Глава 15. Сложности в семье




На этих съемках произошла история, очень сильно повлиявшая на мою жизнь. В Коктебель навестить меня приехали двухлетний Андрюша с Игорем. И однажды я поехала сниматься, и они тоже сели в автобус вместе с группой – недалеко от съемочной площадки находился очень красивый дикий пляжик. И вот мужчины мои ушли плавать, мы отсняли первую половину дня, начинается обеденный перерыв, и вдруг я вижу – идет Игорь, а на плече у него спит Андрюша. Ну, думаю, перекупались, наверное, жарко, мальчик уснул. Игорь говорит: «Нам нужна машина, мы хотим поехать в пансионат». Хорошо, говорю, сейчас машина, которая нам обед привезла, поедет обратно. Но меня насторожило, что дышал Андрюшка как-то странно, непривычно. «Что с ним?» – спрашиваю. «Воды морской нахлебался, накупался, вот и все», – говорит Игорь. Машина стояла неподалеку, и он сразу отправился к ней. Меня позвали сниматься, я пошла, но на душе было как-то тревожно.

Снимали в тот день до поздней ночи. Приезжаю после съемки домой, иду в свой номер, открываю – никого. А на моей подушке записка: «Не волнуйся, мы в больнице». Я в панике начинаю метаться в поисках хоть какой-то информации, ни телефонов, ни других средств связи нет. Выбегаю к воротам пансионата, стучу в будку охранников – никого нет. Они съемочную группа впустили да и разошлись по домам. На улице кромешная ночь, ни одного фонаря, ни одной машины и ни души. Да и если бы были – куда я поеду? Я даже не знаю, в какой стороне больница. Да и одна ли она в городе? Возвращаюсь в наш корпус, стучу в дверь нашему помощнику режиссера – его тоже нет, видать, все отправились сидеть на берег моря, отдыхать после съемки. Так я металась по номеру, плача, до утра. Утром хотела уже бежать искать ближайший рейсовый автобус в город, и тут мне навстречу идет кто-то из нашей группы и говорит: «Ира, там машина тебя ждет, Игорь дозвонился до нас и сказал, что они в больнице, в пульмонологическом отделении». Я бегом в эту машину, приезжаю в больницу, ищу отделение. Открываю дверь, и мне навстречу по коридору несется Андрей в огромной больничной пижаме, не по размеру, на штанине у этой пижамы вырван клок ткани, как будто за ним собаки гнались, на ногах какие-то кожаные тапки, в которых он как на лыжах. Я его хватаю, прижимаю к себе, говорю Игорю: «Объясните, бога ради, что у вас случилось?» А он на меня сразу в ответ нападать начинает: «Ты почему не приехала в больницу?» Я говорю: «Подожди! Куда я должна была приехать и как? Ты мне адреса не оставил, ничего толком не рассказал, машины у меня нет, телефона нет, как я вас нашла бы ночью в чужом городе?»

И только потом он начал рассказывать, что случилось. Оказывается, Андрей играл в песочке, Игорь за ним наблюдал, а потом решил, что Дрю будет и дальше лепить куличики, надел маску и ласты и уплыл. Нырял под воду, выныривал, смотрел на сына – тот спокойно играл. В какой-то момент Игорь вынырнул, а Андрея нет. Хорошо, что было мелко, был штиль, и Игорь по движению воды распознал, где именно под водой находился в этот момент малыш. Вынул его – мальчик почти не дышал. Игорь стал реанимировать ребенка, как мог. Андрей задышал, и тогда муж взвалил его на плечо и быстро пошел к нам на гору. В общей сложности от момента утопления до того, как Игорь дошел до меня, прошло минут 20.

Я дар речи от возмущения потеряла. Я проходила курсы первой помощи, занималась в санитарной дружине и умела оказывать первую помощь утопающему. Знала, что 20 минут – время не критическое. Человека можно в себя привести. А вот потом может быть уже поздно. Скажи мне Игорь сразу, что произошло, я б приняла меры и, конечно же, остановила бы съемку, помчавшись с ними в больницу. Но муж предпочел промолчать, решил скрыть от меня это происшествие. А когда скрыть не удалось, еще и напал с обвинениями на меня. Не утешал, не успокаивал, а обвинил в том, что я плохая мать и не нашла их ночью в чужом городе в непонятно какой больнице.

Андрюшу выписали из больницы, но, внимательно изучив выписку, я поняла, что дело обстоит отнюдь не так волшебно. «Состояние после утопления», – было написано в справке. Врачи предупредили, что сохраняется опасность отека легких. Больница, в которую он попал, была самая что ни на есть затрапезная, никаких толковых лекарств и тем более барокамеры, чтобы как-то справиться с последствиями, у них не было. Андрею сделали пару каких-то уколов и сказали, что лечить его толком нечем. К тому же мы были не местные, а это еще усложняло процесс. Я выяснила, какие нужны препараты, купила шприцы и подготовилась к тому, чтобы перевозить ребенка в Москву. Врачи пугали, что в таком состоянии его опасно грузить в самолет, взлет и посадка могут спровоцировать осложнения, но я, на свой страх и риск, повезла его домой. Сама ему делала уколы – до вылета (прямо в аэропорту на скамейке) и после посадки.

После этой истории Андрюшка стал чаще болеть разными ОРВИ. И надо было постоянно следить за тем, чтобы он не переохладился, хотя раньше я его постоянно закаляла по системе Никитиных, и он не боялся ни сквозняков, ни холода. А еще после этой истории у меня осталась серьезная психологическая травма. Меня очень обидело, что Игорь так повел себя в критической ситуации. Мало того, что он оставил двухлетнего ребенка одного на берегу и ушел плавать, так еще и меня сделал виноватой в этой истории.

Отношения наши становились все более напряженными. Игорь замыкался в себе. У меня все реже получалось с ним разговаривать, обсуждать что-то, делиться своими переживаниями и проблемами. У Игоря масса потрясающих качеств, как профессиональных, так и человеческих. Но вот эти недоговоренности, которые накапливались, с каждым годом портили отношения все больше и больше. Мы медленно отдалялись друг от друга. Я ни с кем не могла поговорить, обсудить что-то, что меня по-настоящему тревожит. С подругами? Игорь всегда считал, и я с ним была солидарна, что сор из избы не выносят. Сейчас я слушаю лекции семейных психологов, и там очень верно говорится о том, что «работа» мужчины (кроме того, чтобы содержать семью) – выслушивать свою жену. Минимум 40 минут в день. Что бы она ни несла при этом, как бы это не казалось мужчине неинтересным и скучным, мнимым или реальным – надо ее выслушать. Это ее успокаивает, она начинает больше доверять мужчине и сближается с ним. Женщина чувствует, что о ней заботятся. Да и просто элементарно «пар выпускает» таким образом. Можно считать, что именно это – основной супружеский долг, а не то, что мы все подразумеваем под этим.

