А еще один раз у меня вздулся флюс. Просыпаюсь утром – щека раздута, как у хомяка, рот плохо открывается и дико болит. А на работу надо, никуда не денешься. Я прополоскала рот фурацилином – стало еще хуже. Щека не уменьшилась, а язык и губы стали ярко-желтыми. Приезжаю на студию, гример на меня смотрит и говорит: «Да, Ира, сегодня на украшения вряд ли кто смотреть будет, все внимание на тебя будет направлено». Накрасили меня помадой поярче, чтобы желтые зубы казались белее, посадили в профиль, велели рот открывать осторожно. Потом кто-то из знакомых, видевших мой эфир, говорит: «Вы концепцию поменяли? Видел, как ты в профиль сидела. Но вы молодцы, в этом что-то есть, больше акцент на украшениях получается».

В какой-то период мы стали работать по ночам. Не было уже прямого эфира, и мы записывали сразу по пять-шесть программ. Режим дня у меня был такой. Я с утра отвозила Андрюшу в школу в переполненном троллейбусе, возвращалась домой, потом ехала обратно его забирать, делала домашние дела, а ночью отправлялась на запись. Возвращалась домой утром и снова с Андреем в школу. Как меня выматывал этот режим – не передать словами. А еще в студии было жутко холодно. Дядя, заведовавший кондиционерами, включал их и на ночь уезжал. Щиток он закрывал на замок, так что отключить их мы не могли. В студии холод – зуб на зуб не попадает, я в короткой юбке, барный стул, на котором я сижу, – металлический, тумба покрыта стеклом, кольца-серьги ледяные. У меня в буквальном смысле слова синели пальцы. Гример говорил: «Крась поярче ногти, чтобы они оттеняли твои сиреневые пальцы». Губы мне ярко красили по той же причине, нос пудрили сильно, чтоб не краснел. В перерывах гример мне делала горячий чай, и я пила его, стуча зубами о кружку. И к концу бессонной ночи совершенно выбивалась из сил. А потом домой и снова в колею. Других вариантов не было, деньги были очень нужны.





Глава 18. Мои роли в исторических фильмах




Примерно в этот же период меня утвердили на роль принцессы Анны Византийской в фильме «Рыцарский роман». После того, как на экраны вышел «Рыцарь Кеннет», это было неудивительно, я неплохо смотрелась в роли исторической героини.

Снимали картину в натуральных декорациях, там, где эта история на самом деле и происходила – в Стамбуле. Нам сопутствовала редкая удача – съемочной группе разрешили работать внутри знаменитого собора Айя-София. Кстати, это был последний раз, когда киношникам разрешили туда войти, после нас такие вольности внутри памятника архитектуры уже не допускались.

В Стамбуле я была впервые, и меня совершенно заворожили все эти запахи, краски, звуки, эти голоса с минаретов, музыка, весь этот восточный шум. Нас поселили в маленькой гостинице, она была скромная и недорогая, но мне, неизбалованной девушке, даже скромный шведский стол – брынза, помидоры, перец – показался райски вкусным. Тем более что ели мы на улице под тентами, и запах еды смешивался с запахом прогретого воздуха.

Актерский состав был потрясающим. Моего киноотца, императора Византии, играл Василий Лановой, маму, императрицу Ирину – Любовь Полищук, а моего жениха, кесаря – Николай Еременко-младший. Он на тот момент был одним из главных секс-символов нашего кинематографа, снялся в фильмах «Пираты XX века», «31 июня», его обожали все женщины страны. Все это были люди-легенды, и я долго не могла поверить, что играю с ними в одном фильме. Вообще со мной такие вещи часто случались. Вроде и был у меня уже какой-то опыт работы с великими артистами, и привыкла я находиться на одной съемочной площадке с самыми невероятными людьми, но время от времени накатывало странное осознание: «А что я здесь делаю? Я же девочка из простой семьи, дворничихина внучка, как я вообще сюда попала? Имею ли право находиться здесь, рядом с ними?» Меня уже все воспринимали как «лебедя», а я сама все еще чувствовала себя «гадким утенком». И уговаривала себя, что я на своем месте, что я не самозванка и могу смело разговаривать с этими людьми, смеяться с ними, гулять по прекрасному городу и меня принимают и признают за мной это право.

С Еременко случилась забавная ситуация. По сценарию он активно претендовал на руку и сердце моей героини, но захаживал к рабыне-наложнице. Анну это задевало. И вот мы играем сцену, в которой кесарь общается с Анной, а за колонной в это время прячется наложница его, такая вся в легких шароварчиках, и все знают об этом романе, и все смотрят на мою героиню, она пытается держать лицо, но ей это непросто дается. Наутро после съемочного дня я выхожу из своего номера в отеле, тут же встречаю в коридоре Любу Полищук, живущую по соседству, и мы идем завтракать. Вижу Николая, улыбаюсь ему и говорю: «Ну что, ночью, как обычно, все по наложницам ходили?» Ничего особенного, стандартные актерские шутки. А он с каменным абсолютно лицом проходит мимо меня и садится за столик. Я напряглась. Думаю, может, он обиделся? На что? Я неуместно пошутила? А Люба, слыша мои подколы, ухохатывается. Я говорю: «Люб, я, наверное, должна извиниться перед ним за свою шутку? Он обиделся?» А она отвечает: «Ира, я должна открыть тебе невероятную тайну. Мы с Колей много снимались вместе. Он отличный актер и прекрасный человек, но у него абсолютно нет чувства юмора. Просто никакого». «Как же так? – удивляюсь я. – Он же анекдоты рассказывал, очень смешные, все хохотали». – «Это совсем другое. Он может рассказать анекдот, потому что знает, что он смешной. Но если рассказать анекдот ему, он не будет знать, где смеяться и смеяться ли вообще». В общем, Люба посоветовала мне с Еременко не шутить, потому что смеяться он не будет, а обидеться может. Я была сильно удивлена и с тех пор стала внимательнее относиться к выбору шуток.

Картина получилась каскадерская, трюков было очень много. Главного героя играл знаменитый каскадер Александр Иншаков, он же был сопродюсером картины. И, разумеется, на съемках было полно каскадеров. Жили они в нашей гостинице, отчего она слегка начала напоминать казарму – эти ребята без сантиментов и стеснения такие вечеринки закатывали каждый вечер, что надо было тихо проходить мимо них и быстро закрываться в номере. Их тянуло на разные подвиги и неоднозначные комплименты. Но работать с ними было очень интересно. С утра идешь к морю на место съемки и видишь, как каскадеры и художники по костюмам вытаскивают доспехи, шлемы, кольчуги и начищают их, вся эта амуниция лежит на траве и блестит под лучами солнца. И когда все эти доспехи, кони, люди в костюмах той эпохи собираются в одну большую картину, создается ощущение, что машину времени все-таки изобрели и ты туда, сам того не заметив, пробрался и случайно перемахнул на много веков назад.

