— А не может ли быть так, — спросил прокурор, — что представленные здесь писания господина Коубела являются набросками к художественному произведению? Такая, знаете, большая книга в жанре фэнтези?

— Я… я, честно говоря, не могу себе это представить.

— Но это возможно?

— Я полагаю, теоретически — да. Но я вам скажу — никто никогда не станет покупать у него права на экранизацию.

Под смех аудитории судья удалил свидетеля.

Были представлены свидетельства о странных вскрытиях, проведенных Коубелом, — Холлоу не потрудился опровергать или оспаривать их.

Эд Такер также пригласил в качестве свидетелей двух бывших пациентов Коубела, которые поведали, что были настолько обеспокоены и напуганы его бесконечными рассказами о духах, населяющих их тела, что вынуждены были отказаться от его услуг.

И еще у Такера был Коубел собственной персоной: он выглядел совершенно сумасшедшим в этой своей продуманно неопрятной и мятой одежде, кусающий губы, странный и нервный.

Эта идея — сумасшествие в чистом виде — была довольно рискованной, на перекрестном допросе Холлоу должен спросить: признается ли Коубел в убийстве Аннабель Янг. Тот должен будет подтвердить, что признается — он ведь уже признавался в этом ранее, значит, если сейчас будет отрицать — Холлоу просто зачитает его признание, данное прежде… Так или иначе, присяжные услышали бы, что человек признается в совершенном преступлении.

Но Такер предвосхитил события.

Его первый вопрос подсудимому звучал следующим образом:

— Мистер Коубел, вы убили Аннабель Янг?

— О да, разумеется, я это сделал, — он казался удивленным.

Зал замер, все затаили дыхание.

— А почему вы это сделали, мистер Коубел?

— Ради детей.

— Что вы имеете в виду?

— Она была учительницей, вы же знаете. О боже, каждый год тридцать или сорок молодых людей с неокрепшими душами могли попасть под ее тлетворное влияние! Она могла отравить их сознание, оскорбить их, поселить в них ненависть, причинить им непоправимый вред. — Коубел закрыл глаза, его била крупная дрожь.

«И «Оскар» за лучшую роль психа, подозреваемого в убийстве, присуждается…»

— Скажите, мистер Коубел, почему вы считаете, что она могла причинить детям вред и боль?

— Она находилась под влиянием «неме».

— Это то явление, о котором мы слышали здесь раньше, да? То, что вы описывали в своих книгах?

— Да, в моих работах.

— Вы могли бы рассказать нам вкратце, что собой представляет «неме»?

— Это злая энергия. Она внедряется в вас, и вы уже не можете от нее избавиться. Это ужасно. Она заставляет совершать преступления, оскорблять людей, впадать в гнев. Очень много конфликтов и столкновений вызвано присутствием в людях «неме». Они везде. И их миллионы.

— И вы убеждены, что Аннабель ими одержима?

— Нет. Не одержима, — Коубел был непреклонен. — Одержимость — это понятие теологическое. А «неме» — понятие чисто научное. Как вирусы.

— Вы считаете, «неме» так же реальны, как вирусы?

— Да, они реальны. Вы должны мне верить, они реальны!

— И миссис Янг была под влиянием этих «неме».

— Одного. В ней жил всего один.

— И он собирался причинить вред ее ученикам.

— И сыну. О да, я видел его. У меня есть эта способность — я вижу «неме». Я должен был спасти детей.

— То есть вы преследовали ее не потому, что она нравилась вам как женщина?

Голос Коубела задрожал:

— Нет-нет, ничего подобного. Я хотел, чтобы она стала моей пациенткой. Возможно, я мог бы ее спасти. Но все зашло слишком далеко. Поверьте, убийство было крайней мерой — я всеми силами пытался его избежать. Но для нее это было избавлением. Да, избавлением. Я был вынужден.

В его глазах блеснули слезы.

— Слово предоставляется обвинению.


