– Какой из путей выбрала бы ты? – спрашивает Лэтам.

Этот вопрос тяжким грузом ложится на мое сердце. Прежде я до конца не понимала, какая ответственность давила на мою мать – ведь, выбрав один путь, ты тем самым полностью исключаешь второй. Мое видение было таким ярким, таким реальным, что выбор кажется мне уничтожением. Если я выберу тот из путей, в котором мужчина становится Косторезом, три румяных мальчика просто перестанут существовать, хотя мне уже знакомы тембры их голосов и известно, какой из молочных зубов у каждого из них выпадет первым. Однако, если родятся они, не родится его дочь и мир лишится ее беззаботного смеха и острого ума.

Но мне не нужно выбирать – ведь это всего лишь учебные кости.

– Не знаю, – говорю я. – Ни один из путей не кажется мне лучше, чем другой.

– Это ответ труса. Выбирай.

Я сглатываю.

– Второй путь, тот, в котором он Косторез, – отвечаю я, решив, что лучше было бы избавить его от горя, вызванного смертью сына.

– Заклинатель выбрал тот путь, в котором он плотник, – делится Лэтам. – Хотя он так и не влюбился в ту женщину с рыжими волосами.

Я чувствую одновременно и острую печаль, и удивление от того, что вообще испытываю ее, – ведь этот мужчина даже не был мне знаком, и, пройди он мимо меня на улице, я бы его не узнала.

– Но почему? – спрашиваю я.

Лэтам пожимает плечами.

– Судьбу можно предсказать, а выбор – нет. Думаю, после доведывания он принял какие-то решения, приведшие к тому, что он ее так и не встретил. А может быть, встретил, но неосторожно сказал нечто такое, что уничтожило его шансы на союз с ней. Чтобы узнать наверняка, что произошло, нам понадобился бы Заклинатель или Заклинательница с даром Ясновидения Первого Порядка.

Я стискиваю в кулак ткань моего плаща.

– Тогда зачем вообще нужны гадания на костях? Чего ради, если нет гарантий?

– Потому что знание – сила. Но Ясновидение Третьего Порядка, к сожалению, ограниченно – оно показывает нам лишь возможные пути, которые не всегда воплощаются в жизнь.

– Тогда я рада, что мне присуще Ясновидение Второго Порядка, – говорю я.

Он смеется.

– Я тоже рад. Хотя мне жаль, что в этом году у меня нет учеников. Поскольку доведывание ни у кого не обнаружило дара Ясновидения Третьего Порядка, мне придется довольствоваться помощью другим учителям. – Он сгребает кости запястья с бархата и кладет их обратно в серебряный ларец.

– А что с ним теперь? – интересуюсь я.

– Несколько лет назад он скончался, – отвечает Лэтам. – Мы никогда не используем такие кости, пока человек, относительно судьбы которого проводилось доведывание, не уходит из жизни. Иначе это было бы опасно. – Он закрывает защелку ларца и ставит его обратно в шкаф.

– Спасибо, – говорю я.

– На здоровье. Но, думается, нам с тобой лучше не распространяться о том, что я тебе помог. – Он кивком показывает на кости животного, на которых я пыталась учиться прежде. – Кира предпочитает, чтобы навыки доставались ее ученикам тяжело, и не сразу начинает использовать учебные кости, а мне бы не хотелось ее злить. Ведь я не просил у нее разрешения помогать ее ученице.

При мысли о том, что мне придется солгать Наставнице Кире, мне становится не по себе, но я тут же отметаю это чувство. Я не собираюсь ей лгать, я просто не расскажу ей, как мне помог Лэтам.

Ведь, кости свидетели, мне пригодится любая помощь.





Саския домашний учитель




У меня такое чувство, будто мой отец умер еще раз.

Я ощущаю одновременно и тяжесть на сердце, и щемящую пустоту.

