Действительно. Мне разом расхотелось болтать. Язык сделался тяжелым, а в голове помутнело. Я подумал, что было бы неплохо стошнить, и даже приготовился, встав в позу, но ничего не вышло. Джимми вернулся в бар и принес мне стакан воды.

Мимо протарахтел автомобиль. Я вновь посмотрел на небо, но оно было серым из-за редкого света уличных фонарей, и совсем беззвездным.

– Интересно, – произнес Джимми, будто разговаривал сам с собой, – Если «добро» все время выкачивают, то куда его девают?

– Что-что?

– Куда девается энзим? Сколько человек уже перешло в идеальный мир? Миллиарды?

– Много. Действительно много.

– Тогда где добро?

Мне не хотелось об этом думать сейчас. Я посоветовал Джимми не засорять мозги.

Мы прошли по девятой Авеню, свернули на Седьмую и через дорогу подошли к Шестой.

– Давайте сюда, по старой схеме, – сказал Джимми.

Нужный небоскреб дышал темнотой и сотнями спящих в нем людей. Я никогда не любил небоскребы. Было в них нечто демоническое. Я боялся их лифтов, их бесконечных лестничных пролетов, их больших темных окон. Я боялся, что когда-нибудь зайду внутрь, заблужусь и останусь в небоскребе навсегда.

Джимми возился с замком. Идеальный инвакцинатор тот, кто не оставляет следов. Я похлопал себя по щекам. До конца смены оставалось четыре часа. За это время надо успеть пройти хотя бы до двадцатого этажа. Это с учетом людей, уже перешедших в идеальный мир.

Люди спали и не знали, что мы идем к ним. Большинство проснется завтра с новыми мыслями в голове. Кто-то влюбится по настоящему, кто-то предаст, а кто-то станет таким, как я.

– Послушай, Джимми, – сказал я. – Ведь ты недавно в идеальном мире. Расскажи, как ты себя чувствовал среди… нас?

– Странно, сэр. – Джимми все еще возился с замком. – Помимо эйфории, мне казалось, что так не может быть. Привычный мир рушился, катился куда-то в пропасть. Я не мог взять в толк, почему люди вдруг начинают пить алкоголь, принимать наркотики, покупать оружие и убивать друг друга… Это страшно.

– Это вынужденный промежуток привыкания. Профессор Рихтер прекрасно описал его в своей работе…

– Да, я знаю, читал.

Дверь отворилась, мы вошли в подъезд. Первая квартира. Я достал шприц, «брилятор Рихтера».

Четверо. Спят в разных комнатах. Муж с женой и двое детей. Джимми занялся взрослыми.

Я пускал иглу в глаз прямо сквозь веко. Так надежнее. Откачивал светящуюся жидкость в контейнер. Две крохотные капли из человеческого мозга. Игла была такая тонкая, что человек ничего не чувствовал. В глазном яблоке нет нервов. У людей даже не сбивалось дыхание.

Когда-то и ко мне так же пришел невидимый безымянный инвакцинатор, сел у кровати, достал шприц…

Следующая квартира. Всего на лестничном пролете их шесть. На каждую по три-четыре минуты.

Второй этаж. Я трезвел. Голова гудела. Хотелось спать, но впереди ждал дирижабль и мой юбилей. Как говорится – сдохни, но отметь.

Через месяц мне придется ехать в Россию. Говорят, там не хватает инспекторов. Русские вообще плохо поддаются переходу в идеальный мир. Такое чувство, что из них выкачивают «добро» подчистую, без остатка. Предохранители, что ли, не работают?

Контейнер заполнился на четвертом этаже. Я слил «добро» в бак в сумке. Пустых баков осталось три из девяти. До утра хватит. Сумка на ремешке приятно тяжелила плечо.

Пятый этаж. Квартира 143а. Темно. Тихо. Некие люди спят. Три минуты.

Джим положил руку мне на плечо. Попросил:

– Можно, я здесь сам?

Разошелся, парень. Молодец.

Я вышел в коридор, закурил.

Секунда-другая. Что-то со звоном разбилось. Женский крик. Сигарета выскользнула из губ. Я захлопнул входную дверь, а сам бросился вглубь квартиры.

Комната. Джимми держал за руку девушку примерно своего возраста. Молоденькая совсем, крохотная, худая… Девушка вырывалась. В руке у Джимми был шприц. Но это не главное. Главное – два мертвых человека в кровати.

Мужчина и женщина. Кровь была повсюду. Изрезаны, истерзаны, выпотрошены. Глубокие раны, вывернутые внутренности, разорванные лица.

Я заорал, садня горло:

– Джимми?!

Он повернулся. Лицо в крови. Спокоен.

– Джимми, что происходит?


– Ничего особенного, сэр!

– Убери нахрен это свое «сэр»!..

Джимми дернул девушку к себе, замахнулся, ударил. Девушка безвольно упала. Пышные каштановые волосы закрыли лицо.

«Сейчас он убьет и ее, – подумал я устало. – Во второй руке нож… разрежет ей лицо, а потом возьмется за меня…»

Случаи помешательства, увы, не редкость. Не всем удается справиться с соблазнами идеального мира.

Я сделал шаг вперед, вынимая шприц из кармана.

– Ты их убил.

– Да, сэр, это очевидно. – Легко отозвался Джимми.

– Нельзя убивать людей. Мы не убийцы, а инвакцинаторы. Мы проводники в идеальный мир.

