Кожа и кудри буйные
Мягкою станут пряжею —
И рукавицы на зиму
Сделаю я любимому.
Белые кости прочные
Нитками станут крепкими,
Буду я ткать без устали,
Кунтуш сошью для милого.
Нити из плоти мягкие,
С шерстью овечьей схожие.
Коль полотно я сделаю —
Только кафтан получится.
А напоследок милому
Выпряду я из кровушки
Алого шелка яркого,
Будет рубаха к празднику.
Спряла одного разбойника – к другому обернулась… Последним вожак остался. Зацепила от него нитку хозяйка – и вздохнула.
– Что ж ты пошел за мной, человек? Али не видел, что тени я не отбрасываю? Али не заметил, что под дождем на мне платье сухое было, только платок вымок? Зачем тебе злоба и жадность глаза застили? Не ходить тебе по деревням больше, не требовать серебра, не пугать чужих жен. Радуйся, что не сестре моей под руку попался – та и вовсе заживо прядет.
Сказала так – и рукой по глазам его провела. Уснул вожак вольницы подорожной, спряла его хозяйка – а он и не почуял.
Ночь миновала, утро и день. А вечером пастушок в деревню вернулся радостный – лошади на луг забрели. Без сбруи, без подков – совсем ничейные. Долго спорили, что с находкой делать, да потом староста велел Меланью позвать. Ее, мол, дело сторона, как скажет – так и будет. Только раз она глянула на лошадей и посоветовала:
– Продайте и деньги поделите, что тут судить…
А как грянули морозы, инеем ветки расписали – воротился муж Меланьин, любимый да ненаглядный. Многим друзьям чужеземные гостинцы привез, а самые богатые – жене своей верной.
Да только она сама его встречать с подарками вышла. А он смотрит, обнимает ее и смеется:
– Краса ты моя ненаглядная! Хоть сирота, а такая рукодельница – как не вернусь домой, каждый раз меня обновкой радуешь!
6
Безысходность: Харон
Мрачный старик Харон перевозит души мёртвых через Стикс, лишая их последней надежды.
♂ Химия
1
Иногда я смотрю, как Леся сидит в кресле – сгорбившаяся, с трясущимися руками, с пустым взглядом выцветших глаз, устремленных в пустоту – и размышляю о том, существует ли вечная любовь?
Фотография: нам по двадцать пять лет, берег моря, сочный, наполненный красным, закат. Я захватил фотоаппарат, сделал девять кадров. Получился один. На фотографии Леся улыбается и щурится, выставив руку с раскрытой пятерней.
Ничего общего со старухой, руки которой трясутся так, словно где-то внутри на полных оборотах работает дрель.
Ей нужно полчаса, чтобы добраться из комнаты в кухню. Тихое шарканье тапок, цокот зубов, ударяющихся друг о дружку, скрипучие вздохи, тихие проклятия – вот чем насыщены наши дни. Два человека, запертых в старости.
Последние семьдесят с лишним лет я сижу в инвалидном кресле у окна и смотрю на улицу. Мне интересны любые мелочи – капли дождя на стекле, играющие дети, мамы с колясками, застрявший в снегу «Жигуленок» или водитель асфальтоукладчика, заснувший на лавочке у подъезда. Я могу часами наблюдать за тем, как осыпаются осенние листья с деревьев. Всё, что угодно, лишь бы забыть на мгновение об окружающем мире.
Когда я все же поворачиваю голову, вижу привычную до тошноты обстановку (встроенный шкаф, старая кровать на кривых ножках, тумбочка, ламповый телевизор, укрытый белой тряпкой, словно покойник, бра, кресло, торшер у батареи, старые ковры – один на стене, второй на полу), вижу Лесю и спрашиваю сам себя: неужели это и есть любовь? При взгляде на нее внутри меня что-то поднимается, рвется сквозь дряблую кожу наружу, сквозь глаза, рот и ноздри, царапает коготками ненависти, причиняет невыносимую боль.
Иногда я знаю ответ на свой вопрос. Иногда – нет. Чаще всего хочу его забыть. Потому что страшно.
