Спрятавшись за кустами, я ждал — вокруг были россыпи красных цветов, кажется, они называются камелии. В шесть тридцать ее сын открыл тяжелую дверь и вышел, в руках у него был набитый учебниками школьный рюкзак. Он пошел по дорожке в сторону шоссе — видимо, собираясь сесть в школьный автобус.

Когда он скрылся из виду, я вышел из своего укрытия и поднялся по лестнице к дому.

Готов ли я?

Этот вопрос я задавал себе снова и снова.

Всегда остается малая толика сомнения — всегда.

Но я не мог отступить. Моя миссия состоит в том, чтобы помогать людям, спасать их. Я способен выполнить такую задачу. Я знал, что делать.

Да, я был готов.

Нажав кнопку звонка, я встал так, чтобы меня не было видно в глазок. Я слышал шаги, слышал, как она подходит к двери и открывает ее. У нее была всего секунда, чтобы задохнуться от ужаса, когда она увидела черную маску налетчика на моем лице и нож с длинным лезвием в моей руке в перчатке.

Я схватил ее за волосы и воткнул лезвие ей в грудь — три раза. Потом перерезал горло — справа налево, потом слева направо, довольно глубоко. Так, чтобы смерть была быстрой и легкой.

Видит Бог, я не хотел, чтобы она страдала.





Два


Делом об убийстве Аннабель Янг занимался Гленн Холлоу, прокурор Уэтерби. Он должен был предоставить суду доказательства вины Мартина Коубела и потребовать у уважаемого суда либо смертной казни для убийцы, либо пожизненного заключения.

С самого начала, с того момента, как получил сведения об убийстве из полицейского участка, Гленн с энтузиазмом взялся за дело. В свои сорок два года Холлоу выиграл много судебных процессов, в том числе связанных с самыми жестокими преступлениями, и его любили и судья, и СМИ. Это дело должно было стать его последним в Уэтербери, ибо он собирался участвовать в выборах генерального прокурора штата, и не было никаких оснований сомневаться в его победе.

Однако мысли о будущем не отвлекли его внимания от дела Аннабель Янг. В больших городах прокуроры сочли бы этот случай рядовым и погребли бы среди полицейских отчетов на своем рабочем столе. Не так было с Гленном Холлоу: он включил свою синюю мигалку и уже через десять минут был на месте преступления в доме миссис Янг — судебные эксперты еще собирали кровь и какие-то мельчайшие частички в свои коробочки.

Теперь он направлялся в здание суда.

Такие здания легко обнаружить и в Дулуте, и в Толедо, и в Шенектеди: невзрачный белый камень, плохая вентиляция, духота, протертый линолеум и зеленоватый электрический свет, который придает лицу такой оттенок, что хочется спросить: «Эй, ты хорошо себя чувствуешь?»

Холлоу был худощав, щеки у него чуть отвисли, а волосы были густыми и темными — в сочетании с бледным скуластым лицом это позволяло ответчикам считать его похожим на вампира. Люди более благосклонные сказали бы, что он напоминает Грегори Пека из «Моби Дика», только без бороды. Он был мрачен и о личной жизни никогда не распространялся — никто даже не знал, есть ли она у него, столь четко он отделял личное от профессионального.

Входя в офис судьи Бриэма Роллинса, он приветственно кивнул секретарше:

— Проходите, Гленн.

В кабинете сидели двое крупных мужчин.

Роллинсу было около пятидесяти пяти, его лицо было изрыто оспинами, а колючий седой ежик на голове уже несколько недель нуждался в стрижке. Он сидел в рубашке без рукавов, правда, в галстуке. Желтые подтяжки держали его коричневые штаны, задирая их кверху немного сильнее, чем требовалось.

Напротив судьи сидел человек, удивительно похожий на знаменитого циркача Боба Ринглинга. Шутки на этот счет, за годы, что он работал в городе адвокатом, уже почти иссякли, и ему уже не приходилось так часто, как раньше отвечать, что нет, он не родственник. Коренастый, со светло-каштановыми густыми волосами, аккуратно подстриженными и уложенными, он напоминал еще и сорокапятилетнего армейского майора в отставке — это предположение выглядело вполне правдоподобно, но было так же далеко от правды, как и родство со знаменитым артистом цирка. Звали его Эд Такер.

Такер был вполне честен, хотя и грубоват, и часто помогал Холлоу добиться победы. Так и должно быть — прокурор верил в это свято. Бог создал адвокатов защиты, говорил он, чтобы быть уверенным, что судебная система справедлива, что она работает правильно и в интересах людей. В конце концов всегда существует один шанс из ста, что двухметровый афроамериканец, только что освободившийся из тюрьмы, и двухметровый афроамериканец, нажавший на курок при ограблении магазина, — разные люди.

Судья Роллинс закрыл папку, которую просматривал, и проворчал:

— Ну, господа, давайте выкладывайте, что мы имеем.

— Да, сэр, — начал Холлоу. — Убийство с отягчающими.

— Это вы про учительницу, которой разрезали горло?

— Да, сэр. У нее дома. Среди бела дня.

Судья поморщился, но не был шокирован. Он работал здесь уже очень много лет.

Здание суда находилось на перекрестке Восемьдесят пятой улицы и Гендерсон-роуд. В одно окно можно было видеть стадо коров — черно-белых, в вертикальные полоски, столь ровные, будто Бог разрисовывал их по линейке. Холлоу, глядя через плечо судьи, мог разглядеть, как коровы меланхолично жевали свою жвачку. В другое окно были видны вывески «Maxx», «Barnes and Noble» и находящийся в стадии строительства мультиплекс.