Холлоу делал все, на что был способен. Он решил не говорить больше об убийстве Аннабель Янг — вина Коубела не вызывала никаких сомнений. Холлоу решил сосредоточиться на психическом состоянии Коубела. Он заставил ответчика признать, что тот был в психиатрической лечебнице всего один раз, подростком, и в последующем не обращался за помощью к профессионалам. Он не принимал нейролептиков.

— Они притупляют мою реакцию. А когда вы имеете дело с «неме», у вас должна быть хорошая реакция.

— Просто отвечайте на вопросы, пожалуйста.

Холлоу предъявил налоговые декларации Коубела за последние три года. Когда Такер заявил протест, Холлоу сказал, что решать судье:

— Ваша честь, если человек заполняет налоговую декларацию — это свидетельствует о том, что он в здравом уме.

— Это весьма спорно, — заявил ультраконсервативный судья, вызвав общий смех в зале.

Ох, притянуть бы тебя, думал Гленн Холлоу. Ладно, через несколько лет пребывания в должности генерального прокурора, когда будут сняты некоторые ограничения…

Судья сказал:

— Хорошо, приобщите их к делу.

— Это ваши декларации, мистер Коубел, не так ли?

— Думаю, да. Да.

— Из них следует, что вы прилично заработали за эти годы медицинской практикой. Около сорока тысяч в год.

— Возможно. Скорее всего так и есть.

— Значит, несмотря на свидетельства тех двух пациентов, которых мы выслушали, у вас достаточно много других пациентов, которых вы регулярно лечите и которые вполне довольны вашими услугами?

Коубел смотрел ему прямо в глаза.

— Вокруг очень много «неме». Кто-то должен бороться с ними.

Холлоу вздохнул:

— У меня больше нет вопросов, ваша честь.

Обвинение вызвало своего эксперта, психиатра, который обследовал Коубела и установил, что, несмотря на некоторые отклонения, он не является невменяемым с юридической точки зрения. Он хорошо отдавал себе отчет в том, что делает, когда убивал жертву, — прекрасно понимал, что убивает.

Такер задал эксперту несколько вопросов, но не стал устраивать перекрестный допрос.

К концу второго дня слушания во время короткого перерыва Гленн устремил взгляд на скамью присяжных: он работал обвинителем и прокурором уже много лет и за эти годы научился не только разбираться в юридических тонкостях, но и читать по лицам присяжных.

И сейчас, черт бы их побрал, они склонялись в пользу Такера. Холлоу видел, что они ненавидели и боялись Мартина Коубела, в их глазах он был монстром, а то, что он говорил, — слишком странно, это не вписывалось в стандартные представления о людях и жизни. О, Такер был умен. Он не стал делать из своего подзащитного жертву, не стал упирать на то, что его клиент в детстве пережил психологическую травму, — он только упомянул о трагической гибели его семьи.

Нет, он наглядно демонстрировал, что вот это существо, что сидит с ним рядом за столом, — даже не человек.

Как сказал его эксперт: «Реальность мистера Коубела очень отличается от нашей».

Холлоу вытянул ноги и уставился на носки собственных ботинок.

«Я проиграю это дело, — думал он. — Я его проиграю. И этот сукин сын через пять-шесть лет выйдет из клиники и начнет искать новую жертву».

Он был близок к отчаянию.

«Неме»… вот же дерьмо.

Судья отвернулся от своего помощника и спросил:

— Холлоу, мы можем продолжать? Вам есть что предъявить суду?

И в эту секунду прокурора осенило. Он на минуту даже потерял способность дышать — настолько ослепительной была перспектива, к которой вела пришедшая ему в голову идея.

— Мистер Холлоу?

— Ваша честь, не могли бы вы отложить заседание суда до завтра? Обвинению нужно время…

Судья Роллинс с сомнением посмотрел на часы, потом сказал:

— Хорошо. Заседание суда переносится на завтра на девять утра.

Гленн Холлоу горячо поблагодарил его и велел своим молодым помощникам собрать документы и отвезти в офис. Сам он быстро пошел к двери, очень быстро, но все-таки на бег перешел лишь тогда, когда здание суда осталось позади, — он полагал, что негоже присяжным видеть прокурора слишком взволнованным, а тем более бегущим.