И я долго не могла себе в этом признаться, гнала от себя эти мысли, но понимала, что, случись непоправимое, я не смогла бы дальше жить с Игорем. Неважно, какая часть его вины была бы в происшествии. Просто не смогла бы. Я в тот момент абсолютно точно осознала, как важен для меня мой сын и что эта кроха для меня значит. Когда он только родился, я была очень счастлива, но как-то не особо прочувствовала всей глубины чувств по отношению к нему. Что такое ребенок? Это бессонные ночи, низкий гемоглобин, мама шатается, она полна страхов и вымотана до предела, а зачастую и вовсе находится в послеродовой депрессии. Молодая неопытная мама думает: «Неужели теперь такая жизнь навсегда?» А когда случается беда – воображение показывает другое развитие событий: были бы волны чуть больше или пробыл бы малыш чуть дольше под водой – мозг рисует страшные сюжеты, и что-то в тебе ломается. Ты начинаешь бояться. Бояться потерять ребенка. Да, я гнала от себя эту мертвящую мысль, уговаривала себя, что дети спотыкаются, падают, могут съесть что-то не то, с ними случаются разные непредсказуемые вещи. Что надо как-то учиться справляться со своими страхами. Но это все равно было очень сложно.



Мы договорились с Игорем не рассказывать его родителям об этой истории. Всё-таки они уже были немолоды, и нам не хотелось их волновать. Когда отдавали Андрюшку на выходные бабушке, и она попросила на всякий случай привезти ей его медицинскую карту – мы вырвали из нее те страницы, которые касались несчастного случая. Мы не хотели, чтобы они переживали. И хотели, чтобы малыш как можно скорее забыл об этом тоже.



К бабушке с дедушкой Андрей всегда ездил с удовольствием. Хотя, на мой взгляд, Нина Тимофеевна была излишне строга к нему, дисциплина – это был ее конек. Дедушка и бабушка Андрея всю жизнь работали в детском кукольном театре, между спектаклями и репетициями рожали детей, воспитывали их, возили на море. Собственно, на морях и была основная работа – они устраивали кукольные театры в пионерских лагерях. Проработав много лет с пионерами, бабушка была уверена: главное – дисциплина. А мне всегда казалось, что не нужно слишком уж давить на ребенка, заставлять его по часам спать и есть. У нас все всегда было просто. «Хочешь спать? Спи. Не хочешь – пеняй потом на себя ближе к вечеру». – «Андрюша, хочешь есть? Нет? А если подумать? Обед будет только в два часа». И если он понимал, что до обеда не дотянет, ел то, что предлагали. Если не хотел – не ел. Я никогда не заставляла его есть что-то, что ему не нравится. И приучала к осознанному выбору. Например, мы шли в магазин, и я говорила: «Андрей, выбирай сам, что ты будешь есть утром». Иногда у нас возникали пререкания, Андрей рассказывал, что вот этот йогурт он есть не будет, а хотел бы другой. И я решила, что, если он из предложенного мамой ассортимента выберет себе еду сам, скандалить уже особо не получится. У бабушки такие вольности, конечно, не прокатывали. У нее все было, как в пионерском лагере: первое, второе, третье и компот. Я всегда возмущалась, ну это немыслимо даже для взрослого – столько есть. Тарелка борща с хлебом и сметаной, потом пюрешка с котлетками и потом еще яблоко. Разумеется, он в какой-то момент начинал капризничать и отказываться от еды.



Еще она очень любила его кутать, ей все казалось, что он мерзнет. Приезжаю зимой к ним – мальчик по тёплой квартире ходит в шерстяных колготах, шерстяных шортах, в рубашке, поверх которой шерстяной свитер. Щеки у него, как помидоры, пар от него валит уже, но раздеть его никто не пытается. Бабушке же холодно, ей дует по полу. Но бабушка не учитывает, сколько ей лет и что она по-другому чувствует холод.

Впрочем, это были единственные поводы для споров и несогласия с бабушкой, во всем остальном она была безукоризненна. Занималась с Андреем так, что к четырем годам он уже знал много стихов, и не только детских авторов, но и Фета с Тютчевым, начинал писать слова. С дедушкой он учился пилить-строгать, дедушка был рукастый. Чувство юмора у деда было прекрасно развито. Правда, шутки иногда были островаты, но тут уже Андрюша его воспитывал. После обеда, после того как бабушка их накормила и отправила в комнату заниматься какими-то мужскими делами, дед однажды пошутил: «Ну что, поели? Теперь можно и по бабам». Ребенок не понимал, естественно, о чем идет речь. Но заметил, что это звучит грубовато, и поправил его: «Нет, дедушка, так плохо говорить. Нужно сказать не “по бабам”, а “по девочкам”».

Дедушку Андрей обожал, и к бабушке, несмотря на всю ее строгость, относился с огромной любовью. Однажды она ему сказала: «Я за тобой не успеваю, я старенькая». Он обернулся, посмотрел на нее удивленными глазами и сказал: «Это другие бабушки старые, а ты у меня красавица». Что с ней случилось тогда! Она расцвела прямо и неделю потом летала, как на крыльях.

Дело в том, что в семье у родителей Игоря красавцем всегда был дед. Он и в пожилом возрасте был хорош: благородная седина, осанка. А уж в молодости, да еще учитывая, что на войне огромную часть мужского населения просто выкосило, пользовался невероятным успехом у дам. Бабушка полюбила деда, но между ними вклинилась какая-то красотка, и дед совсем было ушел к ней, но тут его скосил тиф, и он оказался на больничной койке. Красотку как ветром сдуло, а бабушка каждый день варила ему картошку и яйца и ходила за много километров, чтобы накормить его, поухаживать, а потом возвращалась обратно. Дед выбрал бабушку, хотя поженились они, когда их младшему сыну Игорю было 7 лет – неслыханная по тем временам ситуация. Бабушка всегда стремилась доказать, что она лучшая жена и самая заботливая хозяйка. Полностью перестроила свою жизнь под его нужды, любой каприз исполнялся мгновенно, все было наглажено, постирано, приготовлено. Даже солонка на столе стояла так, чтобы деду не надо было тянуться за ней далеко. Свекровь меня многому научила – как готовить, как с бытом справляться. И я, выходя замуж, тоже думала, что стану лучшей женой, муж меня будет ценить, дома будет счастье, а в семье лад. Но выяснилось, что семейное счастье зависит не только от этого.





