— Все так и есть.
— Это же просто великолепно! — радости у них хватило для того чтобы снова вскочить с кресел, но теперь уже куда шустрее.
И еще они переглянулись. Мой визит, помимо всего прочего, означал и следующее. Одно дело, когда уговаривают принять участие они, и совсем другое в том случае, если прихожу к ним сам.
Тут можно и поторговаться.
— Кофе, вино, бренди, что-то еще?
Новый взрыв рева за стеной заставил их вздрогнуть, а меня прислушаться: что же там происходит? Удачный выпад, замечательная защита, чья-то победа?
— Кофе. Крупно помолотый, без сахара, всего остального прочего, и другой я не пью.
Пусть не настраиваются на долгий разговор: торга не будет. Но и без денег я не уйду, причем они нужны незамедлительно.
Глава 16
Я опаздывал. Часы на фронтоне местного театра оперетты показывали четверть седьмого, а извозчику предстояло преодолеть ещё немалую часть города. Вначале долго пришлось задержаться в обществе двух этих господ. Самое простое было решить с деньгами. Я пил кофе, кстати, весьма недурственный на вкус, и пряча улыбку, наблюдал за Савинором и Флависом: перед тем как озвучить гонорар, неплохо бы посовещаться. Особенно после моих слов:
— Я не торгуюсь, — ведь торговаться можно по-разному.
Но как им уйти обоим? Понятно же, для чего они покинут кабинет, и правила приличия не позволяют. Попросить на какое-то время удалиться из кабинета Даниэля сарр Клименсе? Это наверняка означало бы — они его больше не увидят. Ну а если предложенные ими деньги покажутся мне малы? Особенно после недавнего моего заявления? Когда Флавис, наконец, озвучил сумму гонорара и посмотрел на меня, как иногда выражаются — с некоторым замиранием сердца, осталось только повторить:
— Господа, я не торгуюсь.
— Так это согласие, господин сарр Клименсе?
— Да.
Тем более, она устраивала меня полностью. Ибо означала — беспокоиться в ближайшее время о средствах для существования не имеет ни малейшего смысла. Более того хватит на проезд до Квандстора, а там, в свою очередь, не придется брать в долг у знакомых на оставшийся путь в столицу. Ну и о чем еще можно мечтать? Особенно учитывая, что, если бы вопрос решал не сам, а мои представители, торг продолжался пусть бы неделю, даже в таком случае ни за что не стать мне обеспеченным на всю жизнь человеком. И к чему тогда лишние трепыхания?
Затем настала пора контракта, где пришлось изменить несколько пунктов, ибо они показались немного расплывчатыми. Потом его переписывали в двух экземплярах, когда и поставил подпись. Со стороны устроителей он удостоился печати на сургуче. Я счел его недостойным того, чтобы она появилась и с моей стороны, хотя смог бы. На навершии эфеса шпаги имеется изображение родового герба, которое с легкостью заменит печать. Собственно, для этой цели оно там и есть. Сам герб довольно прост, и представляет собой три короны, где средняя из них находится чуть выше двух остальных и крупнее. Два перекрещенных между собой меча ниже них, и никакого девиза. Да и к чему большее? Либо ты живешь как положено, либо тебе не поможет ничто. Ни львов в обрамлении замысловатых орнаментов, ни чрезвычайно глубокомысленных изречений. Справедливости ради, оттиском я никогда и не пользовался. Не находил причин: всегда достаточно было подписи, поскольку всем хорошо известно — если уж ее поставил, только смерть не позволит мне сдержать слово, как бы напыщенно не прозвучало. Хотя нет, лгу, однажды пришлось. Оттиск появился на лбу господина по весьма веской причине: не люблю, когда о моем роде отзываются пренебрежительно. Как едко заметил пострадавшему лучший друг и всегдашний секундант Антуан сар Дигхтель: «Сдается мне, вы отныне являетесь чьей-то собственностью».
Когда с документами, наконец, было покончено, какое-то время пришлось позировать.
— Афиши будут расклеены по всему городу! — с торжеством в голосе заявил Марк Флавис.
