Она прижимает затянутую в перчатку руку ко лбу.

– Тебе незачем туда идти, – молвит она. – Обещаю, что после заседания я тебе все расскажу.

– Как ты рассказала мне об особой подготовке бабушкиных костей? Как рассказала о том, каковы были мои другие пути? Нет уж, благодарю покорно. Я лучше узнаю все сама.

Выражение, промелькнувшее вчера на ее лице, это полное отсутствие удивления при виде пустого ларца, высвободило что-то в моей душе – как будто катушка, лента с которой до того разматывалась медленно, мало-помалу, вдруг упала, покатилась, и теперь лента размоталась и, спутанная, лежит у моих ног.

Она открывает рот, чтобы возразить, но, похоже, видит решимость, написанную на моем лице, потому что так ничего и не произносит. Вместо этого она протягивает руку и запирает дверь.

Мы молча идем к ратуше. Сейчас холодно, и наше дыхание превращается в белесые облачка, но на деревьях распевают птицы, как будто одной частью мы находимся в зиме, а другой – в весне.

По мере того как мы приближаемся к площади, напряжение между нами все нарастает, нарастает, как будто это некая субстанция, к которой можно приложить ладонь и которую можно оттолкнуть. Матушка хочет мне что-то сказать и пытается подобрать слова. Не знаю, как я это поняла – наверное, по едва различимым вдохам, которые человек делает перед тем, как заговорить, но которые сейчас всякий раз заканчиваются не речью, а молчанием. Или же дело в том, что она то и дело слегка наклоняется в мою сторону, но потом вновь подается назад? Я уверяю себя, что это не предчувствие и что мой все еще не сошедший на нет дар к магии костей здесь ни при чем. Просто это моя мать, и я хорошо ее изучила. Так же бабушка знала, что приближается гроза, потому что у нее начинали ныть колени.

– В чем дело? – не выдерживаю я.

Вопрос смягчает выражение ее лица – взгляд становится добрее, губы трогает ласковая улыбка. Но когда она поворачивается ко мне, я не вижу ничего, кроме тревоги.

– Если ты придешь на сегодняшнее заседание, совет может устроить тебе допрос, – говорит она.

– Допрос? За то, что я пришла на заседание совета?

– Ты одна из двух людей, которые могли открыть ларец.

Я останавливаюсь.

– Но я же не открывала его. Поэтому-то и нужно было созвать заседание совета. Разве что… ларец открыла ты?

– Не говори глупостей, Саския. Если бы его открыла я, это не было бы преступлением. Но исчезновение костей – дело серьезное, и совет начнет с допроса тех, у кого был к ним доступ. И они будут дотошны, они досконально изучат все.

Я склоняю голову набок и устремляю на нее пристальный взгляд. Не понимаю, к чему она клонит.

– Вряд ли мое отсутствие на нынешнем заседании заставит их отказаться от мысли допросить меня на каком-то другом.

Она прикусывает нижнюю губу.

– Ах, вот ты о чем.

Она надеялась получить возможность подготовить меня. Меня пробирает дрожь. Подготовить к чему?

– У совета есть… свои методы, чтобы выяснить правду.

– И они ее выяснят. Я не касалась папиного ларца.

– Да, но в последнее время ты много времени проводила в костнице.

И меня осеняет – так в темной комнате зажигают фитиль свечи. Со дня доведывания я хожу в костницу по меньшей мере раз в неделю. И хотя это никак не связано с нынешним преступлением, матушка предпочла бы, чтобы остальные члены совета не узнали причину моих визитов туда. Если им станет известно, что она усилила магическую силу костей, применявшихся в моем доведывании, ее могут лишить звания Заклинательницы Костей.

Я снова иду вперед, и она тоже.

– Ну подготовь меня, – говорю я. – Ведь мы уже почти пришли.

Она напрягается – должно быть, она надеялась, что я развернусь и пойду домой. Но я не собираюсь этого делать.

– Говори правду так умно, как ты только можешь, – советует она.





* * *


Ратуша Мидвуда – это самое большое здание в городе, в нем три этажа, и оно построено из кремового камня. Его стены обвивает плющ вплоть до самой островерхой крыши, с которой на площадь смотрят мансардные окна, похожие на всевидящие очи. Зал заседаний расположен в центре ратуши, которая расположена в центре площади, которая расположена в центре города.

И когда мы входим внутрь, у меня возникает такое чувство, словно мы находимся в бьющемся сердце Мидвуда. В воздухе здесь пульсирует сила – так в человеческих жилах пульсирует кровь.

Шестеро членов совета сидят за каменным столом на возвышении в дальней части зала. Они расселись по старшинству слева направо: первым сидит Андерс, наш Врачеватель, облаченный в синий плащ, затем моя мать в красном, затем Ракель, Мешальщица, в фиолетовом, и Хильда, городской Косторез. За правым концом стола сидят Валерия и Эрик, члены совета, не владеющие магией, на которых вообще нет плащей.

Стены зала сложены из камня, но с потолка до пола они завешаны тяжелыми темно-синими драпировками, создающими впечатление мягкости и тепла и, вероятно, приглушающими звуки, устраняя эхо, которое иначе доносилось бы до остальных помещений ратуши, что нарушало бы тайну.