Глава 16. Муж стал звездой




Однажды меня пригласили на пробы в картину под названием «Тридцатого уничтожить». В то время страну наводнили западные боевики, в которых актеры вовсю демонстрировали владение боевыми искусствами. Самыми известными кинодрачунами были Брюс Ли и Ван Дамм, и фильмы с ними были самыми приличными, количество же третьесортных лент, в которых все наперебой махали руками и ногами, не поддавалось исчислению. Но для публики это было в новинку и всем страшно нравилось. Наши киношники тоже принялись снимать боевики. Я пришла на пробы в один из них. Режиссер говорит: «Вы нам подходите. Будете играть жену главного героя. Только вот беда – героя пока мы найти так и не смогли». Я по своей привычке пристраивать всюду всех своих знакомых говорю: «А расскажите мне про него, какой он? Может, помогу вам чем-нибудь?» – «Да вот история у нас, понимаете. Есть два брата, они служат вместе. Вы будете играть жену младшего брата, а старшего у нас играет артист Аристарх Ливанов». Я прямо чуть не закричала от удивления. «Это же старший брат моего мужа! Вы знаете, что есть такой артист Игорь Ливанов?» Режиссер протянул: «Поняаатно» – и мгновенно потерял интерес к разговору, решил, что я сейчас буду какого-то непонятного мужа ему рекламировать. Но я была настойчива. «Вот только не надо, – говорю, – этих ваших “понятно”, вы ведь даже не знаете, что у него пояс по тхэквондо! – И тут же обращаюсь к женщине, второму режиссеру: – Вы хотя бы посмотрите на него, он же не просто брат Аристарха, он у Василия Ливанова в театре работает». Они немного успокоились и говорят: «Ну пусть приходит».

Домой возвращаюсь, хвастаюсь мужу, что пристроила его на пробы, а он, смотрю, как-то не очень доволен. «Мне кажется, – говорит, – что это недостойно – своего мужа или свою жену предлагать на пробы. Я бы тебя не стал так сватать режиссерам». Сказал – как отрезал. Мне стало ужасно обидно. Хотелось спросить: «Ты действительно меня считаешь настолько плохой актрисой? Почему я с радостью и гордостью тебя рекомендую, а ты считаешь, что по отношению ко мне делать то же самое – недостойно?» Но, разумеется, я ничего тогда ему не сказала.

Игорь отправился на пробы, и его сразу же утвердили. А потом на одну из ролей решили пригласить Олега Павловича Табакова. И он сказал: «Да, конечно, я буду сниматься, но только если там найдется роль для моей жены Мариночки». И не смущаясь, предложил ее на одну из ролей. Для Мариночки там могла найтись только одна роль – моя. И она нашлась. Я не очень обиделась, мне вполне хватало того, что кто-то из нашей семьи роль в этой картине получил. Тем более я понимала, что Марина Зудина более медийная актриса, чем я. У меня к тому времени в активе была только пара небольших ролей и не вышедший еще на экраны «Ричард Львиное Сердце».



Картина выстрелила. Игорь на следующее утро после начала проката проснулся знаменитым. Он не мог пройти по улице и шага без того, чтобы кто-то из братков не прицепился к нему и не принялся обниматься. Некоторые преступные элементы этой страны считали, что он – один из них, и я все время слышала слова «коптевские», «солнцевские», «таганские» (ребята с кастетами пытались выяснить, к какой из группировок он принадлежит). Слышала и думала: «Мама дорогая, пронесло бы мимо этой вот радости». С ним все норовили сфотографироваться, руку пожать, звали выпить и как следует гульнуть в теплой компании. В общем, Игорь стал звездой боевиков, но нигде, ни в одном интервью, не рассказал, как именно ему досталась эта роль и кто замолвил за него словечко.

На съемках этого фильма он довольно сильно подорвал свое здоровье. С самого начала решил все трюки выполнять без каскадеров. Я его уговаривала не горячиться, потому что, имея опыт съемок в «Ричарде Львиное Сердце», видела, насколько это бывает опасно. Но Игорь слышать не хотел. В фильме есть такой момент, когда его машину прижимает к какой-то конструкции и он не может выбраться. Каскадеры что-то там не рассчитали и впечатали его джип в эту конструкцию с такой силой, что у Игоря чуть коленки назад не вывернулись. Спину ему повредили. А у Игоря и до этого уже со спиной были нелады. Еще в советские времена он решил заняться йогой. В то время было много разных запретов, например, за занятие карате можно было в тюрьму угодить. Йога тоже считалась опасным делом, чем-то вроде секты, и не приветствовалась официальными инстанциями. Но поклонников у нее была масса, люди пытались изучать науку самостоятельно и передавали друг другу самиздатовские распечатки с рисунками, поясняющими, как и что надо делать. Я тоже краем глаза взглянула на эти трактаты и обнаружила, что это вовсе не опасно, а даже интересно. Слова «чакры», «асаны» и прочие звучали таинственно. А уж сами упражнения оказались не опаснее лечебной физкультуры. Но Игорь начал осваивать йогу слишком решительно и истово. Он сел в какую-то замысловатую асану, где надо было взять в руки большие пальцы ног и лбом коснуться их. Делать это надо было мягко и постепенно, но для Игоря преград не существовало, и он изо всех сил тянул себя. Результат – сильное растяжение, вернее, надрыв мышц спины. Эта история осталась с ним навсегда, спина часто болела, и пока он снимался в боевике, я непрерывно искала мануальных терапевтов, которые могли бы ему помочь.