Мы с матушкой стоим в просторном зале, расположенном в задней части костницы. Три его стены заставлены широкими стеллажами, на которых стоят ларцы различных размеров и форм. Посреди комнаты на полу стоит красивый бело-синий ларец, искусно сработанный из ребер кита и инкрустированный лазуритом. После того как умер мой отец, матушка заказала его изготовление Хильде Бистром – хотя в Мидвуде она единственный Косторез, более талантливого мастера не найти и в десятке городов. Ларец являет собой настоящее произведение искусства – бело-синий, гладкий, словно жемчуг, и сейчас абсолютно пустой.

Исчезла правая плечевая кость, на которой Оскар изобразил яркие, разноцветные волны, украшавшие при жизни верхнюю часть руки, которой отец писал картины. Прекрасный волнистый узор становился все затейливее с завершением каждого живописного произведения, которому он отдавал свой талант. К концу его жизни этот орнамент покрывал его правую руку от плеча до локтя, словно рукав цветов.

Нет и левой плечевой кости, на которой не было меток. Пропали и его череп, и грудина, и коленные чашечки, на каждой из которых имелось по три косых серых черты – копии меток, появившихся на его коленях, когда в юности на него напали разбойники и он упал на колени, моля их пощадить его жизнь.

Украдено все. Все, что рассказывало о его надеждах, мечтах, страхах и о том, кого и что он любил.

Мэтр Оскар стоит здесь же, его зеленый фартук покрывает костяная пыль, лицо осунулось, под покрасневшими глазами темнеют сине-фиолетовые круги.

– Ума не приложу, как это могло произойти, – растерянно произносит он. Его руки опущены, и он то сжимает их, то разжимает, как будто тщетно пытается что-то удержать.

– Но почему вор оставил его здесь? – вопрошает матушка. Ее голос хрипл и полон горя. Она наклоняется и проводит пальцами по краю ларца с такой нежностью, словно гладит отца по щеке.


– Я… – Мэтр Оскар запинается и вытирает пот, выступивший у него над верхней губой. – Думаю, дело в том, что ларец слишком тяжел, чтобы можно было его унести.

Матушка устремляет на него пристальный взгляд, заставляющий его замолкнуть.

– Нет, я не об этом. Почему вор оставил его здесь, на полу посреди зала, так, чтобы о краже стало известно сразу? Ведь он мог поставить ларец обратно на полку, и тогда мы обнаружили бы, что кости пропали, лишь через несколько недель, месяцев или даже лет.

Оскар бледнеет, как будто сам он об этом не думал. Его взгляд скользит по стеллажам – по сотням ларцов, в которых покоятся хранимые и оберегаемые им кости. И мне становится очевидно, что сейчас он гадает о том же, о чем и я: а вдруг и среди них есть пустые?

– Может быть, вор торопился? – предполагаю я. – Ведь не мог же он не знать, что ему грозит в случае поимки. – Кража костей – это преступление, караемое смертью, так что пойти на такой риск может только глупец. Или же тот, кто дошел до края.

– Быть может, вор хотел, чтобы мы узнали, что костей тут больше нет? – предполагает матушка. – Быть может, он желал, чтобы об этом узнала я. – На лице ее написаны разноречивые чувства – горе, страх, покорность судьбе. Но, как ни странно, не потрясение, не шок. Это не похоже на внезапный ледяной холод, поразивший меня, когда Эйми, войдя в нашу кухню, выпалила горестную весть, пронзивший мое сердце нестерпимой болью, которая сначала охватила меня всю, а затем уступила место оцепенению, полному отсутствию чувств.

Матушка видит, что я на нее смотрю, и мы переглядываемся.

– Ты знала, что произойдет такое? – тихо спрашиваю я.

– Разумеется, нет, – отвечает она. Но ее взгляд сверлит меня, говоря нечто иное: Не задавай таких вопросов. Только не здесь.

Мэтр Оскар опускается на корточки и разглядывает отверстие размером с большой палец, служившее замком – замком, запечатанным с помощью магии костей, которая должна была закрыть доступ к костям отца всем, кроме матушки и меня. Однако ларец все равно открыт и пуст.

