — С этими словами Пендергаст встал, отряхнул брюки от пыли, словно брезгливая кошка, и повернулся к своей арендованной машине. — Можете провести вечер здесь и развлекаться в том дешевом стиле, к которому вы привыкли. Но я жду вас завтра на острове Каптива к ланчу. Скажем, в час.
— Где?
Пендергаст открыл дверь машины:
— Я буду в Мортлах-хаусе у берега, за мостом Блайнд-пасс. Я взял этот дом в аренду, и там много места, так что можете не искать, где вам остановиться. — Пендергаст перевел глаза на жалкую хижину Колдмуна. — Если вам будет удобнее, я раздобуду для вас большую картонную коробку и матрас — засуну их в щель под крыльцом.
— Ха-ха.
— У вас есть какой-нибудь транспорт?
— Я приеду, можете не волноваться, — усмехнулся Колдмун. — До встречи в час, напарник.
Со страдальческим видом Пендергаст сел за руль, захлопнул дверь, завел двигатель и поехал назад по грунтовой дороге, оставив после себя облако пыли, медленно оседавшее на развалины и заброшенные лодки.
21
Констанс лежала в старой кровати с балдахином, стоящей на некотором расстоянии от окон в спальне второго этажа Мортлах-хауса. Адвокат, мистер Мейфилд, привлек целую армию уборщиков и декораторов, и викторианский дом стал светлым и наполнился воздухом. Хотя Констанс внимательно осмотрела его, она пока так и не увидела крови, просачивающейся сквозь обои, как обещала ей секретарь адвоката.
Ее окна были открыты для ветерка с залива и слабого шелеста волн на все еще закрытом полицией берегу. В остальном в доме стояла тишина. Все спальни находились на втором этаже, и Констанс обнаружила, что ее спальня ближе к спальне Алоизия, чем ей это было привычно. Дом был старый, надежно построенный, но ничуть не такой основательный, как особняк на Риверсайд-драйв в Нью-Йорке, где она жила. Прошедшая ночь была первая в этом доме; днем Пендергаст уехал в Ки-Уэст и должен был вернуться не раньше половины второго.
Констанс лежала в кровати и смотрела на щупальце лунного луча, протянувшееся по панельному потолку. Сна у нее не было ни в одном глазу. Она успела хорошо узнать себя за годы, прошедшие с ее рождения, и никакой тайны в этой бессоннице для нее не было: ее чувства пребывали в напряжении, она ждала, что в любую минуту может что-то случиться.
Тайна тем не менее была… в чем же она состояла?
Приехав к Алоизию, Констанс погрузилась в изучение расследуемого им дела: она лазала по Интернету, выражала свое мнение относительно версий, выдвинутых Пендергастом, и предлагала собственные. Но она обнаружила, что не испытывает к этому интереса. Сотня обрубков человеческих ног, вынесенных на берег, — это было невероятное и ужасное дело, но оно имело мало отношения к интеллектуальной и смертельной схватке умов, которой она так наслаждалась, помогая Пендергасту в его расследованиях. Смерть в таком масштабе скорее напоминала геноцид, а геноцид никогда не был умным или таинственным, он был самой уродливой, самой жестокой стороной человечества, проявлял себя жестоким и бессмысленным образом. Енох Ленг, ее первый опекун, изучал геноцид, и от него она узнала об этом предмете больше, чем хотела знать.
Она наконец призналась Пендергасту, что не испытывает особого интереса к этому делу и предпочитает заняться чем-то другим, пока они находятся на острове. Но была и еще одна причина, по которой она не хотела иметь ничего общего с этим делом и которой не хотела делиться с Пендергастом.
Если заглянуть поглубже в архивы и поискать сведения о регистрации смертей в конце девятнадцатого века во время эпидемии холеры в Нью-Йорке, бушевавшей в припортовых трущобах, то можно найти сведения о молодой семейной паре, умершей там в это время. Однако свидетельства о смерти рассказывали не всю историю. После того как муж, работавший стивидором, умер от болезни, его жена, лишившаяся разума от лихорадки и отчаяния, либо упала, либо спрыгнула в Ист-Ривер. Две маленькие девочки, Мэри и Констанс, видели, как тело их матери извлекали из грязной воды с помощью багров.
Она никогда и никому об этом не рассказывала. Даже доктору Ленгу. Но та картина всегда оставалась с ней, и Констанс не хотела, чтобы сотня напитанных водой обрубков обостряла те воспоминания.
И потому она стала играть роль туристки: бродила по улицам, заглядывала в магазины, посетила историческое общество, наконец, просто сидела на веранде Мортлах-хауса, смотрела на залив и читала книгу «На маяк». Она ненавидела эту книгу Вирджинии Вульф и никак не могла ее осилить, но теперь это стало мученичеством, через которое она с мрачной решимостью вознамерилась пройти, как император Священной Римской империи Генрих IV Германский, проделавший во власянице путь до Каноссы…
И тут ход ее мыслей резко пресекся.
Констанс замерла, вслушиваясь в тишину. И вот опять: стук. Слабый, но отчетливый. И стук этот доносился не снаружи, а из нижней части дома… может быть, из подвала, еще не обследованного Констанс.
И теперь, лежа в постели, Констанс поняла, чего она ждала: подтверждения того, что призрак Мортлаха существует.
Она села, одолеваемая двойственным чувством: с одной стороны, возбуждением, с другой — страхом. Ее глаза уже привыкли к темноте, и она сразу нащупала старинный итальянский стилет, который всегда держала под рукой. Констанс спустила ноги с кровати и беззвучно встала, одновременно надевая шелковый халат. С той же осторожностью дошла до двери, потом — очень медленно — открыла ее.
Коридор был пуст, горела только одна тусклая лампа. Держа стилет наготове, Констанс опять замерла и прислушалась.
Снова стук, и сразу же за ним — другой: вкрадчивый и глухой, исполненный осмысленности. Звуки определенно доносились из подвала, и Констанс показалось, будто кто-то постучал костлявой рукой по стенам старого особняка. Эти звуки напомнили ей больницу «Маунт-Мёрси» для страдающих безумием преступников, обитатели которой были печально известны из-за их…
Ветерок усилился, и неожиданный порыв поднял занавеси на окнах и захлопнул дверь с громким стуком.
Констанс замерла. Она ждала, не двигаясь, долго прислушивалась, но больше ничего не услышала.
Наконец она все так же бесшумно вернулась в кровать, положила голову на пуховые подушки и продолжила изучать путешествие лунного щупальца по потолку.