Через некоторое время история с утверждением на роль повторилась. Меня пригласили на пробы в картину «На углу у Патриарших». Фотопробы сделали как-то совсем уж формально. Меня загримировали в какую-то бледную моль, кофтейку затрапезную напялили, взглянула я на фотографии и говорю: «Боже, я сама бы себя не утвердила». Но режиссер все-таки захотел на меня посмотреть. Мы мило пообщались, он сказал, что живьем я гораздо интереснее, чем на фото. А я по своему обыкновению говорю: «А что у вас с главной ролью? Нашли уже кого-то?» Он называет фамилию артиста, а потом рассказывает, каким должен быть в фильме главный герой. Я удивляюсь: «Зачем же вы именно его взяли? Вам нужен другой! Ваш артист классный, но он сочувствия не вызывает, а у вашего героя сложная судьба, он не может быть двухметровым красавцем». – «Вы правы. Но что же делать? У нас мало времени». – «Давайте сделаем так. У меня есть муж, но он очень обидчивый, не любит, когда за него…» – «Муж?!» – режиссер мгновенно скис. Я говорю: «Вот зря вы так. Давайте я принесу вам одну кассету и поставлю кусочек видео, это займет ровно пять минут времени. Это пробы на роль в фильме Абдрашитова, он у него снимался» «У Абдрашитова?! Это меняет дело. Вадим Юсупович – мой любимый режиссер».

И я приношу ему видео, где Игорь играет, а Абдрашитов ему подыгрывает. Режиссер утверждает моего мужа, а меня, естественно нет – кто-то из ассистентов ему шепнул: «А зачем нам два Ливановых в титрах?» И вместо меня берут Оксану Фандеру. Впрочем, я опять была не в обиде – Игорь получил работу и гонорар.



Фильм режиссера Вадима Абдрашитова, фрагмент из которого я принесла на пробы, стал для Игоря знаковым. Абдрашитов всегда очень придирчиво относился к выбору актеров и искал их долго и тщательно. Фильм «Пьеса для пассажира» не стал исключением. Перепробовали уже, казалось бы, всех – никто не подходил. И Вадиму Юсуповичу посоветовали обратить внимание на актера Ливанова, который только что сыграл в фильме «Тридцатого уничтожить». «Это же боевик!» – поморщился Вадим Юсупович. «Но вы все равно посмотрите, судя по его лицу, этот Ливанов не только боевики сможет осилить». И его пригласили на пробы.

В фильме был эпизод, где к главному герою, который сидел в тюрьме за махинации, приезжают жена и дочка. Едут долго, через снега и сугробы на перекладных, а на обратном пути дочка заболевает и умирает. И герой Игоря говорит: «Я вернулся из тюрьмы, а дочки нет. Жена мне не сказала о трагедии, и я ничего не знал. Считал, сколько сейчас дочке: год, три, пять. Пришел домой – а у меня нет дочки». Есть артисты, способные сыграть любую эмоцию так, чтобы она пронизывала насквозь. Но если талантливый актер сам прошел через то, что ему предстоит сыграть, у него это получится просто наотмашь. Абдрашитов, когда увидел пробы этого эпизода, увидел, как Игорь душераздирающе сыграл эту сцену, тут же его утвердил.




Снималось кино в Одессе. Мы с Андрюхой поехали туда вместе с Игорем. Наблюдать за процессом съемок было очень интересно: на площадке Сергей Маковецкий, Юрий Беляев. Вадим Абдрашитов и сценарист Александр Миндадзе ходят, как Станиславский и Немирович-Данченко, то темпераментно спорят, то мирятся. Вадим Юсупович, едва нас увидел, сказал: «Так, мальчика кладите спать и сразу ко мне в номер». Оказывается, каждый вечер у Абдрашитова накрывались столы – на Привозе закупались продукты, выпивка, и вся группа ужинала. Дело в том, что в съемочной группе был один человек, чье состояние вызывало некоторое опасение – коллеги боялись, что он может уйти в запой. За ним все время следили, не отпускали ни на минуту, после съемки караулили, чтобы он только душ успел принять и сразу к режиссеру пред ясны очи. Он его кормил сначала и только под конец вечера чуть-чуть наливал и сразу спать отправлял, велев проводить до двери. Это был прекрасный режиссёрский ход.

Я, проводя каждый вечер на этих посиделках, все больше восхищалась Вадимом Юсуповичем. Не уставала поражаться тому, какой он удивительный рассказчик, мудрый и талантливый человек. Смотреть на него в работе, особенно в тандеме с Александром Миндадзе, было невероятно уморительно и вместе с тем поучительно. У дяди Саши были нелады с сердцем, и он время от времени приносил Абдрашитову свои кардиограммы, вешал на гвоздь и говорил: «Вот! Такая была вчера, а эта сегодняшняя. Видишь, что твой фильм со мной делает, сердце уже работать перестает!» А Вадим Юсупович отмахивался: «Ничего тебе не поможет, все равно эта сцена будет сниматься так, как я сказал!»

Однажды мы с Андреем шли мимо Абдрашитова, который сидел на диване в фойе отеля, ждал машину, чтобы ехать на площадку. Вадим Юсупович попросил Андрея остановиться и сесть с ним рядом. У Андрея в руках была книжка, Абдрашитов предложил вместе ее почитать. Открывает страницу – а на ней пираты какие-то нарисованы, разбойники. Андрюша, показывая на пирата, говорит: «Вот это оператор. Он плохой». (Ребенку, росшему в киношной среде, слово «оператор» было хорошо знакомо, а кто такой «пират», он знал тогда плохо.) Вадим улыбнулся в усы. «Оператор, говоришь, плохой? И что надо делать с плохими операторами?» – «Плохих операторов надо убивать!» – бойко ответил Андрюша. «А ведь ты прав! Я бы тоже так поступал, если бы можно было. Ира, парень-то у нас гомо сапиенс!» – пришел в восторг Абдрашитов. «Андрей, это Вадим Юсупович», – спохватываюсь я, осознав, что представить их друг другу не успела. «Вадим Усупыч», – повторяет за мной Андрей. «Спасибо, что хоть не “Супыч”, меня так звал один мальчик», – смеется Вадим. И с тех пор, видя Андрюху, он всегда его звал гомо сапиенс.