Я сижу на одной из длинных скамей в задней части зала вместе с Эйми, Декланом, мэтром Оскаром и еще несколькими людьми, за которыми совет послал, узнав, что кости моего отца пропали. Мы с матушкой переглянулись, когда посыльные по одному ввели их в зал. Вот видишь? – хотела сказать я. – У тебя не было бы времени, чтобы меня подготовить, если бы мы действовали так, как хотела ты.

Пальцы Деклана сжимают мою руку.


– Как ты? – спрашивает он. – Эйми мне все рассказала, и мне здорово не по себе.

Матушка так и не задала мне этот вопрос. Как ты? Как ты справляешься с тем, что потеряла отца еще раз? Она просто обнаружила перед собой проблему и начала ее решать. «Работа в режиме “загадка – отгадка”» – любовно называл это мой отец. Когда я была маленькой, меня приводил в восторг ее отрешенный вид, когда она погружалась в свою магическую книгу. Но когда я стала старше, меня начало злить, что в такие моменты я для нее перестаю существовать вместе со всем остальным.

Я сжимаю руку Деклана.

– Со мной будет все хорошо, – говорю я, хотя я вовсе не уверена, что так оно и будет.

– Совет во всем разберется, – успокаивает меня он. – Кто бы это ни сделал, ему не уйти от ответа.

Я собираюсь ответить – сказать ему, что я надеюсь, что он прав, – но тут встает Врачеватель Андерс, и все разговоры разом стихают.

– Вас всех пригласили сюда в качестве свидетелей, – говорит он, – в деле о краже костей Филипа Холта.

Несколько человек, ранее не слыхавших эту весть, ахают, после чего в зале воцаряется зловещая тишина. Как будто из него выкачали все звуки. И хотя я знала, что скажет Андерс, его слова все равно звучат как удар.

– Прошу вас подходить по одному для допроса, – продолжает Врачеватель. – Начиная с мэтра Оскара.

Оскар продолжает сидеть, опустив голову и так стиснув руками колени, что у него побелели костяшки пальцев. Проходит несколько томительных секунд, но он по-прежнему молчит.

– Оскар. – Голос Андерса звучит мягко. – Подойди.

Смотритель костницы встает со скамьи и с мрачным видом направляется в переднюю часть зала. Его поступь тверда, руки сжаты в кулаки. Он совсем не нервничает, понимаю я.

Он в ярости.

Оскар садится в свидетельское кресло, стоящее у правой стены зала, так чтобы его могли видеть и совет, и все остальные.

– Это не официальное заседание суда, – говорит Андерс. – Никого ни в чем не обвиняют. Мы просто собираем показания, чтобы понять, куда двигаться дальше.

Но по тому, как Оскар сжимает челюсти, видно – он чувствует себя подозреваемым.

Раздается стук в дверь, и Ракель встает. В зал входит подмастерье – девушка по имени Бетт, которая прошлой весной вернулась из Замка Слоновой Кости, отучившись год ремеслу Мешальщицы, и с тех пор обучается под руководством Ракель. В руке Бетт держит керас – рог для питья, судя по всему, козий.

– Спасибо, Бетт, – говорит Ракель, забирая у нее рог. – Ступай.

Фиолетовый плащ Ракель колышется, когда она подходит к Оскару и протягивает ему керас:

– Пей.

Он облизывает губы.

– Так ли уж это необходимо?

– Если тебе нечего скрывать, то нечего и бояться.

Из глубин моей памяти всплывает воспоминание. Я была совсем мала – не старше семи лет, – когда несколько деревьев в Лесу Мертвых было осквернено. Кто-то изрезал написанные на них имена ножом так, что их стало невозможно прочесть.

– А вдруг осквернителей не найдут? – спросила я матушку за ужином.

– Найдут, – ответила она. – Доедай свой картофель.

Я потыкала еду вилкой.

– А что, если нет? Что, если кто-нибудь изрежет наше дерево?

– Не беспокойся, Саския, – сказала бабушка, похлопав меня по руке. – Мы непременно их найдем. – Бабушка входила в состав совета, и ее голос прозвучал уверенно и сердечно. Но мой страх не утих. За несколько лет до того умер дедушка, и, хотя я помнила его смутно, мне становилось не по себе, когда я думала о том, что и его имя будет нельзя прочесть.

– Почему ты так в этом уверена? – спросила я.

Бабушка наклонилась ко мне и накрыла мою ладонь своей.

– Потому что у совета есть секретное оружие.

Я широко раскрыла глаза.

– Какое?

– Сиденье истины, – ответила она. – Никто из тех, кто садится на него, не может солгать.

И мои страхи сразу же растаяли, как дым. Бабушка всегда знала, что именно надо сказать. Став постарше, я решила, что история про сиденье истины – это такая же сказка, как и те многочисленные небылицы, которые бабушка сочиняла, чтобы успокоить меня, когда что-то вызывало во мне тревогу. Вроде байки про сову, которая каждый вечер садилась на ветку рядом с окном моей спальни и которую, как уверяла бабушка, послала мне судьба. Она послана, чтобы оберегать тебя – чтобы высматривать ночные кошмары и глотать их, прежде чем они доберутся до тебя.

Но теперь то, что она сказала мне тогда, обретает новый смысл, и мороз пробегает у меня по спине.