2
Фотография: мы с Лесей в ресторане на берегу моря. Я помню загорелого до шоколадного цвета мужчину, которого попросил сделать фото. Леся прижалась щекой к моей щеке. Я же приобнял ее за хрупкое обнаженное плечо. Мы улыбаемся.
Леся часто оставляет у меня на коленях альбом, открытый именно на этой фотографии. Спрашивает скрипучим голосом:
– Помнишь, как мы встретились? Ты только что отслужил и собирался неделю пить на побережье, чтобы забыть армию. Валялся на гальке, загорал, был красный, как чёрт и постоянно с похмелья. А я приехала с подругой в Сочи в короткий отпуск…
Мы столкнулись в уличной кабинке для переодевания. Банальная сцена знакомства. Мимолетные взгляды, робкие улыбки. Я зашел после Леси, и пока переодевался, увидел в щели между досок блеснувшую серьгу. Ковырнул пальцем, поднял. Сережка была в форме змейки, проглотившей свой хвост. Почему-то я сразу решил, что это ее сережка.
– Ты обошел весь пляж, чтобы найти меня, – говорит Леся. – А я сидела в кафе на свежем воздухе курила и читала книгу. Потом ты подсел, показал сережку, предложил выпить вина. Сережка была не моя, но от вина я не отказалась. Потому что, о, боги, я влюбилась с первого взгляда.
Я никогда не верил в любовь с первого взгляда.
– Посмотри, какие мы здесь счастливые. Помнишь эти пять дней на море? Самые лучшие дни в нашей жизни.
Я не могу оторвать взгляда от фотографии. Она наполняет мое сердце любовью и горечью. На глазах – слезы. Мне хочется хотя бы на мгновение вернуться к прежней жизни, в которой я мог двигаться и говорить. Тогда бы я взял эту фотографию – и еще десятки других в альбоме – смял бы и засунул Лесе в горло. Заставил бы ее съесть. Фото за фото.
Но я всего лишь старый калека, который плачет. Проходит несколько минут, мысли путаются. Мне кажется, что жизнь – хорошая штука. Я прожил её с улыбкой на устах.
О, да, дорогая. Мы будем любить друг друга до смерти.
2.1
Пять дней на море. Те самые романтические сопли, которые называют химией между двумя людьми. Я дарил цветы и угощал сладким. Она лучезарно улыбалась, поправляла солнцезащитные очки и как будто размышляла, поцеловать меня или нет. Мы съездили в горы, напились в гостинице, а потом проснулись утром в одной постели, чувствуя себя раскованными и бесстыдными. Она надела мою армейскую майку и так и ходила по номеру, наслаждаясь лёгкой пошлостью случившегося. Ее потрескавшиеся пухлые губы были теплыми и пахли смородиной.
Пресловутый курортный роман, не разбирающийся во вкусах и именах, в привычках и внешности.
У нее было роскошное тело – это банальность. Мы болтали обо всем, не боясь неловких моментов, угадывали мысли друг друга и не удивлялись желаниям, словно знали о них заранее. Ей нравилось то же, что и мне. Мне импонировали ее ум и возможность найти позитив в любой мелочи. Мы не просто сплелись горячими потными телами, но, кажется, сцепились крючками душ – чем-то нематериальным, фантомным.
Потом пришла пора прощаться.
Мы стояли на вокзале, среди запахов дешевой еды и сигаретного дыма, машинного масла и гари, окутанные звуками людской суматохи, паровозных двигателей, музыки, бормотания диспетчеров, лая собак.
Леся достала блокнот и ручку. Вырвала лист, протянула мне с просьбой записать адрес и телефон. Я написал, не сводя с Леси взгляда. Она протянула второй лист – со своими координатами.
– Позвони, как доберешься, – шепнула, прикоснулась губами к моим губам, а затем шепнула что-то о любви и вечности.
Я прижал Лесю к себе, старательно изображая грусть, а сам подумал о том, что через два дня приеду домой, к жене и дочери – и начну новую жизнь.