Когда Андрей оканчивал школу и ему предстоял выбор профессии, он позвонил Абдрашитову: «Я бы хотел стать режиссером. Возьмите меня к себе на курс». Вадим Юсупович говорит: «Андрюш, скажу честно, как оно есть. Ты можешь поступить и скорее всего поступишь, но мне кажется, для того чтобы быть хорошим режиссером, нужен жизненный опыт, опыт потерь, расставаний, любви, радости. А у тебя такого жизненного багажа пока нет, о чем ты будешь снимать кино. Поступи куда-нибудь еще, поживи, поучись, а потом я тебя с радостью возьму». Андрей не внял его словам и позвонил Эльдару Александровичу Рязанову. Рязанов сказал ему то же самое. «Андрюша, не надо поступать в 18 лет во ВГИК». – «Но вы-то сами поступили туда в 16!» – сказал Андрей. «Ну и что, разве вышло из меня что-то толковое?» – парировал Рязанов. Андрей, конечно, шутку оценил, но к словам Эльдара Александровича прислушался.

Снявшись в фильме «Пьеса для пассажира», Игорь мгновенно оказался среди артистов совершенно другого ранга. Все, кто когда-либо снимался у Абдрашитова, получали знак качества. Чулпан Хаматова, сыграв во «Времени танцора», стала культовой актрисой, и с другим ее коллегами то же самое произошло. Игоря пригласили на фестиваль «Кинотавр» и разрешили взять с собой жену. Тем более что с председателем фестиваля Марком Рудинштейном мы уже были знакомы. Кто-то мне шепнул, что можно попробовать уговорить Рудинштейна взять с собой и Андрюшку. Мне очень хотелось вывезти его на море, а денег лишних не было совсем. Я приехала в дом актера, где у Марка Григорьевича был офис, долго ждала, когда можно будет пройти к нему в кабинет. Туда непрерывно заходили люди, подписывали какие-то бумаги, что-то согласовывали. Я набралась смелости и вошла, Марк поднял голову, у него были одни очки на глазах и еще одни на лбу, и он сказал устало: «Привет, Ира». Я изложила свою просьбу, что, мол, нам позарез надо поехать на фестиваль с сыном, потому что мы живем с туберкулёзником в одной коммунальной квартире, и ребенку необходим морской воздух. «Ты меня без ножа режешь. Ты же понимаешь, что это сложно? Ты же бывала на фестивалях». А я, честно говоря, нигде до этого не была. Он говорит: «А где я его поселю, у меня все расписано?» «Он маленький, спать будет в одной кровати со мной». – «А есть?» – «Из моей тарелки». – «А в самолете лететь?» – «У меня на ручках». Марк махнул рукой и говорит: «Девочки, впишите ребёнка в список!» У меня аж слезы брызнули из глаз.

Целый месяц мы готовились к поездке, рассказывали Андрею, что есть такой благодетель, Марк Рудинштейн, что именно благодаря ему он поедет на море. Андрей был очень воодушевлен, расспрашивал про чаек, про рыбалку, про других детей, которые там будут.

И вот фестиваль, наконец, начался. Мы прилетели в Сочи, стоим в лобби отеля, с одной стороны Александр Гордон с женой Катей (я тогда еще подумала: «Надо же какая гармоничная пара, он рассуждает, а она молчит, слушает. Уважает его, наверное»). С другой стороны Олег Иванович Янковский. Сзади какие-то французские киношники. Все свои, все профессионалы. А из окон уже видно море, и такое это чудо, что мы вот здесь, среди всей этой красоты.

На второй день подходит к нам на пляже Вадим Юсупович. «О, Андрюша, гомо сапиенс, как дела? Как там плохие операторы? Пойдем, я тебя познакомлю с Рудинштейном». И берет его за руку, ведет по пляжу, туда, где расположились Марк Григорьевич и режиссер Владимир Хотиненко. Я за ними наблюдаю издалека. И вижу, что Андрей что-то говорит, а потом раздается гомерический хохот. Хотиненко смеется – только что со стула не падает. Рудинштейн берет Андрюшу за руку и подводит ко мне. «Знаешь, – говорит, – что твой ребенок сказал? Он подошел ко мне и важно произнес: “Андрей Ливанов. Русский”. И протянул мне руку. Как ты думаешь, что мне пришлось ответить? “Марк Рудинштейн. Еврей”».

Я испугалась сначала, думаю – с чего ему вдруг взбрело таким образом представляться, мы вообще дома не обсуждаем национальности. Но Марк Григорьевич меня успокоил, не бери в голову, говорит, он ребенок, мало ли чего сболтнул. А Марк с тех пор только так и говорил при встрече: «Андрюх, привет, это Марк Григорьевич, помнишь меня?»

Началась фестивальная жизнь. Мы вовсю наслаждались приятной компанией, морем и фруктами, которые иногда могли себе позволить купить на местном рынке. Однажды сидим на пляже, едим черешню. И вдруг я поднимаю голову и вижу своего старого знакомого Кирилла Андреева. Я удивилась – что он, манекенщик, делает на кинофестивале. Оказалось, что Кириллу все-таки удалось исполнить свою мечту, и он приехал в Сочи как солист новой группы «Иванушки Интернешнл». На «Кинотавре» должно было состояться их первое выступление. Кирилл очень волновался, как оно пройдет. К тому же у них совсем не было денег – гастроли у них еще не начались, но они уже успели потратиться на костюмы, которые покупали на свои деньги, чуть ли не в долг. «Представляешь, – говорит, – нас сюда привезли, поселили, а на довольствие не поставили – не хватило на нас еды». И до меня доходит, что он уже давно тут, а значит, жутко голодный. Я предложила ему черешни, он начал отнекиваться, кивать на Андрюшу, мол, ему нужнее. Но я чуть ли не силой вручила ему оставшиеся ягоды и не позволила возражать.



На красной дорожке я произвела в тот год настоящий фурор. У меня были одни-единственные приличные туфли – темно-синие, а у подруги, которая хорошо шила, нашлись остатки ткани – чёрной в белый горошек. И она сшила мне из нее платье-бюстье и болеро с рукавами. Я была довольна тем, как выгляжу, единственное, что меня категорически не устраивало – волосы. После участия в парикмахерском чемпионате прошло уже много времени, специфическая конкурсная стрижка – сзади под ноль, спереди длинные пряди – отросла, стали видны корни, а на концах волосы были пережжённые и абсолютно белые. Денег на парикмахерскую не было, и я решила, что справлюсь сама. Забрела на оптовый рынок и купила баллончик с краской. В аннотации было написано, что она легко смывается. Цвет назывался загадочно и маняще: «Индийское лето» и на картинке выглядел вполне благородно. Я не учла одного – как он будет смотреться на моих вытравленных в ноль волосах. Купила баллончик и взяла с собой в Сочи.