— А что, одного текста недостаточно? — позировать время от времени мне приходилось и раньше, но никогда прежде я не ждал окончания сеанса настолько нетерпеливо.
— Ну, в случае с самим сарр Клименсе!.. Как мы можем позволить себе другое? — Флавис то ли решил польстить мне, то ли искренне так считал.
— Господин сарр Клименсе, улыбнитесь пожалуйста! — попросил художник. — Мне хотелось бы запечатлеть вас улыбающимся.
«Желаете распугать зрителей вместо того чтобы обеспечить их явку?».
— Давайте обойдемся без нее, — только и оставалось сказать в ответ.
Уже потом, когда все закончилось, я все-таки не удержался от соблазна взглянуть на поединок, которым заканчивался очередной день турнира. Было видно — сошлись два равных соперника, в чем-то похожих по стилю и даже внешне, и мне никак не удавалось понять, за кого именно переживаю. Затем один из них сделал красивый выпад, угодив кончиком шпаги, оканчивающийся металлическим шариком, оппоненту в живот, отчего тот рухнул на колени. Было хорошо видно, насколько ему мучительно больно, в то время как толпа бесновалась, получив то, ради чего сюда и пришла. Под ее восторженный рев проигравшего с арены и унесли.
Наконец, можно было заняться и насущными проблемами. Найти себе жилье на ближайшие несколько дней: возвращаться в «Золотой якорь» не хотелось. И купить замену тем вещам, которые в нем пропали. Уже на выходе из «Домашнего уюта», а именно так называлось мое новое прибежище, я угодил под шквальный огонь вопросов местных газетчиков.
Как они меня отыскали, понять затруднений не вызвало. Оба господина, и Флавис, и Савинор, не сомневаюсь, успели сделать все, чтобы о нашем соглашении стало широко известно. Извозчика я нанимал у самой арены, и она — постоянное место, где тот всегда и поджидает клиентов.
— Вы специально прибыли на турнир, сарр Клименсе?
— Нет, я здесь проездом, но не смог удержаться от соблазна скрестить клинки с лучшими из лучших.
— Каким будет ваш гонорар?
— Настолько огромен, что всерьез помысливаю приобрести судостроительную верфь, и наконец-то навести там порядок.
Судя по тем же газетам, что-то с верфью было не так. Она считается крупнейшей в Ландаргии, но в последнее время испытывает сильнейшие затруднения. И еще над вышедшими с ее стапелей кораблями словно навис злой рок. То разломает на волне, то они станут жертвами пиратов, а то вдруг и вовсе исчезнут. А когда их обнаружат, выяснится — сами они в полнейшем порядке, но таинственным образом исчез экипаж.
— Как вы думаете, кто является главным фаворитом турнира, и с кем вам предстоит встретиться?
— Победит сильнейший, и бой с ним будет далеко непростым!
Оставайся в компании сар Штраузена, мне бы и в голову подобного не пришло, но сейчас я дурачился. И еще сыпал штампами.
Затем прибежал мальчишка, который был послан за извозчиком, и я торопливо откланялся, так они успели надоесть. Тогда-то и началось куда более неприятное, потому что пришлось отвечать на те вопросы, которые задавал сам себе. «Согласен, Даниэль, девчонка мила. Причем настолько, что твое состояние мне понятно. Но подумай еще разок, возможно будет куда лучше, если Аннета останется в памяти такой, какой ты себе ее и представляешь? И не придет горького разочарования после вашей встречи. Что ты о ней знаешь? Возможно сейчас, в эту самую минуту, она разговаривает со своим сожителем. Хвастая, как ей удалось облапошить одного дворянчика, продав ему побрякушку за целых три серебряных монеты. К тому же он пригласил на свидание».
— Да сходи, чего уж там, — милостиво кивает он. — Глядишь, и еще получится его нагреть, нам деньги не лишние. А чтобы тебе в голову не пришло ничего блудливого!..