Мягкою станут пряжею —
И рукавицы на зиму
Сделаю я любимому.
Белые кости прочные
Нитками станут крепкими,
Буду я ткать без устали,
Кунтуш сошью для милого.
Нити из плоти мягкие,
С шерстью овечьей схожие.
Коль полотно я сделаю —
Только кафтан получится.
А напоследок милому
Выпряду я из кровушки
Алого шелка яркого,
Будет рубаха к празднику.
Спряла одного разбойника – к другому обернулась… Последним вожак остался. Зацепила от него нитку хозяйка – и вздохнула.
– Что ж ты пошел за мной, человек? Али не видел, что тени я не отбрасываю? Али не заметил, что под дождем на мне платье сухое было, только платок вымок? Зачем тебе злоба и жадность глаза застили? Не ходить тебе по деревням больше, не требовать серебра, не пугать чужих жен. Радуйся, что не сестре моей под руку попался – та и вовсе заживо прядет.
Сказала так – и рукой по глазам его провела. Уснул вожак вольницы подорожной, спряла его хозяйка – а он и не почуял.
Ночь миновала, утро и день. А вечером пастушок в деревню вернулся радостный – лошади на луг забрели. Без сбруи, без подков – совсем ничейные. Долго спорили, что с находкой делать, да потом староста велел Меланью позвать. Ее, мол, дело сторона, как скажет – так и будет. Только раз она глянула на лошадей и посоветовала:
– Продайте и деньги поделите, что тут судить…
А как грянули морозы, инеем ветки расписали – воротился муж Меланьин, любимый да ненаглядный. Многим друзьям чужеземные гостинцы привез, а самые богатые – жене своей верной.
Да только она сама его встречать с подарками вышла. А он смотрит, обнимает ее и смеется:
– Краса ты моя ненаглядная! Хоть сирота, а такая рукодельница – как не вернусь домой, каждый раз меня обновкой радуешь!
6
Безысходность: Харон
Мрачный старик Харон перевозит души мёртвых через Стикс, лишая их последней надежды.
♂ Химия
1
Иногда я смотрю, как Леся сидит в кресле – сгорбившаяся, с трясущимися руками, с пустым взглядом выцветших глаз, устремленных в пустоту – и размышляю о том, существует ли вечная любовь?
Фотография: нам по двадцать пять лет, берег моря, сочный, наполненный красным, закат. Я захватил фотоаппарат, сделал девять кадров. Получился один. На фотографии Леся улыбается и щурится, выставив руку с раскрытой пятерней.
Ничего общего со старухой, руки которой трясутся так, словно где-то внутри на полных оборотах работает дрель.
Ей нужно полчаса, чтобы добраться из комнаты в кухню. Тихое шарканье тапок, цокот зубов, ударяющихся друг о дружку, скрипучие вздохи, тихие проклятия – вот чем насыщены наши дни. Два человека, запертых в старости.
Последние семьдесят с лишним лет я сижу в инвалидном кресле у окна и смотрю на улицу. Мне интересны любые мелочи – капли дождя на стекле, играющие дети, мамы с колясками, застрявший в снегу «Жигуленок» или водитель асфальтоукладчика, заснувший на лавочке у подъезда. Я могу часами наблюдать за тем, как осыпаются осенние листья с деревьев. Всё, что угодно, лишь бы забыть на мгновение об окружающем мире.
Когда я все же поворачиваю голову, вижу привычную до тошноты обстановку (встроенный шкаф, старая кровать на кривых ножках, тумбочка, ламповый телевизор, укрытый белой тряпкой, словно покойник, бра, кресло, торшер у батареи, старые ковры – один на стене, второй на полу), вижу Лесю и спрашиваю сам себя: неужели это и есть любовь? При взгляде на нее внутри меня что-то поднимается, рвется сквозь дряблую кожу наружу, сквозь глаза, рот и ноздри, царапает коготками ненависти, причиняет невыносимую боль.
Иногда я знаю ответ на свой вопрос. Иногда – нет. Чаще всего хочу его забыть. Потому что страшно.