На второй день фестиваля, насмотревшись на красавиц, которые туда приехали, я поняла, что так продолжаться больше не может, надо приступать к решительным действиям. Взяла краску, намазала ее на свои волосы, надела сверху пакет, выждала положенное время и отправилась смывать. Цвет воды, который стекал с моих волос, меня несколько насторожил. Я никак не ожидала увидеть такой ярко-малиновый поток. Краска все стекала и стекала, я уже было решила, что на волосах совсем ничего не останется. Отжала волосы белым отельным полотенцем. Посмотрела на него и обомлела. Полотенце было сплошь в ярко-оранжевых и малиновых сполохах совершенно дикой интенсивности. И на голове был такой же пожар. Я помыла голову еще раз 10, но краска в мои вытравленные насмерть волосы, которые блондировали и сушили феном по семь раз в день, впиталась железно, решила я и пошла в таком виде в люди. На следующий день после купания выхожу из воды, а мне говорят: «Ира, у тебя по спине краска течет». Эта краска испачкала все, что можно – наволочка стала розово-оранжевой, пришлось ее вывернуть наизнанку, чтобы не бросалась горничным в глаза, а полотенце отстирать так и не удалось.

В общем, освежила я свою прическу на славу. Готовясь к выходу на красную дорожку, я надела платье, туфли, окинула себя в зеркале взглядом и думаю: «Хорошо бы голову оторвать, конечно!» Положение немного спасла ярко-красная помада. Подруга мне ее дала и напутствовала: «Если не знаешь, что делать – крась ярче губы, это всегда поможет». Я воспользовалась ее советом, и цвет помады хоть как-то уравновесил взрыв на моей голове. Зато на дорожке я была заметна. И вне дорожки тоже. Рудинштейн подошел ко мне как-то и говорит: «У меня номер на самом верхнем этаже гостиницы, и я иногда стою у окна, наблюдаю, как люди идут внизу по дорожке из отеля в зимний театр. Так вот что я тебе скажу – тебя я вижу сразу. Ты не боишься режиссеров распугать?»

Кстати, действительно, после моего феерического появления на том «Кинотавре» предложений на пробы некоторое время не было. Видимо, мужчины-режиссеры не догадывались, что волосы можно перекрасить. Я много раз слышала от них: «Ну она же брюнетка, эта актриса, а у нас по сценарию блондинка. Не парик же ей нацеплять». – «А перекрасить нельзя?» – спрашиваю. Они страшно удивляются – как? А так можно? Мужчины, видимо, считают, что блондинки у нас сплошь от природы.



В тот год на «Кинотавре» была шикарная кинопрограмма. Организаторам удалось привезти на фестиваль Сильвию Кристель (знаменитую Эмманюэль) и Жерара Депардье. Депардье попал на «Кинотавр» совершенно неисповедимыми путями. Денег, чтобы пригласить его официально, ни у кого, конечно же, не было. За несколько дней до начала «Кинотавра» кто-то из руководителей фестиваля был в Париже по делам и там встретился с Жераром. Сначала пытались его уговорить приехать в Сочи, а потом напоили, и он дал свое согласие. Его погрузили в самолет, где он благополучно всю дорогу проспал, а потом, когда приземлился – не понял, где он и зачем. Смотрит на надпись «Сочи» у летного поля и спрашивает: «Что это? Гуччи? Мы в Италии?» – «Это Сочи, – говорят ему. «Сочи? А это где вообще?» – Депардье аж протрезвел от ужаса, но все-таки не до такой степени, чтобы соображать. Приехал в отель, его отвели в номер. Он говорит: «Что это за место? Я должен здесь подождать, пока меня в мой номер заселят?» – «Нет, – говорят, – это и есть ваш номер». Начали ему рассказывать, какие планы у него с утра, какие встречи, с какими киношниками, а он, не говоря ни слова, рухнул прямо в куртке на кровать и уснул тут же.

На следующий день было представление фильма, в котором играл Жерар. Набился полный зал народу. Выходит Марк и говорит: «Вы знаете, друзья, нам предоставилась редкая возможность – лицезреть в гостях всемирно известного и любимого всеми актера Жерара Депардье». Мы все подумали, что он шутит. Но Жерар действительно вышел на сцену. В каких-то помятых брюках, кожаной куртке, несмотря на жару. Сделал один шаг на сцену. Потом второй. Потом косо посмотрел в зал. Потом повернулся направо и увидел занавес, закрывающий экран, – роскошный занавес, по низу шитье. Подошел к нему, взял в руки и начал пальцем ковырять шитье. Как ребенок, который увидел что-то любопытное. Марк говорит: «Жерар, пожалуйста, вам слово». Он снова поворачивается к залу, делает еще пару шагов, вглядывается в темноту, не понимая, есть ли там кто-то. Пошатывается, руки в карманах. Дошел до микрофона, сказал: «Бонжур» и ушел. Вот такое состоялось интересное выступление Жерара Депардье на фестивале «Кинотавр».

Сильвия Кристель тоже поразила всех. Мы ожидали увидеть феерическую женщину в сногсшибательных нарядах – все-таки как-никак французская актриса, звезда эротического кино. Но перед нами появилась скромная, маленькая, с короткой стрижечкой, милая женщина, одетая очень просто, – в темную юбку, неяркую блузку и туфли-лодочки на низком каблуке. Вышла застенчиво на сцену, мило поблагодарила собравшихся. Я сама удивилась своей реакции. Вроде я была далеко не ребенком, но почему-то ждала от этих артистов какого-то чуда. Какой-то феерии. Я же смотрела их в кино, фильмы, в которых они снимались, давно стали классикой, а они сами – небожителями. Я ожидала платьев от-кутюр, искрометных речей, огня. А увидела усталых взрослых людей. Даже Рудинштейн не выдержал и прокомментировал появление Кристель таким шутливым образом: «Знаете, а я ведь продюсером стал только для того, чтобы когда-нибудь познакомиться с Сильвией Кристель. И вот я стою с ней на одной сцене, но я уже не молод, приехал сюда с женой, да и Эмманюэль уже не та».