Самые фантастические ощущения накрыли нас во время съемок в Айя-Софии. В верхнем правом приделе есть балкон, и на нем сохранившиеся фрески, где есть и Ирина, и Анна, и Константин. И вот мы стоим, киношные Ирина, Анна и Константин, разглядываем изображения наших прототипов, сравниваем короны, камни, которыми украшены шейные воротники, и понимаем, что наш художник по костюмам сделал все очень здорово, один в один. И я говорю: «Люба, а ты знаешь, Ирина на тебя действительно похожа». А она мне отвечает: «Да и Анна – вылитая ты». Мы сели на этом балконе на троны, к нам пришли рыцари, и было полное ощущение, что мы все разом оказались в том времени. Только камеры несколько сбивали общий настрой.

А несколько дней спустя я стояла на самой высокой крепости, среди зубцов, и смотрела на пролив Босфор. И это было уже совершенно невероятно, как из каких-то детских сказок про принцесс. На мне платье с длинным шлейфом, вокруг какие-то паланкины, в которых нас носят, кругом древние замки – полное ощущение, что я действительно и есть Анна Византийская.

С Любовью Полищук мы в той экспедиции очень подружились. Она была совершенно невероятная женщина и своей энергией заряжала всех вокруг. Турки от нее просто млели. Помню, как мы с ней пошли покупать ей шлепанцы. Люба со своим сорок вторым размером ноги совершенно загоняла продавца, прося принести ей все новые и новые модели и капризничая, что они не садятся на ее ногу. Но продавец каждый раз, опускаясь перед ней на колени и смотря снизу вверх на Любины роскошные длинные ноги, приходил в такой восторг, что, наверное, запомнил эту покупательницу на всю жизнь. Наконец, она нашла подходящую модель, с завязывающимися вокруг щиколотки кожаными ремешками, турок надел на Любу эти сандалии, и у него был такой вид, что он сейчас будет прямо тут просить ее руки.

Тогда русские только начинали ездить в Турцию – в основном это были «челноки», скупавшие на базарах все подряд, запихивающие товар в огромные клетчатые баулы и везущие его в Россию на продажу. Но турки уже выучили русские имена и кричали из своих лавок: «Натаща, коллега, заходи ко мне, помнишь, ты у меня вчера кожу покупала?» Я сначала вздрагивала и пыталась объяснить Любе, что никакую кожу ни у кого не покупала и, наверное, продавец меня с кем-то перепутал, но Люба, смеясь, объяснила мне, что дело не во мне, и Наташами они называют всех русских женщин, такой маркетинговый ход.

Мы накупили на базаре какой-то совершеннейшей ерунды, пластиковой посуды, каких-то солонок и подставок для салфеток. Все было яркое и дешевое, мы не смогли удержаться. Люба в запале приобрела даже раскладную сушилку для тарелок и чашек, приговаривая, что на даче это все ей до зарезу необходимо. И потом все это паковала и отправляла в Москву вместе с киношным багажом – доспехами и ящиками с гримом.

А еще я купила себе дубленку. Это совершенно неожиданно получилось. Первая же ночь, проведенная в том нашем недорогом отеле, показала, что поселили нас, мягко говоря, не очень удачно. Рядом с дискотекой. Судя по всему, в том здании когда-то располагался дельфинарий, и потом на его месте решили сделать дискотеку. В чаше бассейна соорудили фонтаны, сверху натянули тент. Вокруг чаши барные стойки, столики, танцпол. Страшно модное место было, там собирался весь Стамбул, ночная жизнь била ключом. Спать в отеле по соседству с этим злачным местом было решительно невозможно, от громкого звука только что окна не вылетали. Мы решили поговорить с продюсером фильма на эту тему, мол, хорошо было бы переселиться. Александр Иванович славился своим умением мгновенно решать конфликты. Он посмотрел на нас и говорит: «Выбирайте: либо я вас переселяю в другую гостиницу, дороже, либо вы остаетесь здесь, и я вам на руки выплачиваю разницу между той гостиницей и этой». Мы, как только услышали, о какой сумме идет речь, решили, что как-нибудь потерпим дискотеку под окнами, не так уж она и шумит, в конце концов. И в результате домой я приехала с горой подарков для домашних и дубленкой для себя.

В нашем отеле жили девочки гоу-гоу, которые работали на этой самой дискотеке. И они нас однажды пригласили посмотреть, что там происходит. Поскольку спать все равно не представлялось возможным, мы решили хотя бы повеселиться. Там в этот вечер была презентация компании, которая сигаретами торгует, она наняла танцоров, которые устроили представление, – с батута прыгали в бассейн с фонтанами. Все было очень красиво: подсвечено все, музыка ревет, парни-танцоры крутят сальто и падают в воду. В конце представления танцоры синхронно нырнули в фонтан с бортика бассейна. И вдруг смотрю – суета какая-то. Официанты засуетились, и один стал расстегивать на себе рубашку, сбросил ее и нырнул в бассейн. Вынырнул и вытащил парня, одного из танцоров. Танцор, когда нырял, видимо, ударился головой о трубу, которая проходила там по дну бассейна. Парень был совсем плох, не дышал. И тут я, не знаю, почему, вскочила со своего стула и кинулась в толпу, к этому парню. Расталкиваю зевак и фотографов, которых там в тот вечер было много, с криком «Ай эм э доктор».

Надо сказать, что доктором я с детства мечтала стать и всегда с интересом следила за тем, как мама кипятит шприцы и проделывает разные другие медицинские манипуляции. В школе с удовольствием и интересом прошла курсы оказания первой помощи и санитарной дружины, где нам рассказали много полезного и в том числе довольно подробно объясняли и показывали, как спасать человека при утоплении. Так что я знала, что делать. Показываю окружившим меня людям, что мне нужна помощь. И объясняю, как могу, что его надо взять за ноги, перевернуть вниз головой, чтобы вылить воду. Меня, разумеется, никто не понимает. Тогда я становлюсь на одно колено, второе ставлю под прямым углом, парня поднимаю и животом кладу на свое колено. Вода из него вышла, и я стала делать непрямой массаж сердца. Потом воздух вдохнула ему в легкие – и из него вылетела еще одна огромная порция воды. Он с жутким свистом вдохнул воздух и задышал. Лицо было бледно-зеленое, но, по крайней мере, я видела, что он жив. И тут подоспела «Скорая», врачи положили парня на носилки и унесли.