2
Фотография: мы с Лесей в ресторане на берегу моря. Я помню загорелого до шоколадного цвета мужчину, которого попросил сделать фото. Леся прижалась щекой к моей щеке. Я же приобнял ее за хрупкое обнаженное плечо. Мы улыбаемся.
Леся часто оставляет у меня на коленях альбом, открытый именно на этой фотографии. Спрашивает скрипучим голосом:
– Помнишь, как мы встретились? Ты только что отслужил и собирался неделю пить на побережье, чтобы забыть армию. Валялся на гальке, загорал, был красный, как чёрт и постоянно с похмелья. А я приехала с подругой в Сочи в короткий отпуск…
Мы столкнулись в уличной кабинке для переодевания. Банальная сцена знакомства. Мимолетные взгляды, робкие улыбки. Я зашел после Леси, и пока переодевался, увидел в щели между досок блеснувшую серьгу. Ковырнул пальцем, поднял. Сережка была в форме змейки, проглотившей свой хвост. Почему-то я сразу решил, что это ее сережка.
– Ты обошел весь пляж, чтобы найти меня, – говорит Леся. – А я сидела в кафе на свежем воздухе курила и читала книгу. Потом ты подсел, показал сережку, предложил выпить вина. Сережка была не моя, но от вина я не отказалась. Потому что, о, боги, я влюбилась с первого взгляда.
Я никогда не верил в любовь с первого взгляда.
– Посмотри, какие мы здесь счастливые. Помнишь эти пять дней на море? Самые лучшие дни в нашей жизни.
Я не могу оторвать взгляда от фотографии. Она наполняет мое сердце любовью и горечью. На глазах – слезы. Мне хочется хотя бы на мгновение вернуться к прежней жизни, в которой я мог двигаться и говорить. Тогда бы я взял эту фотографию – и еще десятки других в альбоме – смял бы и засунул Лесе в горло. Заставил бы ее съесть. Фото за фото.
Но я всего лишь старый калека, который плачет. Проходит несколько минут, мысли путаются. Мне кажется, что жизнь – хорошая штука. Я прожил её с улыбкой на устах.
О, да, дорогая. Мы будем любить друг друга до смерти.
2.1
Пять дней на море. Те самые романтические сопли, которые называют химией между двумя людьми. Я дарил цветы и угощал сладким. Она лучезарно улыбалась, поправляла солнцезащитные очки и как будто размышляла, поцеловать меня или нет. Мы съездили в горы, напились в гостинице, а потом проснулись утром в одной постели, чувствуя себя раскованными и бесстыдными. Она надела мою армейскую майку и так и ходила по номеру, наслаждаясь лёгкой пошлостью случившегося. Ее потрескавшиеся пухлые губы были теплыми и пахли смородиной.
Пресловутый курортный роман, не разбирающийся во вкусах и именах, в привычках и внешности.
У нее было роскошное тело – это банальность. Мы болтали обо всем, не боясь неловких моментов, угадывали мысли друг друга и не удивлялись желаниям, словно знали о них заранее. Ей нравилось то же, что и мне. Мне импонировали ее ум и возможность найти позитив в любой мелочи. Мы не просто сплелись горячими потными телами, но, кажется, сцепились крючками душ – чем-то нематериальным, фантомным.
Потом пришла пора прощаться.
Мы стояли на вокзале, среди запахов дешевой еды и сигаретного дыма, машинного масла и гари, окутанные звуками людской суматохи, паровозных двигателей, музыки, бормотания диспетчеров, лая собак.
Леся достала блокнот и ручку. Вырвала лист, протянула мне с просьбой записать адрес и телефон. Я написал, не сводя с Леси взгляда. Она протянула второй лист – со своими координатами.
– Позвони, как доберешься, – шепнула, прикоснулась губами к моим губам, а затем шепнула что-то о любви и вечности.
Я прижал Лесю к себе, старательно изображая грусть, а сам подумал о том, что через два дня приеду домой, к жене и дочери – и начну новую жизнь.