Время на том «Кинотавре» мы провели прекрасно. Были все свои, киношники, чужих тогда на фестиваль не пускали. Машков, с которым мы уже были знакомы по работе у Табакова, ставил капустник на арене цирка, и мы все очень смеялись, когда Рудинштейн выезжал на манеж на верблюде между его горбов. Было солнце и море. Было море общения, креатива и позитива. И ужасно не хотелось уезжать.





Глава 17. Магазин на диване




В один прекрасный день меня пригласили на необычный кастинг. Первый вопрос, который мне там задали, буквально огорошил. «Вы любите украшения? Ювелирные, например?» – «Понимаете, – говорю, – какая история. У меня никогда не было возможности проверить, люблю ли я их, потому что никогда в жизни не было денег, чтобы их купить». Вспомнила свою однокурсницу, которая в ближайшем к нашему училищу ювелирном магазине перемерила все колечки, которые только было можно найти. Она прямо как Кащей над златом, чахла над прозрачным прилавком и приговаривала: «Вот накоплю денег и куплю себе вот это с изумрудиком. Или нет, вот это, с сапфиром». Вот это, я понимаю, была любовь к ювелирным украшениям. А мне уже во время второго похода в тот магазин стало неимоверно скучно, и я сбежала. «Вы с какой целью интересуетесь?» – спрашиваю человека, задавшего мне столь неожиданный вопрос. «Мы запускаем первый в России ТВ-шоп. Магазин на диване. Вам нужно будет в кадре рекламировать кольца и серьги, расхваливать их на разные лады, чтобы зрители по ту сторону экрана захотели купить у нас все сразу». Дальше он мне объяснил, как технически все это будет происходить – мы будем в прямом эфире, внизу будет «бегущая строка», где зритель будет видеть цену, каратность, телефоны, по которым надо будет звонить и заказывать понравившиеся украшения, которые покупателю потом доставят прямо на дом.

Я все это выслушала, иду домой и думаю: «Ты молодец, Ира. Тебя спрашивают, нравятся ли тебе украшения, которые тебе предстоит рекламировать, а ты выступаешь, как с теми помидорами. “Любите ли вы помидоры?” – “Есть люблю, а так нет”. Наверняка тебя теперь не захотят взять ведущей в эту программу».

А с другой стороны – все честно. Что я тогда знала о драгоценностях? Вот они все, на мне – крошечные копеечные сережки в ушах и обручальное колечко. Когда родился Андрюша, один из наших друзей (его звали Армен) подарил мне позолоченное кольцо, чем меня очень удивил. А его, в свою очередь, удивил Игорь, который не подарил мне ничего (оказывается, женщине за рождение ребенка всегда было принято дарить что-то ювелирное). А еще одно украшение – тончайшая золотая цепочка – было преподнесено мне на 18-летие моими хорошими ростовскими друзьями, семейной парой, они были старше меня и очень помогли мне в свое время, настроив меня правильно для поступления в театральный. Помню, они не знали, какой у меня размер шеи, и решили эту проблему очень изящно. Друг посмотрел на меня и говорит: «У тебя шейка такая тоненькая. Интересно, мои руки ее обхватят или нет?» Я удивилась, мол, странные вопросы он задает. Он взял мою шею руками и говорит: «Ты представляешь, получилось, и даже запас остался». А через несколько дней пришел на мой день рождения и принес длинную коробочку, в которой лежала золотая цепочка, нежная, невесомая. Я была в невероятном восторге. Еще я помнила мамины сережки с александритом, которые мне в детстве нравились. Очень было интересно забираться вечером к маме под бок, когда она, лежа на диване, смотрела телевизор, и исследовать, какого цвета сегодня камень (у александрита есть свойство менять цвет в зависимости от температуры и освещения). Больше никакого опыта общения с драгоценностями у меня на тот момент не было.

В общем, я решила, что, как говорил в таких случаях Валерий Сюткин, «завалила участок». Но на следующее утро последовал звонок. «Ирина, приходите, пожалуйста, на пробы. Наш продюсер принял решение взять двух ведущих – блондинку и шатенку (вас) – и посмотреть, у кого лучше пойдут продажи. На кого из вас аудитория лучше отреагирует, ту и оставим». Я прихожу на пробы и вижу, что конкурентка-блондинка – моя однокурсница по ростовскому училищу искусств. Это, конечно, было просто удивительно. Оля, помнится, всегда мечтала уехать в Москву, шутила, что выйдет замуж за любого, кто увезет ее в столицу. Как известно, в каждой шутке есть доля шутки. Так и произошло. Я же никогда в Москву не рвалась, но встретились мы с ней именно в этом городе, на кастинге, в качестве соперниц. Ольга, помимо симпатичной внешности, обладала еще и невероятной напористостью, и я понимала, что она продаст все, что захочет. «Недолго я тут проработаю», – думаю я, но все же приступаю к работе. Ну а вдруг?

Меня очень подкупило то, что телеканал позволил нам самим выбрать себе одежду для эфира. В дело вписался один из известных тогда российских брендов, набирающих обороты и одевающих зарождавшийся офисный «планктон». Все было строгое, серое, простенькое, но тем не менее там было из чего выбрать. Единственное условие, которое нам поставили, – юбки должны быть короткими. Покупателя завлекали всеми возможными способами, в том числе голыми ногами ведущих. Мы сидели на барном стуле в туфлях на высоких шпильках, одна нога согнутая, на ступенечку опиралась, вторая на полу. Рядом с нами возвышалась тумба, на которой стояла коробочка с этой самой ювелиркой. И надо было сидеть в такой загадочной позе в пол-оборота, чтобы выигрышно демонстрировать все сразу – и себя, и колечки. Это было жутко неудобно, все затекало. А колечки и сережки первое время норовили выскользнуть из пальцев и упасть на пол. Но я старалась, как могла.

Работали мы не с самыми дорогими ювелирными изделиями, чистота изумрудов была максимум три или четыре, жемчуг культивированный, бриллианты не особо крупные – но на экране смотрелось все дорого и богато. Операторы умели показать игру граней на этих камнях так, что их хотелось купить. А у меня появилась еще одна обязательная статья расходов. Поскольку мои руки были в кадре крупным планом, и любой изъян маникюра был тут же заметен, пришлось найти доступную по цене парикмахерскую и регулярно перекрашивать ногти. Сама себе я бы ни за что не смогла сделать маникюр так, чтобы на большом экране не было видно дефектов. Так что с каждой зарплаты приходилось откладывать еще и на это.