– Зачем ворам желать заявлять о себе? – спрашивает Оскар. – Особенно тебе?

Она оставляет его вопрос без ответа.

– Мы должны выяснить, кто это сделал. И выяснить быстро.

– Я не успокоюсь, пока кости не найдутся и виновные не понесут наказания, – говорит он. – Даю слово.

Но сдержать это обещание ему не под силу. Вполне может статься, что отыскать кости не удастся – ведь зачем было кому-то их красть, если не для того, чтобы гадать? При мысли о том, что кости моего отца будут потрачены впустую, потрачены на гадание для кого-то чужого, меня охватывают ярость и ужас, и в моих жилах закипает кровь.

Матушка качает головой.

– Прости, Оскар, но твоего слова недостаточно. Это не тот случай.

– Если люди прознают… – Он замолкает, но то, что он хочет сказать, ясно и так. Если жители города и окрестностей решат, что он не может в целости сохранить кости усопших, он разорится.

Я думаю о Врачевательнице, которая практиковала в Мидвуде, когда я была маленькой. За три недели умерло трое ее пациентов, и, хотя в каждом из этих случаев имелось понятное объяснение – маленький мальчик, который подавился яблоком и к моменту прихода Врачевательницы уже посинел, старик, чье сердце наконец перестало биться, и спустя день его жена, умершая от разбитого сердца, – трех смертей за такое короткое время оказалось достаточно для того, чтобы люди начали обеспокоенно шептаться. И вскоре горожане уже плавали по реке в Бризби или Кольм к Врачевателям, практиковавшим в этих городах. В конце концов Врачевательница, жившая в Мидвуде, незаметно покинула город, и мы так и оставались без Врачевателя, пока этому виду магии костей не обучился тот, у кого доведывание обнаружило соответствующий дар.

– Прости, – говорит матушка, – но выбора у меня нет.

Прежде чем мы уходим из костницы, я прижимаю к ларцу ладонь и закрываю глаза. Этот ларец был местом упокоения моего отца, и я не знаю, сможем ли мы когда-нибудь отыскать его кости.

И мне впервые в моей сознательной жизни хочется, чтобы у меня был магический дар. Не дар к гаданию на костях, присущий матушке и бабушке, а магия Костолома, ибо Костоломы могут вершить правосудие. Карать, причиняя боль.

Добиваться мщения.





* * *


После бессонной ночи я, оставив наконец тщетные попытки заснуть, встаю на рассвете. Матушка явно также плохо спала, потому что, когда я спускаюсь на первый этаж, она уже стоит перед дверью, застегивая на горле красный шелковый плащ. Волосы ее заплетены в косы и восьмеркой уложены на затылке.

– Я иду с тобой, – говорю я.

– Никуда ты не пойдешь. – Она говорит это, даже не взглянув на меня, как будто я щенок, которому можно дать команду «Место». Она натягивает длинные черные перчатки. – Я скоро вернусь.

Матушка состоит в городском совете вместе с нашими Косторезом, Врачевателем, Мешальщицей и еще двумя членами: мужчиной и женщиной, не владеющими магией костей. Совет Мидвуда составлен по тому же принципу, что и Верховный совет Кастелии, заседающий в столице, и находится в его прямом подчинении в отношении всех тех вопросов, которые нельзя решить на месте. Вчера вечером после возвращения из костницы матушка созвала экстренное заседание нашего совета.

И я твердо намерена присутствовать на нем.

Я засовываю руки в карманы своего серо-голубого плаща и выхожу из дома вслед за ней. Увидев меня, матушка вздрагивает и плотно сжимает губы.

– Я сказала нет.

Дверь остается наполовину открытой, пока она сверлит меня взглядом, пытаясь заставить вернуться в дом.

Я продолжаю стоять.

– Саския, – сердито говорит она, – у меня нет на это времени.

– Мне известны мои права, – отвечаю ей я. – Если совет рассматривает вопрос, касающийся члена моей семьи, я имею право присутствовать на заседании самолично.