И он валит ее на постель, которая некоторое время ритмично под ними поскрипывает. Что не помешает Аннете при нашей встрече заявить:
— Даниэль, вы произвели на меня неизгладимое впечатление при одном только взгляде на вас! — или что-нибудь в том же духе.
«Но даже если Аннета не знакома с чувственной стороной жизни, она не твоего круга! У нее нет воспитания, знаний, чувства такта, и многих других вещей. Ее взгляды на окружающее разнятся с твоими настолько, насколько это вообще возможно, и о чем вы сможете поговорить? Что она может понимать в музыке, как ей оценить твоих любимых композиторов, или живописцев? Да и кто она, если разобраться как не шарлатанка, продающая с лотка то, что могут купить только самые дремучие люди? «Чтобы груди росли!» Может быть, пока еще не поздно, сказать извозчику, чтобы тот разворачивался, и вез назад? Тем более, ты уже опоздал, и вряд ли она тебя дождалась. И во всяком случае, не строй далеко идущих планов, к чему? Вкуси ее женских прелестей, если настолько невмочь, и на этом все».
Мои сомнение развеялись, как только увидел Аннету. Девушка сидела на краешке постамента памятника какому-то местному деятелю, и со скучающим видом смотрела по сторонам. Но я готов был поклясться — когда она меня увидела, выражения ее лица на какое-то мгновение изменилось, чтобы снова стать почти равнодушным. Почти, поскольку Аннета мило улыбнулась.
— Извините, опоздал. Откуда-то навалилось столько дел, о которых даже предположить не мог.
— Я уже и не надеялась, — призналась она.
На ней было платье чуточку свободнее, чем нужно бы, но куда наряднее того, в котором впервые ее увидел. Я помог ей спуститься, и некоторое время мы шли молча. При всем своем опыте, я понятия не имел, как вести себя с девушками из народа. О чем с ними говорить, и даже как себя вести. Но Аннета продолжала волновать меня так, что никогда прежде ничего подобного не испытывал даже близко.
— Как мне вас называть? — первой заговорила она.
— Даниэлем будет достаточно.
— Даниэль, вы всегда такой серьезный?
Что мне еще оставалось, как не пожать плечами?
— У вас есть с собой монетки?
— И много вам нужно?
Попроси она якобы в долг приличную сумму, вряд ли бы я сумел отказать.
— Не мне. Видите вон тот фонтан?
Он представлял собой гигантскую скульптурную композицию, где мифическое морское чудище изрыгало пастями из многочисленных голов мощные струи воды.
— Вижу. Красиво сделано. И что, мне нужно бросить в него монетку?
— Да. Но не просто бросить, а по-особенному.
— По-особенному — это как?
— Так, чтобы монетка удержалась на струе воды, в том месте, где сходятся все струи.
Я прикинул взглядом — высоковато, можно и не добросить.
— Разве получится? Чтобы она удержалась?
— Еще как! Но вы меня не дослушали. Если попадете точно в цель, они на какое-то время исчезнут, и тогда самое время загадать желание.
— Какое именно?
— У вас их много?
В тот момент я чувствовал единственное, и связано оно было именно с ней. А вообще у меня их нет совсем, всегда без них обходился. Ведь те, о которых и шла речь, не подразумевают же собой чувство голода, жажды, или стремление выспаться? Желание должно быть о чем-то обязательно глобальном. Или, во всяком случае, важном.
— Наверное, как у всех, — уклончиво ответил я.
— Ну тогда выберете из них самое желанное.
— Хорошо, так и сделаю.
Я с сомнением посмотрел туда, куда и следовало кинуть монету. Возможно и доброшу, но чтобы струи исчезли!..
— И у многих получалось оставить его без воды?
— Ни разу не видела, но вдруг вам повезет.
Монетка, выуженная наугад, оказалась пусть и серебряной, но мелкого достоинства, которую не очень-то и жалко было выбрасывать на ветер, вернее, воду.
«Хотя, ради твоих улыбок Аннета я готов разбрасываться и золотыми», — но, конечно же, промолчал.
— Кидайте! — и я, не раздумывая, кинул.