Эти две картинки исчерпывающе описывали то, чем был сегодня Уэтербери.

— Что у нас есть?

— Этот Коубел, терапевт. Он преследовал ее. Они познакомились в Роли, в «Старбаксе», где она была на конференции. Я нашел свидетелей, они утверждают, что он дал ей свою визитку, но она выбросила ее в урну. Потом разыскал ее в Уэтербери. У них случился конфликт в баре, неподалеку от Харрис-Титер. Она плеснула ему коктейлем в лицо. Один свидетель видел, как он припарковался у кафе «Этта» в утро, когда она была убита…

— Там хорошая солонина, — сказал судья.

— Да, они знают в этом толк, — добавил Такер.


Это было чистой правдой — солонина там была хороша.

Холлоу продолжал:

— Он прятался в кустах возле ее дома. А когда она ему открыла — убил ее. Правда, дождался, пока ее сын уйдет в школу.

— Ну, хотя бы так, — буркнул судья. — А как копам удалось на него выйти?

— Ему не повезло. Помощник официанта из «Этты» видел, как он вышел из кустов, неся что-то в руках. Парень заметил кровь возле его машины на парковке. Вызвал полицию. Коубел выбросил маску, нож и перчатки, но копы нашли их. Волокна, ДНК, отпечатки пальцев на внутренней поверхности — люди забывают об этом, они слишком много смотрят сериалы… А, да — и он признался.

— Чего?! — рявкнул судья.

— Признался, отказавшись от права на молчание, дважды. Пел как птица.

— Тогда какого черта мы здесь делаем?! Возьмите постановление и давайте займемся наконец реальным делом.

Судья посмотрел на Такера, но адвокат защиты в свою очередь бросил взгляд на прокурора.

Судья отхлебнул из керамической чашки горячий кофе:

— Так, в чем подвох? Не надо тут в игры играть. Здесь нет присяжных — впечатление производить не на кого. Давайте выкладывайте все карты на стол.

Такер произнес:

— Он абсолютно невменяем. Стопроцентный псих.

На лбу судьи появились скептические складки:

— Ах вот как? Но вы же говорите, он надел маску и перчатки… Безумцы не заботятся о таких вещах. Они не думают о том, увидит ли их кто-нибудь и смогут ли они убежать с места преступления. Настоящие безумцы — это те, кто после убийства ходит вокруг жертвы и пишет на стенах пальцами, измазанными в крови.

Такер пожал плечами.

— Он в состоянии предстать перед судом?

— Да, сэр. Мы говорим лишь о том, что он был невменяем в момент совершения преступления. Никакого понятия о правильном и неправильном. Совсем. Никакого представления о реальности.

Судья недовольно заворчал.

Одним из важнейших понятий в юриспруденции является понятие ответственности: в какой степени мы ответственны за те действия, которые совершаем? Если вы спровоцируете несчастный случай и вам предъявят гражданский иск о возмещении убытков, закон спрашивает: будет ли разумный человек на скользкой дороге развивать скорость в тридцать пять миль в час? И если жюри присяжных ответит, что нет — вы не несете ответственности за катастрофу.

Если вы арестованы за преступление, закон вопрошает: действовали ли вы сознательно и нарушали ли закон преднамеренно? И если нет — вы невиновны.

Существует два варианта развития событий, когда речь идет о неспособности обвиняемого отвечать за свои поступки в суде, о невменяемости подсудимого.

Первый — когда обвиняемый настолько не в себе, что не может даже участвовать в процессе. У него есть право на защиту — это неотъемлемая часть Конституции США.

Но большинство случаев, которые в сознании обывателей связаны с именем Перри Мейсона или с сериалом «Юристы Бостона», совсем другие. В том числе и случай Коубела, как утверждал Такер.

Гораздо более распространен вариант, при котором адвокаты ссылаются на поправку, которая гласит, что ответчик не может быть признан виновным в том случае, если он не вполне отдавал себе отчет в том, что делает, когда совершал преступление. Конечно, речь не идет о безнаказанности: скорее всего, его будут содержать в клинике для умалишенных до тех пор, пока он не перестанет представлять угрозу для общества.

Этого и требовал Эд Такер для Коубела.

Но Гленн Холлоу хмыкнул:

— Он не был в состоянии аффекта. Он не был невменяемым. Он практикующий врач, которого обуяла навязчивая идея относительно симпатичной женщины, игнорирующей его. Это отягчающие обстоятельства. Я хочу, чтобы его признали виновным. Я считаю, что он заслужил смертную казнь. Вот именно.

Такер посмотрел на судью:

— Я настаиваю на невменяемости. Вы приговариваете его к бессрочному заключению в психиатрической клинике в Батлере, мы не оспариваем приговор. Все довольны, никаких процессов.

Холлоу возразил:

— Довольны все, кроме тех, кого он убьет, выйдя через пять лет на свободу.

— Слушайте, Холлоу, вы просто хотите нарисовать еще одну звездочку на фюзеляже перед выборами генерального прокурора. А он — удачная находка для СМИ.

— Я хочу правосудия, — Холлоу ничем не выдал того, что ему было неприятно такого рода обвинение. И не собирался признаваться даже самому себе, что ему действительно хочется звездочку…

— А что у нас с доказательствами, ребята? — спросил судья. В своем кабинете он был совсем не таким, как в зале суда. И уж конечно не таким, каким он был, когда ел солонину в «Этте».

— Он абсолютно уверен, что не сделал ничего плохого. Он просто спасал детей из класса Аннабель. Я разговаривал с ним дюжину раз. Он верит в это.

— Во что он там верит?