Спустя несколько секунд я прихожу в себя, понимаю, что сижу на полу в луже воды, и от пережитого стресса меня начинает трясти. Василий Лановой, стоявший рядом со мной и все это наблюдавший, говорит: «Может, тебе выпить что-то?» – «Я не пью», – говорю. И тут к нам подбегает взволнованный турок, хорошо одетый, в дорогих часах, и говорит: «Я вам очень благодарен, спасибо, вы спасли парня, я теперь готов любого из вашей съёмочной группы пропускать сюда бесплатно и предоставлять выпивку всем вам за счет заведения». Хозяин клуба оказался, как потом выяснилось.

А наутро Александр Иванович Иншаков принес нам турецкую газету и показал заголовок: «Русская актриса спасла турецкого танцора». И фотография невнятная – полно людей, и в центре я вниз головой, какие-то манипуляции проделываю с парнем. Так я стала героем дня и спасительницей турецких танцоров.



Следующий фильм, в котором я снималась, был тоже исторический, но совершенно другого плана. Снимал его режиссер Иван Дыховичный. Он решил снять пародию на успешный российский боевик «Крестоносец». Поскольку снимать фильм планировали на греческом острове Родос, но денег особых, как это обычно бывает, не было, Ивану Владимировичу Дыховичному нужна была проверенная команда актеров, которые не будут капризничать и затягивать съемочный процесс. «Я не хочу рисковать, мне надо, чтобы они не болели, не пили и не терялись», – сказал Дыховичный, советуясь с продюсером. И выбор пал на нашу команду, в которой были Виктор Павлов, Василий Лановой, Николай Еременко. Вместо Любы Полищук, которая была занята, пригласили актрису Валентину Теличкину. Меня тоже пригласили на пробы.

Я пришла на встречу с режиссером Иваном Владимировичем Дыховичным. Ему было 50 лет, мне 30, но он показался мне очень взрослым, мудрым и вместе с тем очень современным. «Ты видела фильм Цукера “Голый пистолет”? Вот я хочу снять что-то такое», – сразу с порога объяснил мне он. «Мне нужна внешне абсолютно такая же героиня, которую ты сыграла в “Рыцарском романе”, но совершенно противоположная по нутру и по характеру. Сможешь?» Я говорю: «Дайте сначала прочесть сценарий». Фильм Цукера я видела и примерно представляла себе, что может меня ждать. Вдруг, думаю, слишком смело будет, и я не справлюсь. Пробежала сценарий глазами и немного успокоилась – моя героиня была довольно мягким вариантом, все остальные роли получились гораздо отвязнее. «Мне подходит, – говорю, – я сыграю».

«И меня тоже все устраивает, к тому же о вас рекомендации как о человеке, который дисциплинированно и хорошо работает», – кивнул Иван. В моей жизни это было одно из самых легких утверждений на роль.



Через два дня я приехала на примерку костюма. Вошла в тот же кабинет, только вместо Дыховичного там была художник по костюмам. Она сказала: «Приподнимите вашу блузку, я сделаю замеры». Я говорю: «Тут как-то не очень удобно, люди посторонние». Она говорит: «Давайте быстренько, мужчин тут нет, никто не зайдет». Я поднимаю майку, она берет сантиметр, начинает мерить, и тут вдруг открывается дверь, и входит некий совершенно дерзкий персонаж. Молодой мужчина с окрашенными в какой-то неестественный блондинистый цвет волосами. Костюмер говорит: «Молодой человек, а вы не хотите отвернуться?» Он садится в режиссерское кресло, улыбаясь, продолжает смотреть на меня и говорит: «Нет, не хочу, мне все нравится». Я опустила майку и говорю: «Выйдите, пожалуйста, молодой человек, у нас тут примерка». Он еще какое-то время крутился в этом кресле, улыбался во все свои 42 зуба, на меня смотрел комплиментарно и при этом дерзко. И потом все-таки вышел. «Кто это был?» – говорю. «А, – говорит костюмер, – это Сергей Безруков, актер “Табакерки”. Тоже будет играть в этом фильме». И тут я вспомнила, что смотрела у Табакова спектакль «Бумбараш», там совершенно невероятная актриса Ольга Блок-Миримская играла этакого Батьку Махно в юбке, такая у нее получилась анархическая мадам в мехах и с револьвером. И был у нее целый гарем из молодых парней, они вокруг нее кордебалет на сцене устраивали. И вот одного из этих парней играл этот наглый блондин. Он еще студентом был, но играл, как говорится, на всю зарплату. Его энергия просто сносила первые ряды.

А еще я его видела… у себя дома. У меня на стене висел календарь, который выпускала ассоциация каскадеров. Каждый месяц был представлен кем-то из актеров. В январе на меня с календаря смотрела Люба Полищук, в феврале Александр Иванович Иншаков, я сама в костюме из «Рыцарского романа» представляла какой-то летний месяц. И на одной из страниц на фоне кирпичной стены позировал вот этот товарищ. И я на него смотрела и думала: «Надо же, какая фамилия смешная – Безруков». Целый месяц в собственном доме я на его фотографию смотрела и не узнала. Вот такие смешные ситуации нам иногда Вселенная подкидывает.

Прилетаем мы в Грецию, на остров Родос. Я там была впервые и была поражена, сколько всего интересного умещается на острове длиной чуть больше 70 км. Там были и древние замки, и остатки монументального Колосса Родосского, и город Линдос – белый с голубым, как принято в Греции, и Акрополь, куда туристы поднимаются на осликах. Многочисленные пляжи и море. Серферы, байкеры и молодежная тусовка с барами и дискотеками, и тихий отдых, который любят немцы и англичане с детьми.

Поселили нас в пятизвездочном отеле, и условия там были такие, о каких я и мечтать не могла. Я жила в бунгало с выходом на пляж и, сидя за белым ажурным кованым столиком, смотрела на прибой. Завтраки не поддавались описанию. В первые дни люди из нашей группы, потеряв волю, набирали себе стопками бутерброды, запасаясь на целый день. официанты с удивлением на них смотрели. На третий день это безобразие прекратилось – кормили на съемочной площадке прекрасно, не хуже, чем в отеле. Кроме этого, нам давали хорошие суточные, и мы могли позволить себе ужинать даже в ресторане отеля. Но мы быстро сообразили, что там дороже, и нашли на соседнем пляже ресторанчик, где за копейки брали по тарелке роскошных королевских креветок на гриле, какие-то невероятно вкусные стейки и греческие салаты в нереальном объеме.