— Это же просто великолепно! — радости у них хватило для того чтобы снова вскочить с кресел, но теперь уже куда шустрее.
И еще они переглянулись. Мой визит, помимо всего прочего, означал и следующее. Одно дело, когда уговаривают принять участие они, и совсем другое в том случае, если прихожу к ним сам.
Тут можно и поторговаться.
— Кофе, вино, бренди, что-то еще?
Новый взрыв рева за стеной заставил их вздрогнуть, а меня прислушаться: что же там происходит? Удачный выпад, замечательная защита, чья-то победа?
— Кофе. Крупно помолотый, без сахара, всего остального прочего, и другой я не пью.
Пусть не настраиваются на долгий разговор: торга не будет. Но и без денег я не уйду, причем они нужны незамедлительно.
Глава 16
Я опаздывал. Часы на фронтоне местного театра оперетты показывали четверть седьмого, а извозчику предстояло преодолеть ещё немалую часть города. Вначале долго пришлось задержаться в обществе двух этих господ. Самое простое было решить с деньгами. Я пил кофе, кстати, весьма недурственный на вкус, и пряча улыбку, наблюдал за Савинором и Флависом: перед тем как озвучить гонорар, неплохо бы посовещаться. Особенно после моих слов:
— Я не торгуюсь, — ведь торговаться можно по-разному.
Но как им уйти обоим? Понятно же, для чего они покинут кабинет, и правила приличия не позволяют. Попросить на какое-то время удалиться из кабинета Даниэля сарр Клименсе? Это наверняка означало бы — они его больше не увидят. Ну а если предложенные ими деньги покажутся мне малы? Особенно после недавнего моего заявления? Когда Флавис, наконец, озвучил сумму гонорара и посмотрел на меня, как иногда выражаются — с некоторым замиранием сердца, осталось только повторить:
— Господа, я не торгуюсь.
— Так это согласие, господин сарр Клименсе?
— Да.
Тем более, она устраивала меня полностью. Ибо означала — беспокоиться в ближайшее время о средствах для существования не имеет ни малейшего смысла. Более того хватит на проезд до Квандстора, а там, в свою очередь, не придется брать в долг у знакомых на оставшийся путь в столицу. Ну и о чем еще можно мечтать? Особенно учитывая, что, если бы вопрос решал не сам, а мои представители, торг продолжался пусть бы неделю, даже в таком случае ни за что не стать мне обеспеченным на всю жизнь человеком. И к чему тогда лишние трепыхания?
Затем настала пора контракта, где пришлось изменить несколько пунктов, ибо они показались немного расплывчатыми. Потом его переписывали в двух экземплярах, когда и поставил подпись. Со стороны устроителей он удостоился печати на сургуче. Я счел его недостойным того, чтобы она появилась и с моей стороны, хотя смог бы. На навершии эфеса шпаги имеется изображение родового герба, которое с легкостью заменит печать. Собственно, для этой цели оно там и есть. Сам герб довольно прост, и представляет собой три короны, где средняя из них находится чуть выше двух остальных и крупнее. Два перекрещенных между собой меча ниже них, и никакого девиза. Да и к чему большее? Либо ты живешь как положено, либо тебе не поможет ничто. Ни львов в обрамлении замысловатых орнаментов, ни чрезвычайно глубокомысленных изречений. Справедливости ради, оттиском я никогда и не пользовался. Не находил причин: всегда достаточно было подписи, поскольку всем хорошо известно — если уж ее поставил, только смерть не позволит мне сдержать слово, как бы напыщенно не прозвучало. Хотя нет, лгу, однажды пришлось. Оттиск появился на лбу господина по весьма веской причине: не люблю, когда о моем роде отзываются пренебрежительно. Как едко заметил пострадавшему лучший друг и всегдашний секундант Антуан сар Дигхтель: «Сдается мне, вы отныне являетесь чьей-то собственностью».
Когда с документами, наконец, было покончено, какое-то время пришлось позировать.
— Афиши будут расклеены по всему городу! — с торжеством в голосе заявил Марк Флавис.