– Я знаю, сэр. Читал все ту муть, которой снабжают нас штатные психологи. Я много читал в последнее время. Вы знаете, сэр, что сделал профессор Рихтер со своей женой в первый день эксперимента? Он убил её, выпотрошил, разделал, как свинью, и закопал на заднем дворе дома. Об этом нигде и никогда не напишут. Это внутренняя информация. Вы наверняка читали, да? Читали и не сказали мне.

К горлу подкатил комок.

– Возможно, я рассказал тебе не всю правду. Но это не повод убивать людей.

– А что повод? Знаете, зачем на шприцах предохранители? Потому что, если выкачать все добро из человека, он не сможет себя контролировать. Его сознание заполнит зло. Закон природы, ничего личного. Все вокруг убивают людей. Просто так, от неконтролируемой злости. Это не свобода, а еще одно ограничение. А добро просто уничтожают. Утилизируют. Есть специальные фабрики по уничтожению тех правильных чувств, которые были заложены в нас природой. Вы хотели жить в таком идеальном мире, сэр? Вы хотели трахаться с незнакомками, улыбаться проституткам, калечить людей просто потому, что вы на них разозлились? Я – нет. Я не просил такой жизни.

Джимми все еще смотрел на девушку. Руки его дрожали. Он засунул нож за пояс, выудил из кармана шприц. Я сразу заметил сорванный предохранитель. Но не это было главное. Шприц был не пустой, а полный. Внутри светилось «добро».

И мне вдруг всё стало понятно.

– Это твоя сестра? – спросил я. – Ты нашел её, да? Выследил. Пошел на стажировку, чтобы добраться и… что сделать?

Усталость, как рукой сняло. Я выудил из кармана «измеритель Рихтера», просканировал девушку. Она пришла в идеальный мир месяц назад. Как и ее родители, лежащие на кровати.

– Мне пришлось стать добровольцем, – глухо сказал пацан. – По-другому никак. Родители настаивали. Им надоела скучная жизнь. Немудрено, когда кругом все только и делают, что кричат о радостях идеального мира. А мы ложились спать в десять… Я, дурак, сначала за них радовался. Свобода выбора, все дела. Потом сестра принесла домой алкоголь. Крепкий виски. Она напилась и пришла ночью ко мне. Трахаться, как вы говорите. Сестра. Лезла под одеяло, облизывала мне грудь и лицо, просила, требовала, хотела… Я отказал, и она сбежала. Родители переехали на следующий день. Они разозлились, потому что я передумал инвакцинироваться. Понимаете? Я чувствовал язык сестры на своих щеках. Это зло. Чистое неразбавленное зло.

Руки Джимми дрожали сильнее. Сестра лежала на полу, едва перебирая пальцами. Тут только я понял, что в комнате сладко пахнет «травкой», запах которой сейчас перемешивается с запахами крови. На тумбочки у кровати стояли пустые и начатые бутылки. Валялись презервативы, вибраторы, фаллоимитаторы, разные эти штуки из БДСМ. Мне сделалось дурно. С моим-то стажем…

– Вкачаешь столько добра, сведешь ее с ума, – предупредил я. – Джимми, послушай, в жизни всякое бывает… Остановись на родителях. Я понимаю, может быть, они свернули ей мозги. Но всегда есть шанс… Реабилитационные центры, в конце концов.

– Может быть, сэр. Но я не просил этого идеального мира. Я хотел бы оставаться ограниченным, дебилом, но добрым, понимаете, абсолютно добрым, вместе с семьей.

Я прыгнул на него. Иметь дело с юнцами не мой конек, но я был старше, опытнее, сильнее. Мы возились на полу, у подножья окровавленной кровати, хрипели, сипели, стонали. Джиммы вышиб мне передний зуб, он старался выжить, но я придавил его голову коленкой, отобрал шприц и всадил ему в раскрытый правый глаз.

Высадил все, что было в шприце. Без остатка.

Добро, знаете ли, иногда побеждает зло.

Люди, не желающие жить в идеальном мире профессора Рихтера, увы, покидают его навсегда.

Когда Джимми умер, я поднялся.

Девушка сидела у стены, поджав коленки, и разглядывала меня сквозь спадающие на глаза пряди. Я видел её широкие черные зрачки, заполнившие радужки. Можно ли было ей помочь? Неизвестно.

Мне вдруг отчаянно захотелось свежего воздуха. Я подошел к окну, открыл его и долго, жадно пил холодный ветер, пока не заболели зубы. Потом я позвонил в контору и сообщил о происшествии. На этом смена закончилась.

Я вышел на улицу, сверился с часами и направился к воздушному порту, где меня ждал арендованный на юбилей дирижабль. Я планировал пить, трахаться, блевать, нюхать, курить и убивать, как все свободные люди этого идеального мира.





♀ Веретено




Про избу, что на отшибе стояла, недоброе говорили. Да и про хозяйку саму – не меньше. Что, мол, если забредет на огород ее какая-нибудь скотина, коза, там, или корова – непременно потом заболеет. Ребятня босоногая за подвиг почитала ночью через плетень перемахнуть да заглянуть в окно, а то и до утра просидеть под ним, в три погибели скорчившись. А потом рассказывать, что до рассвета лучина горела да жужжало колесо прялки.

Но если приключалась с кем хвороба, немочь нападала – все одно, за Белый Яр шли да уже от калитки начинали кланяться и просить:

– Не оставь, Меланья, помоги! Занедужил дед, не встает с полатей!

Никогда еще хозяйка не отказывала. Бывало, и дело на середине бросала – хлеб недопеченный, скотину недоеную, избу неметеную – так и шла сразу.