В общем, это был месяц рая. Мы даже не каждый день снимались, успевали отдыхать, что по тем временам было неслыханной роскошью. Однажды скинулись, взяли в прокат машину и поехали кататься по всему острову. Это что-то невероятное было. С одной стороны Средиземное море, с другой – Эгейское, а между ними тонкий перешеек, метров 200 шириной – песчаная коса, заканчивающаяся зеленым полуостровом. С одной стороны – волнующееся море, а с другой – спокойное. И ты купаешься в волнах, а потом переходишь эти 200 метров – и рассекаешь абсолютную гладь. Где еще такое чудо найдешь?



Единственное, что мешало – дичайший ветер. Во время съемок иногда парик с головы сдувало, и, если бы не корона, которая его держала, пришлось бы степлером, наверное, его к волосам прибивать. Звуковики хватались за голову – звук задувало со страшной силой, и мы им говорили: «Читайте по губам, мы потом переозвучим». Мне в глаз попал песок, и на веке выскочил огромный ячмень. Что делать? Гримеры показали все свое искусство, шпаклевали мне мой фиолетовый глаз и поверх ресниц клеили еще огромные накладные. Но ветер был такой силы, что и накладные ресницы норовил сорвать.

Впрочем, трудностей я особо не замечала. Атмосфера на площадке была потрясающая. И все благодаря Ивану Дыховичному. Он удивительный был человек, со всеми умел находить общий язык, а когда начинал рассказывать свои истории, мы все открывали рты и слушали. Он был легкий в общении, хлебосольный, гостеприимный. Один сплошной антистресс. Жаль, что так рано ушел. Я знаю, что Иван мужественно боролся со своей болезнью. Его жена рассказывала, что даже в больнице после дикой химиотерапии, когда остальные пациенты лежали пластом, каждое утро вставал и идеально заправлял постель. И никому никогда ни на что не жаловался. Это был его способ бороться с болезнью. Увы, она победила.

Иван окружал себя молодежью, они общались с ним, на мой взгляд, несколько панибратски, например, могли сказать: «Ну куда вы с нами гулять собрались? В вашем возрасте пора уже и о вечном подумать!» И 50-летний Дыховичный парировал: «Это вы, ребята, так считаете! А я вам скажу, что 50 лет – не приговор!» Иногда после съемок он нам говорил: «Ребята, мы в таком роскошном месте сегодня снимали! Мне там так понравилось. Пойдемте после съемок туда, я присмотрел чудесный ресторан, угощаю». В результате мы побывали в самых роскошных местах острова. Иван был настоящим гурманом, сам готовил замечательно и всегда восторгался творчеством других поваров, если оно того заслуживало. Мы сидели за длиннющим столом, смеялись, пили прекрасное вино, ели невероятные блюда, и Иван все время говорил: «А вот попробуйте еще вот это, они здесь шикарно готовят!»

Оператором на картине был Максим Осадчий, гениальный, в макушку Богом поцелованный человек. Он всегда был жизнерадостный, оптимистичный. К камере шел с вожделением, потирая руки, как к любимой женщине на свидание. Смотреть на это было сплошным удовольствием. И когда говорили: «Стоп!» – он неизменно повторял: «Это было супер!» или: «Это было классно». Я однажды попыталась разобраться в этой классификации и спросила его: «А что лучше, “классно” или “супер”?» «Супер, конечно», – ответил Макс. «А бывает “плохо”?» – «У меня? – удивился Осадчий, – нет, у меня не бывает».


Художница по костюмам у нас тоже была потрясающая, обшивала в свое время старшего Райкина. Она рассказывала, что скроила ему специальный мягкий каркас, который он надевал под пиджак. Фигура у Аркадия Исааковича была, мягко говоря, неидеальная, позвоночник кривой. Но за счет этого каркаса и специального кроя пиджаков выглядел он безукоризненно, идеально просто. И вот она за мной наблюдала там, на Родосе, и вдруг говорит: «Ира, пойдемте, я куплю вам кое-что из одежды». Я говорю: «Нет у меня такой возможности, мне деньги очень нужны, я все гонорары домой планирую привезти». Она говорит: «Мы много денег не потратим, но купим вам несколько вещей, которые вы будете носить много лет, и они не будут выходить из моды». В результате я вернулась в Москву в кожаной куртке типа косухи, которую действительно потом еще долго носила, и в черных брюках, которые идеально сидели, не мялись, быстро сохли и служили мне палочкой-выручалочкой несколько лет. Разумеется, не обошлось без футболок с акулами для Андрюхи, подарков Игорю и бабушке с дедушкой. А самое главное – на гонорары с этой картины мы купили машину.

В общем, атмосфера на картине была потрясающая. Настолько дружелюбная, что Дыховичный даже уговорил меня сняться в эротической сцене. Дело было так. Подходит ко мне Иван и говорит: «Готовься, будем снимать вашу с Колей Еременко постельную сцену». Я удивилась: «Давай-ка поподробнее с этого момента, пожалуйста, потому что в сценарии этого не было!» Иван уверяет: «Ира, не бойся, я все спрячу, все будет деликатно! Короче, сцена такая. Вы с мужем занимаетесь сексом, и в совершенно неподходящий момент вламывается твоя пьяная матушка. Ты же помнишь, что вы с матушкой сильно выпивающие особы?» Я кивнула, вспомнив, как Валентина Теличкина, игравшая в фильме мою мать, всегда смеялась: «Ира, это же надо было найти во всем советском кинематографе двух абсолютно непьющих актрис – тебя и меня – и дать им роли жутких пропойных баб с нулевым нравственным порогом!» В общем, Дыховичный объяснил, что именно во время этой страстной сцены мы должны произнести ключевые для зрителя слова. Как потом оказалось, в сценарии была нестыковка, и только таким образом, уложив нас с Колей в постель, можно было эту нестыковку устранить.