— А что, одного текста недостаточно? — позировать время от времени мне приходилось и раньше, но никогда прежде я не ждал окончания сеанса настолько нетерпеливо.
— Ну, в случае с самим сарр Клименсе!.. Как мы можем позволить себе другое? — Флавис то ли решил польстить мне, то ли искренне так считал.
— Господин сарр Клименсе, улыбнитесь пожалуйста! — попросил художник. — Мне хотелось бы запечатлеть вас улыбающимся.
«Желаете распугать зрителей вместо того чтобы обеспечить их явку?».
— Давайте обойдемся без нее, — только и оставалось сказать в ответ.
Уже потом, когда все закончилось, я все-таки не удержался от соблазна взглянуть на поединок, которым заканчивался очередной день турнира. Было видно — сошлись два равных соперника, в чем-то похожих по стилю и даже внешне, и мне никак не удавалось понять, за кого именно переживаю. Затем один из них сделал красивый выпад, угодив кончиком шпаги, оканчивающийся металлическим шариком, оппоненту в живот, отчего тот рухнул на колени. Было хорошо видно, насколько ему мучительно больно, в то время как толпа бесновалась, получив то, ради чего сюда и пришла. Под ее восторженный рев проигравшего с арены и унесли.
Наконец, можно было заняться и насущными проблемами. Найти себе жилье на ближайшие несколько дней: возвращаться в «Золотой якорь» не хотелось. И купить замену тем вещам, которые в нем пропали. Уже на выходе из «Домашнего уюта», а именно так называлось мое новое прибежище, я угодил под шквальный огонь вопросов местных газетчиков.
Как они меня отыскали, понять затруднений не вызвало. Оба господина, и Флавис, и Савинор, не сомневаюсь, успели сделать все, чтобы о нашем соглашении стало широко известно. Извозчика я нанимал у самой арены, и она — постоянное место, где тот всегда и поджидает клиентов.
— Вы специально прибыли на турнир, сарр Клименсе?
— Нет, я здесь проездом, но не смог удержаться от соблазна скрестить клинки с лучшими из лучших.
— Каким будет ваш гонорар?
— Настолько огромен, что всерьез помысливаю приобрести судостроительную верфь, и наконец-то навести там порядок.
Судя по тем же газетам, что-то с верфью было не так. Она считается крупнейшей в Ландаргии, но в последнее время испытывает сильнейшие затруднения. И еще над вышедшими с ее стапелей кораблями словно навис злой рок. То разломает на волне, то они станут жертвами пиратов, а то вдруг и вовсе исчезнут. А когда их обнаружат, выяснится — сами они в полнейшем порядке, но таинственным образом исчез экипаж.
— Как вы думаете, кто является главным фаворитом турнира, и с кем вам предстоит встретиться?
— Победит сильнейший, и бой с ним будет далеко непростым!
Оставайся в компании сар Штраузена, мне бы и в голову подобного не пришло, но сейчас я дурачился. И еще сыпал штампами.
Затем прибежал мальчишка, который был послан за извозчиком, и я торопливо откланялся, так они успели надоесть. Тогда-то и началось куда более неприятное, потому что пришлось отвечать на те вопросы, которые задавал сам себе. «Согласен, Даниэль, девчонка мила. Причем настолько, что твое состояние мне понятно. Но подумай еще разок, возможно будет куда лучше, если Аннета останется в памяти такой, какой ты себе ее и представляешь? И не придет горького разочарования после вашей встречи. Что ты о ней знаешь? Возможно сейчас, в эту самую минуту, она разговаривает со своим сожителем. Хвастая, как ей удалось облапошить одного дворянчика, продав ему побрякушку за целых три серебряных монеты. К тому же он пригласил на свидание».
— Да сходи, чего уж там, — милостиво кивает он. — Глядишь, и еще получится его нагреть, нам деньги не лишние. А чтобы тебе в голову не пришло ничего блудливого!..