А еще одна трудность заключалась в том, что в эфире надо было все время говорить. У меня не было ни телетекста, ни бумажек (за исключением набросанного на скорую руку небольшого вступления), надо было постоянно импровизировать. Единственное подспорье – информация о том, что такое-то кольцо сделано из золота, вставки – бриллиант и сапфир, чистота камня такая-то, а каратность такая-то. Ни гостя в студии, который мог бы переключить внимание на себя, ни даже фоновой музыки, которая позволила бы мне сделать хоть какую-то паузу, дыхание перевести. Я предложила пустить музыку фоном, руководители программы отказались – дорого это было или технически невозможно, уж не знаю. Так что за те полчаса, что шла передача, я говорила непрерывно, вдохнуть некогда было. И при этом постоянно вертела в руках колечки, показывая их в наилучших ракурсах.

Мне говорили: «Делай, что хочешь, но ты должна продать товар». А мы помним еще по истории с моими попытками стать дистрибьютором косметики, что продавец из меня еще тот. И я придумала ход. «Давайте, – говорю, – я лучше буду истории рассказывать, это я умею гораздо лучше». И мы вместе со сценаристом программы находили всякие байки о драгоценностях, к примеру о любимой жемчужине Клеопатры, или о том, как царица Екатерина своему фавориту графу Орлову подарила трость, на которой был огромный бриллиант, названный его именем. У этого камня была непростая судьба – его крали, пилили, даже убивали из-за него. В общем, всю быль и все легенды про камни я рассказала. И между делом ещё массу полезной информации выдавала: о том, например, что изумруд – редкий камень и очень хрупкий. Настолько хрупкий, что может раскрошиться от удара кольцом о стол. И поэтому на кольце он держится с помощью закрепки под названием «крапан», защищающей камень со всех сторон. А вот с бриллиантами можно как угодно обходиться, хоть стекло ими резать между делом. Но основной специализацией моей все равно были, конечно, сказки о ювелирных изделиях. Я такая, как «В гостях у сказки», садилась и нежным голосом говорила: «Здравствуй, дружок». Однажды я разговорилась с женой музыкального критика Артемия Троицкого. И она мне рассказала: «Знаете, когда у нас с Артемием родился ребенок, он был очень беспокойный, я не спала неделями, уже не было никаких сил. И однажды мы включили ему “Магазин на диване”, он услышал ваш голос и успокоился. И я успокоилась. С тех пор я его могла уложить только под вашу “сказку”». Это было невероятно трогательно – услышать такое признание. В основном мне говорили, что изучали по моему маникюру и макияжу тренды сезона, это тоже, конечно, было приятно, но куда менее трогательно.

Надо сказать, что в итоге никто из ведущих никого не победил, и мы с Олей так и вели эфир вдвоем, по очереди. Продюсер нам честно признался: «Мы посмотрели продажи – и они одинаковые. Мы решили оставить в эфире вас обеих, вы разные и отлично дополняете друг друга». Так мы и продолжили. Я была такой Шахерезадой, а Оля – заправским продавцом, сообщавшим покупателям, что лучший подарок к 8 Марта – вот именно эти сережки. У меня это получалось хуже. Помню свою прекрасную оговорку: «Вы еще можете успеть купить девушке кольцо, букет и бутылку вина». Дальше я хотела подытожить, что кольцо – лучший подарок, но у меня против моей воли вырвалось: «Вино – лучший подарок для девушки». Фраза эта широко цитировалась потом в нашем узком кругу, кто-то неизменно прибавлял: «Ну а если вина нет – самогонки бутыль подарите, тоже хорошо зайдет». Веселились, в общем, как могли.

А однажды мы в погоне за эффектным кадром чуть не сорвали прямой эфир. Снимали рождественскую передачу, в студии стояла наряженная елка, и кто-то решил для пущей романтичности поставить еще и свечу. Свеча горела-горела и вдруг накренилась, и упала. Продолжая при этом гореть. В прямом эфире. Оператор быстро перешел на крупный план, взял фокус на мои руки, по рации велел коллеге быстро исправить ситуацию, и тот по-пластунски пополз к свече, погасил ее и утащил. В кадре получилась красивая картинка. Свеча горит. Елка мерцает. Пламя отражается в игрушках. Потом свеча кренится. Потом падает. И потом просто-напросто исчезает. Прямо фокус какой-то. Очень эффектно получилось, ничего не скажешь!

Я уже была ведущей с неплохим стажем, но тем не менее каждый день мучительно пыталась справиться со страхом эфира. Очень волновалась перед каждой командой «Мотор», перебирала в голове, что мне необходимо успеть сказать, какие характеристики упомянуть, какие даты не забыть в своих историях. Объектов было много, и надо было успеть сказать про каждый, и не останавливаться, и выуживать из головы все новые и новые факты. В общем, я волновалась и от этого несколько зажималась. И продюсер после каждой программы устраивал разбор полетов, неизменно мне говоря: «Ира, руки у тебя сегодня опять дрожали, а тут ты запнулась, а здесь недосказала, в общем, можешь лучше, старайся!» И вот однажды я решила перед эфиром забежать в туалет, посмотреть на себя в зеркало, поправить прическу, убедиться, что все в порядке. В Останкино коридоры длинные, пока дойдешь до туалета, пока вернешься – эфир. И вот я смотрюсь в зеркало, потом на часы и понимаю, что, если я сейчас же не сорвусь с места и не побегу – опоздаю. И я побежала. Рванула, как спринтер на Олимпиаде. И не заметила открытую дверь, которая на меня смотрела торцом и была практически не видна. Естественно, я со всего маху в тот торец вошла. Раздался звон, зубы клацнули от удара. А у меня первая мысль: «А шишка есть?» Я не подумала о том, есть ли у меня сотрясение мозга, сломала ли я нос и целы ли мои зубы. Главное, чтобы без шишки обошлось, а то зрители увидят. Несусь в студию, отрабатываю программу, думая лишь о том, не растет ли у меня на лбу в этот момент шишка. После эфира иду к режиссеру в аппаратную, ожидая разноса. И вдруг он мне говорит: «А вот сегодня все прекрасно! Можешь же, когда захочешь!» И я понимаю, что вот этот стресс, в котором я находилась все полчаса, пока шла программа, выбил у меня из головы страх эфира.