Дыховичный позвал нас с Колей в режиссерскую палатку, чтобы объяснить, как он будет решать ключевую сцену. Меня гримируют, надевают на меня легкую маечку-топик, черные трусы-стринги, халат и ведут к Ивану. Там уже Коля Еременко сидит в шортах и с голым торсом. Мы несколько напряжённо друг на друга поглядываем, слушаем, что скажет режиссер. Дыховичный объясняет, что внутри большой съемочной палатки будет стоять маленькая палатка, сделанная из очень тонкой ткани. Там надувной матрас, застеленный простыней, подушка и еще одна простыня. Иван говорит: «Ребят, я все придумал. Я на улице ставлю зеркало большое, оно отражает солнечный свет. Выгоняю всю съёмочную группу из палатки, оставляю только оператора. А вы находитесь в палатке, и вас видно, как будто вы в театре теней. Солнечный свет через зеркало мне высвечивает все это, как прожектор. Коля лежит на спине, ты сидишь на нем верхом. Телодвижения вам, надеюсь, объяснять не надо, взрослые люди, догадаетесь. Единственный момент – тебе придется снять верхнюю часть одежды, но, надеюсь, Коля это переживет, может даже глаза закрыть» (в этом месте Коля попытался довольно активно возражать, но Дыховичный его остановил и продолжил): «В момент страсти Коля должен зацепиться вот за этот кусок ткани и сделать вид, что он от страсти рвет палатку. А Ира тут же падает обессиленная. Оргазм вы должны изобразить с большим знаком “плюс”, все должно быть гиперстрастное, вы должны рычать, визжать, пищать. Но это должно быть смешно. Все поняли? А, да, еще одно. После того, как все кончилось и вы проговорили все важные слова, ты поворачиваешься к своему обессилевшему мужу, который лежит на животе, сдергиваешь с него простыню и чмокаешь его в задницу». – «Что??!» – возмущаюсь я. «А мне бы это понравилось!» – улыбается Коля. Мы вступаем с Иваном в переговоры, я говорю, что не согласна принимать участие в этом трэше, Дыховичный доказывает, что весь фильм от начала и до конца и есть один сплошной трэш, что это жанр такой (и он был абсолютно прав). В итоге я соглашаюсь, но с одним «но»: «Я не буду целовать Еременко в зад!» И вдруг Дыховичный говорит сакраментальную фразу: «Почему? Здесь ничего такого нет! Ну хочешь, я тебе покажу?» Немая сцена. Все затихли. И я громко в тишине говорю: «Да, Иван, я очень хотела бы это увидеть!» Режиссер опешил, видимо, не ожидал, что я так скажу. Все смотрят на Дыховичного, вся группа, гримеры, операторы. Тишина звенящая. Иван Владимирович подходит, сдергивает с Еременко простыню и смачно, примерно вот с таким звуком: «МММММуа» – чмокает его в зад. Раздаются овации. А Коля встает и гордо говорит: «Ну все, я теперь могу говорить, что меня режиссер на съемках в жопу целовал». После этой фразы я расхохоталась, и мы приступили к работе. Когда начали репетировать сцену, обнаружилась нестыковка. Дыховичный говорит: «Ира, когда ты сидишь верхом на Коле, твоя голова не умещается в кадр. Я тебя не вижу». Придумали такой вариант: я должна скакать не верхом на Еременко, а в метре позади него. В кадре тени наложатся одна на другую, и зритель все увидит, как надо. Я говорю: «Меня такая схема еще больше устраивает». Коля начал было шутливо протестовать, но мы его быстро заткнули. И вот мы скачем, каждый по отдельности, смотрим в разные стороны, народ на площадке валится друг на друга от хохота, но в результате получается совершенно гениальная сцена. Я боялась, что будет пошло, страшно и неприятно, а вышло смешно и легко.

Я впервые снималась в эротической сцене и не думала даже, что это можно обставить так весело. Мало кому даже из самых опытных и бывалых актрис доставляет удовольствие голышом ходить перед группой. Это только профессиональные стриптизерши, которых иногда приглашают дублировать героинь, забывают одеться. Для них раздетыми быть естественнее, чем одетыми. Но это профессиональная деформация. У актрис все-таки нет этого. В этом тоже проявился режиссерский талант Дыховичного – что я получила редкостное удовольствие от сцены, от которой ждала большого стресса.

Были в этом фильме и несколько совместных сцен с тем самым крашеным в блондина молодым человеком, который разглядывал меня в Москве, во время примерки. И постепенно я осознала, что начинаю смотреть на него немного другими глазами. Он так себя вел на площадке, что смеялись до колик все присутствующие. Сергей – привет «Голому пистолету» – играл сержанта милиции под прикрытием, и сценаристы ничего лучше не придумали, как переодеть его в женщину. А из него получилась такая красотка, что просто не было сил на него смотреть без смеха. Розовые ногти, губы, рыжий парик, бюстгальтер – все дела. Он так «по-девичьи» кокетничал. Это был Сережа Безруков самого его солнечного периода, тот самый, про которого Табаков сказал: «Этот мальчик проглотил атом солнца». Безруков, появившись где бы то ни было, никому не давал шанса, затмевал решительно всех, тягаться с ним никто не мог. И при этом он со всеми ладил, со всеми взрослыми артистами дружил, и с Иншаковым был на короткой ноге. Александр Иванович, выступавший в этом фильме в качестве сопродюсера, так хотел получить его на эту роль, что выкупил из репертуара театра. Съемки были в сентябре, и в «Табакерке» уже начался сезон, а Сергей, естественно, был очень плотно занят в репертуаре. Олег Павлович говорил: «Вы с ума сошли! Вы мне оголяете репертуар, я не могу его отпустить!» Я не буду озвучивать ту сумму, которая была предложена театру, чтобы худрук отпустил артиста. Олег Павлович согласился и в итоге просто заменил спектакли с участием Сергея на другие. Табаков всегда был мудрым менеджером, хорошим хозяином и понимал, как зарабатывать и как тратить деньги, чтобы его артисты были довольны. Все, что было заработано, тратилось на театр и на артистов. Он придумал даже, как их кормить бесплатно – за счет ресторана, который арендовал помещение при входе в арку театра. Из ресторана в театр вело окошечко, и повара этого ресторана кормили актеров «Табакерки». Люди Табакова жили за ним, как за каменной стеной.

В общем, Безрукова отпустили на съемки, он там был одной из ключевых фигур, и я через некоторое время стала ловить себя на мысли о том, что мне как будто чего-то не хватает, когда этого парня нет на площадке. Когда он появлялся рядом, моя жизнь расцвечивалась другим цветом. Но в тот момент я еще не отдавала себе в этом отчета. Точнее, не хотела отдавать. Я была замужем. У меня был определенный статус, который не позволял допустить и мысли о романах на стороне. Я не очень серьезно к астрологии отношусь, но где-то прочитала, что мы, овны, не можем вести двойную жизнь, для нас это невыносимо. Нам проще закончить что-то одно и только потом начать другое. И я с этим согласна. Знаю людей, которые годами изворачиваются и живут на две семьи, и мне кажется, это настоящая пытка для всех.

Но тогда я вообще об этом не думала. Я просто наслаждалась легким общением с классным парнем, веселым балагуром и очень талантливым актером.