И он валит ее на постель, которая некоторое время ритмично под ними поскрипывает. Что не помешает Аннете при нашей встрече заявить:
— Даниэль, вы произвели на меня неизгладимое впечатление при одном только взгляде на вас! — или что-нибудь в том же духе.
«Но даже если Аннета не знакома с чувственной стороной жизни, она не твоего круга! У нее нет воспитания, знаний, чувства такта, и многих других вещей. Ее взгляды на окружающее разнятся с твоими настолько, насколько это вообще возможно, и о чем вы сможете поговорить? Что она может понимать в музыке, как ей оценить твоих любимых композиторов, или живописцев? Да и кто она, если разобраться как не шарлатанка, продающая с лотка то, что могут купить только самые дремучие люди? «Чтобы груди росли!» Может быть, пока еще не поздно, сказать извозчику, чтобы тот разворачивался, и вез назад? Тем более, ты уже опоздал, и вряд ли она тебя дождалась. И во всяком случае, не строй далеко идущих планов, к чему? Вкуси ее женских прелестей, если настолько невмочь, и на этом все».
Мои сомнение развеялись, как только увидел Аннету. Девушка сидела на краешке постамента памятника какому-то местному деятелю, и со скучающим видом смотрела по сторонам. Но я готов был поклясться — когда она меня увидела, выражения ее лица на какое-то мгновение изменилось, чтобы снова стать почти равнодушным. Почти, поскольку Аннета мило улыбнулась.
— Извините, опоздал. Откуда-то навалилось столько дел, о которых даже предположить не мог.
— Я уже и не надеялась, — призналась она.
На ней было платье чуточку свободнее, чем нужно бы, но куда наряднее того, в котором впервые ее увидел. Я помог ей спуститься, и некоторое время мы шли молча. При всем своем опыте, я понятия не имел, как вести себя с девушками из народа. О чем с ними говорить, и даже как себя вести. Но Аннета продолжала волновать меня так, что никогда прежде ничего подобного не испытывал даже близко.
— Как мне вас называть? — первой заговорила она.
— Даниэлем будет достаточно.
— Даниэль, вы всегда такой серьезный?
Что мне еще оставалось, как не пожать плечами?
— У вас есть с собой монетки?
— И много вам нужно?
Попроси она якобы в долг приличную сумму, вряд ли бы я сумел отказать.
— Не мне. Видите вон тот фонтан?
Он представлял собой гигантскую скульптурную композицию, где мифическое морское чудище изрыгало пастями из многочисленных голов мощные струи воды.
— Вижу. Красиво сделано. И что, мне нужно бросить в него монетку?
— Да. Но не просто бросить, а по-особенному.
— По-особенному — это как?
— Так, чтобы монетка удержалась на струе воды, в том месте, где сходятся все струи.
Я прикинул взглядом — высоковато, можно и не добросить.
— Разве получится? Чтобы она удержалась?
— Еще как! Но вы меня не дослушали. Если попадете точно в цель, они на какое-то время исчезнут, и тогда самое время загадать желание.
— Какое именно?
— У вас их много?
В тот момент я чувствовал единственное, и связано оно было именно с ней. А вообще у меня их нет совсем, всегда без них обходился. Ведь те, о которых и шла речь, не подразумевают же собой чувство голода, жажды, или стремление выспаться? Желание должно быть о чем-то обязательно глобальном. Или, во всяком случае, важном.
— Наверное, как у всех, — уклончиво ответил я.
— Ну тогда выберете из них самое желанное.
— Хорошо, так и сделаю.
Я с сомнением посмотрел туда, куда и следовало кинуть монету. Возможно и доброшу, но чтобы струи исчезли!..
— И у многих получалось оставить его без воды?
— Ни разу не видела, но вдруг вам повезет.
Монетка, выуженная наугад, оказалась пусть и серебряной, но мелкого достоинства, которую не очень-то и жалко было выбрасывать на ветер, вернее, воду.
«Хотя, ради твоих улыбок Аннета я готов разбрасываться и золотыми», — но, конечно же, промолчал.
— Кидайте! — и я, не раздумывая, кинул.