Однажды случился день рождения у главного спонсора и мецената картины. Это был вполне такой конкретный мужчина, у которого было много денег и который не терпел возражений, всегда получая желаемое. Я в тот день очень сильно надеялась после тяжелой съемки просто поплавать в море, потом упасть в кровать и заснуть. Но ко мне подошёл Александр Иванович Иншаков и сказал: «Ира, извини, наш спонсор не поймет, почему те, кого он пригласил, не пришли. У него сегодня день рождения, и он хотел бы, чтобы артисты были». Я вздохнула. Делать нечего. Переоделась и отправилась в ресторан. Сергей туда тоже пришел, и не один, а со своей девушкой – роскошной ухоженной красоткой, которая прилетела к нему на съемки. В какой-то момент я подошла к Иншакову и взмолилась: «Александр Иваныч, спасите меня от пьяных спонсоров!» Он посадил меня за стол между собой и еще одним громадным каскадером. А надо сказать, каскадёры меня обожали, поскольку я тогда была вегетарианкой. Они быстро смекнули, что Ира мяса не ест и куриная ножка, предназначавшаяся ей, может достаться тому, кто в данный момент рядом. Я с ними на сьемках едой менялась: вы мне салат, я вам котлету. Так что тот каскадер, огромный, в центнер весом, был просто счастлив оградить меня от пьяных спонсоров.

Я всегда ужасно не любила эти вечеринки, этих банкиров, которые приехали отдыхать без жен. И хотя для определенного рода утех они привозили с собой определенного рода девиц, даже просто танцевать с ними было огромным напряжением. А гуляли они, надо сказать, с размахом. Спонсор говорит: «Налейте Ирине “Вдовы Клико”». Я говорю: «Это что еще такое?» Мне шепнули, что это дорогое шампанское, 250 долларов бутылка. Каскадеры стали смеяться и вычислять, сколько стоит один глоток этого шампанского. Сумма впечатляла. Помимо «Вдовы Клико» были на столе омары, икра ложками, в общем, гулял товарищ на все деньги.

В какой-то момент, когда начались пьяные возгласы: «О, а тут у нас артистка, оказывается», я опять попросила Александра Ивановича: «Отпустите меня в номер, мне работать завтра». И в этот момент я вижу, что встает девушка Сергея и тянет его за собой. Они мимо нас проходят, и Сергей, глядя на меня, почему-то руками разводит: мол, извините, ничего не могу поделать, вечер закончился. И Иншаков говорит: «Ты смотри, повели парня. Ну что, дело молодое!» Мы посмеялись на эту тему. Но только я попыталась сделать то же самое, то есть незаметно покинуть собравшихся, на меня наткнулся пьяный хозяин вечеринки: «А ты куда?!» И у меня в голове рождается абсолютно спонтанная странная фраза: «А вы знаете, сколько мне слов учить на завтра?» Я не сказала ни «текст», ни «сценарий», ни «роль», то есть не оперировала привычными мне словами. Я сказала именно это корявое «знаете, сколько слов учить». Как в школе при подготовке домашнего задания. Спонсор наклонил голову и попытался осознать услышанное. Иншаков говорит: «Беги, пока он подзавис». И я быстренько выскользнула из-за стола.

На следующее утро поняла, что ушла тогда очень вовремя. Весь отель гудел, пересказывая друг другу истории о том, как теплая компания ночью отплыла на яхте от берега, чтобы совершить морскую прогулку, как бросали за борт девушек из эскорта, как спонсор в какой-то момент достал пистолет и целился в капитана, потому что тот куда-то не туда хотел плыть. Потом устроили пальбу в воздух из всего оружия, что было на борту (тут я вспомнила, как ночью проснулась от жуткой канонады, которая должна была означать салют в честь дня рождения). И я поняла, почему так испуганно выглядели на завтраке немцы – постояльцы отеля, вероятно, стрельба из российского оружия навевала на них не самые приятные ассоциации. В общем, погуляли они тогда «красиво», как умели гулять в 90-е годы.

После того вечера я заметила, что Сергей начинает оказывать мне знаки внимания. Я сначала подумала: «Хорош красавец, нечего сказать! Только что сплавил обратно в Москву свою девушку и подбивает клинья к замужней женщине». Но я не могла сказать, что мне это было неприятно. Однажды мы сидели большой компанией, потом все куда-то рассосались, и остались я, Сережа и какой-то мальчонка, за которым вот-вот должны были прийти его родители. Сергей играл на гитаре, пел песни, и я не хотела уходить. Да и мальчонка был прекрасным предлогом, чтобы подольше не уходить. Сергей перешел на романсы и проникновенные песни, и получалось, что адресовал он их лично мне. Я краснела, смущалась и ничего с этим поделать не могла.

Когда съемки закончились и мы возвращались домой, я поймала себя на мысли, что мне бы хотелось продолжить общение, но сомневалась. Сергей сделал все сам. «Ира, ты же фотографировала там, на Родосе? Поделишься потом фотографиями?» – попросил он, записал мне номер своего телефона и приписал: «Жду». И поставил три восклицательных знака.





Глава 19. Переезд из коммунальной квартиры




Вернувшись домой, я окунулась в бездну бытовых проблем. В то время весьма активно решался вопрос с нашей квартирой. На одном из «Кинотавров» ко мне подошел телеведущий Борис Ноткин, у которого я пару раз до этого была на программе, мы разговорились, и он, к слову, задал вопрос: «А дача у вас есть? Где вы вообще живёте?» – «Какая дача! – говорю, – мы в коммуналке живем, у нас одна-единственная комната, а у соседа туберкулез, и ему все хуже и хуже!» Он очень удивился. «Подождите! Как же так? Не имеют права не дать вам отдельную квартиру! А Минздрав? А другие инстанции?» – «Да, туберкулезник стоит вот уже три года на очереди на квартиру, но вы же понимаете, дело это сложное, очередь не двигается». Ноткин был очень впечатлен моим рассказом и пообещал помочь. Я была уверена, что это только разговоры из вежливости, чтобы беседу поддержать. Но оказалось, что Борис действительно очень проникся нашим бедственным положением. Он знал, к кому обратиться, поскольку играл в теннис с Борисом Ельциным. Тогда очень многие вопросы решались на теннисном корте – все нужные и важные люди занимались этим видом спорта. Нашему соседу дяде Валере вскоре пришло письмо, что ему выделили отдельную квартиру. Правда, письмо это припозднилось – за пару дней до этого дядя Валера умер. Прямо в коридоре нашей квартиры. Прободение, кровь в легких. Ожидаемый финал. Комнату дяди Валеры отдали нам. Мы быстро сделали там какой-то немудреный ремонт, ободрали старые обои, отмыли все, покрасили окна и радиаторы белой краской, а стены белой водоэмульсионкой. И принялись уговаривать вторую соседку, Наташу, разъехаться. Предлагали ей разные варианты, но она, прожившая с нами бок о бок десять лет, почему-то насторожилась, медлила с принятием решения. К счастью, именно в это время она встретила мужчину – югослава, приехавшего в Россию строить отели, вышла за него замуж. Нам удалось все-таки с ней разъехаться, Наташе досталась небольшая однушка, а нам очень маленькая двушка в удручающем состоянии, в ветхом панельном доме, на фоне которого любая хрущевка казалась раем. Но зато это была отдельная, своя квартира. К тому же была надежда, что этот дом вскоре пойдет под снос, и это улучшит наши жилищные условия.

Первое, что нас поразило в нашей новой квартире – провода, свисающие со всех стен гроздьями, как елочные гирлянды. Розетки тоже висели в воздухе, обожженные. Я долго не могла понять, что не так и зачем бывшим владельцам нужно было тянуть такое количество проводов. Потом мне объяснили: это было сделано для того, чтобы обмануть счетчик и не платить за электричество.

В квартире прогнило все насквозь. Так называемый ковролин, который лежал при входе, был такого цвета и так пах, что становилось жутко. Заплесневелая ободранная ванная с облезшей эмалью и проржавевшим стоком для воды тоже мало радовала. Ржавый сток был в таком состоянии, что можно было ноги поранить, если босиком в ванную встать.

Но вариантов у нас не было, надо было переезжать. Незадолго до переезда у Игоря обострились проблемы со спиной, он с трудом двигался. А я не самая крепкая женщина, у меня ручки слабенькие, да и хватательный рефлекс не такой сильный, как обычно бывает у ростовчан. Денег на грузчиков не было. Выручили друзья. Они помогли нам, загружали коробки в машину, Игорь, стиснув зубы, тоже пытался принимать участие, превозмогая боль. Такой характер. Он по гороскопу Скорпион, а они ребята крепкие, если уж принимают решение, то держись.

Въехали в квартиру и только после этого стали ее ремонтировать. Пришлось позвать электрика и двух малярш, сами бы мы не справились. Ванную комнату привели в порядок – задекорировали ее самоклеющейся пленкой цвета «розовый мрамор». Пленка не только скрыла жуткие стены, покрашенные зеленой водоэмульсионкой, но и послужила теплоизоляцией. Ванная наша примыкала к подъезду, и зимой там было дико холодно. Чтобы хоть как-то ее прогреть, надо было включить кипяток и минут десять подождать. Но сразу кипяток было включать запрещено – человек, который покрывал новой розовой эмалью нашу жуткую ванную, предупредил: «Если горячая вода попадет на эмаль, она долго не продержится». И все домочадцы были выдрессированы – сначала включаем холодную воду и только потом горячую, иначе останемся без ванной.

Ванная получилась розовенькая, как в домике Барби, это было мило. В комнате Андрюши клеили максимально светлые обои, потому что его комната была очень темной, дерево за окном практически не пропускало солнечные лучи. Но нас ждало разочарование – сквозь наши светлые обои тут же проступили жуткие желтые пятна от какой-то гадости, которая осталась на стенах от прошлых хозяев. Пришлось закрашивать прямо поверх обоев все той же белой водоэмульсионкой, а по периметру наклеить бумажный бортик с машинками на нем, чтобы хоть как-то обозначить детскую тематику. Андрей был в восторге от того, что у него теперь были свой собственный стол, своя кровать, свой шкаф и много места для игрушек. До этого о своей комнате он мог только мечтать.

Кухня в квартире была такого размера, что, если я становилась в центре и протягивала одну руку вправо, другую влево – касалась окна и стены одновременно. Стол представлял собой доску ДСП, одной стороной прочно закрепленную под подоконником, – как в купе поезда – а с другой стороны к ней привинчивались две ножки. Других вариантов не было, нормальный стол в кухне бы не поместился. Еще туда влезали две табуретки, небольшой холодильничек и маленькая, 40 см шириной, стиральная машинка, которая была с большим трудом втиснута к мойке. Пол в кухне от времени прогнулся к центру, и стиралка, когда отжимала, норовила сползти со своего места и немного пожить собственной жизнью. Но все это были мелочи по сравнению с тем, что эта квартира была целиком нашей, никаких соседей у нас больше не было, мы были хозяевами. Мы устроили новоселье и потом регулярно принимали у себя гостей, пекли пироги, торты «Наполеон» и вообще старались жить на полную катушку.

Еще одним критерием выбора квартиры было ее расположение относительно школы, которую мы выбрали для Андрея. Школу я начала искать заранее и однажды в компании разговорилась с деканом одного из хороших московских университетов. «Куда бы вы отдали вашего ребенка?» – спросила я его. Он сказал, что у него есть одна любовь в жизни – это лицей Фридмана. Только, говорит, он не всем по силам, там ребенка при приеме будут серьёзно тестировать, потому что дети учатся много и идут по школьной программе очень бодрым темпом – у них там по пять уроков с первого класса, большие домашние задания и учеба в субботу. «Но, – говорит, – оно того стоит – я ни в одной школе, которую посещал, не видел, чтобы шестиклассник несся сломя голову, увидев взрослого, притормаживал, вежливо здоровался и только потом несся дальше».

Декан был прав – тест оказался совершенно зубодробительным. Андрей его прошел, но впритык. И уже в первом классе ребенок пахал так, что еле сил хватало. И мы все работали вместе с ним. Первая книга, которую ему задали прочесть («Не жалейте ребенка, пусть страницу читает он, а страницу вы, не помогайте ему!») оказалась ни много ни мало «Маленьким принцем». Не «Курочка Ряба» или какой-то там «Колобок», а сразу Сент-Экзюпери. Они проводили исследовательские работы, делали интереснейшие проекты. А в конце первого класса у детей были экзамены. Один из вопросов звучал так: «Определите этимологию слова “нравственность”». Это первый класс. И я не шучу.

Подавляющее большинство родителей учились вместе с детьми, а иногда и вместо них. Сидели за них в библиотеках, писали доклады. В школе образовался настоящий «мамкин клуб», они приходили за детьми за час до окончания уроков и с жаром обсуждали, что задавали на дом и как решить ту или иную задачу. Случайных родителей там почти не было – многие из них сами окончили эту школу и своих детей готовили к поступлению туда за три года. Я не могла себе позволить сидеть в библиотеке, готовя проект первокласснику. Мне надо было зарабатывать деньги. У меня не было возможности стать домохозяйкой и сесть на шею мужу, все время посвящая учебе сына в школе. Частенько я доверяла воспитание и образование своего ребенка маме Андрюшиного друга Пашки – они учились в одном классе, и мама Павла забирала Андрея после школы к себе, если я не успевала. У меня времени не хватало обсуждать учебу сына с другими мамами, я могла только подлететь к школе на всех парах, схватить Андрюшу и бегом бежать дальше. Поэтому сын мой в школе учился хорошо, но отличником не был.





Глава 20. Съемки в фильме «Коля»




Родители Игоря и Аристарха переехали в Москву. Я была очень рада этому обстоятельству – они были прекрасные, самоотверженные дедушка и бабушка, очень помогали нам с Андреем и Аристарху с его дочерью. Мы участвовали деньгами в их переезде, в том числе и с помощью моих гонораров оплачивали разные там контейнеры для перевозки вещей. Нина Тимофеевна однажды сказала: «Мы очень вам благодарны за то, что вы нам так помогаете, у вас у самих жизнь непростая». Я говорю: «А кому же нам еще помогать, как не вам? У нас с Игорем одни родители на двоих. Тем более что вы нам помогаете ничуть не меньше». Когда они переехали в Москву окончательно, я получила возможность оставлять им Андрюшу по мере надобности и гораздо больше сниматься.

Но оставляла я сына только в том случае, если не было другого выхода. Если была хоть малейшая возможность брать его с собой на съемки – я уговаривала режиссеров и директоров картин, Андрей ехал со мной. Однажды я привезла Андрюшу в Чехию на съемки фильма «Графиня де Монсоро», и Евгений Дворжецкий, который играл моего венценосного супруга, короля Франции, очень удивился: «Ира, зачем вы сына привезли? Тут же не для детей место, тут пиво, тусовки, клубы. Приехали бы в одиночестве – сейчас бы тусили вместе с нами!» Я говорю: «Знаете, Женечка, вам сложно понять, но мне в сто раз интереснее проводить время с ним, а не с моими коллегами за кружкой пива».

И действительно, Андрей с каждым годом становился все более интересным собеседником. Еще бы – он рос в семье говорунов (мы все работники разговорного жанра) и впитывал грамотную речь и умение складно выражать мысли с самого детства. И он всегда был какой-то не по годам взрослый, даже когда был еще совсем ребенком. Он задавал интересные вопросы, учился рассуждать, спорить. Скучно мне с ним не было никогда.

Однажды меня позвали на пробы и попросили приехать вместе с Андреем. В Россию приехал чешский режиссер Ян Сверак, ему для съемок в его новом фильме «Коля» требовалась русская актриса – мама шести– или семилетнего мальчика, который готов был бы поработать в кадре вместе с мамой. Ян остановился у Миры Гавьяровой, которая тогда была пресс-атташе чешского посольства. Встречи происходили в ее дипломатической квартире. Мира всех радушно встречала, предлагала чай-кофе, жарила бананы в карамели, оладьи пекла. Увидев Андрея, она спросила, как его зовут, и мальчик отрапортовал: «Андрей Ливанов». – «Надо же, а у нас есть такое слово – “леванэчки”, это такие маленькие оладушки. Ты оладушек?» Андрей в свою очередь спросил: «А вас как зовут?» – «Пани Мира». Андрюша услышал «Ира» и удивился: «О, мою маму так же зовут». С тех пор мы подружились и дружим с пани Мирой все эти годы.

В комнате, где проходило прослушивание, я увидела двух людей, один был с бородой, похожий на Шона Коннери. А второй худой, долговязый, в очках и с длинным носом. Того, который был похож на Коннери, звали Зденек Сверак. Это имя известно любому чеху, Зденек – драматург, актер, певец и вообще народный любимец. Много лет назад, когда стало известно, что Вацлав Гавел болен и не сможет долго быть у власти, Свераку даже предлагали баллотироваться на пост чешского президента. Зденек отказался. А Ян Сверак, режиссер того фильма, на который мы пришли пробоваться, был его сыном. И я в первый же момент, узнав об этом, почему-то подумала: «А, ну ясно, это знаменитый папа, а это его сын-мажор». В России много таких мальчиков-мажоров, которые стали режиссерами вслед за знаменитыми папами. Мы все их знаем и называть сейчас не будем, отметим только, что уровень детей в этом случае значительно слабее уровня отцов. Вот и у них, наверное, такая же ситуация, подумала я.

Сначала я пообщалась с Яном один на один, потом позвали Андрюшу, они рассматривали его, разговаривали с ним, попросили нарисовать что-то. А потом начались пробы. Надо сказать, что Андрей уже к тому времени имел опыт работы в кино. Он снимался со мной в фильме Милианы Черкасовой «Золотой туман», где играли Станислав Садальский, Марина Зудина и другие известные актеры. История была такая: главный герой, боец, который участвует в боях без правил, во время боя теряет передние зубы. И вспоминает, что в детстве у него уже была такая ситуация – он тогда тоже себе зубы выбил, молочные. Так вот Андрей и сыграл главного героя в детстве. У Андрюши в тот момент как раз не было передних зубов, молочные выпали, коренные еще не выросли. Для съемок это было очень удобно. Его одели в какой-то тулупчик, поставили рядом со снежной кучей. Ему надо было упасть и зареветь. Но Андрюша же не профессиональный актер, он не может заплакать по команде. Долго думали, как этого добиться. И придумали. Когда прозвучала команда: «Камера, мотор!» – его без предупреждения, резко, но аккуратненько положили лицом в сугроб. Андрей опешил – он не ожидал такого коварства от людей, которым доверял. И тут началось – крик, вопли, он протестовал, как мог, отжимался от сугроба ручонками в попытке встать, падал опять в него лицом и плакал. Режиссер говорит: «Андрей, да подожди ты реветь, это шутка. Мы тебе игрушку купили!» Как-то в общем отвлекли его, успокоили, он даже обрадовался этой игрушке. Но понадобился еще один дубль. Я говорю: «Значит, так. Больше никаких истерик! Мы должны придумать ход, который минимально травмирует психику ребенка». Как заставить его плакать, не макая лицом в сугроб? Решили сделать вот что: Андрею вручили хоккейную клюшку, о которой он давно мечтал, сказали: «Это тебе, дарим, стой тут и держи ее». А когда прозвучала команда: «Камера, мотор», клюшку отобрали со словами: «Ой, мы ошиблись – эта клюшка не тебе, другому мальчику». Андрей поднял такой крик, так зарыдал, так широко разинул рот, что было видно гланды. Дубль сняли, клюшку мальчику вручили обратно, прибавив к ней еще какую-то машинку, опять успокоили, но воспоминания о съемке у него остались на всю жизнь. И не самые приятные, разумеется.