Бенгт снова фыркнул, но Петер кивнул Йосте.

– Он только на словах такой грозный, – сказал он.

– Очень надеюсь, что это так – ради его же блага, – ответил Флюгаре.

Выезжая со двора, он увидел Петера, который стоял в дверях и глядел ему вслед. Что-то скребло Йосту изнутри, но он никак не мог сообразить, что именно. Что-то он упустил… Но чем больше Флюгаре пытался ухватить это, тем больше оно ускользало. И снова он бросил взгляд в зеркало дальнего вида. Петер все еще стоял на крыльце, глядя ему вслед.





* * *


– Алло! Кто здесь?

Голос, разбудивший его, принадлежал не Рите. Мелльберг открыл глаза, не понимая, где находится. Потом разглядел в дверях Аннику.

– Ну это просто я, – ответил он и поднялся.

Он протер глаза.

– Что ты тут делаешь? – спросила Анника. – Ты меня чуть не до смерти напугал, когда я услышала звуки из этой комнаты. Что ты здесь делаешь так рано? – Она сложила руки на высокой груди.

– Ну или… в смысле – так поздно, – проговорил Мелльберг, пытаясь улыбнуться.

Ему не хотелось рассказывать Аннике о том, что с ним произошло, однако ясно, что новость и так распространится по участку со скоростью света, поэтому он решил взять быка за рога.

– Рита выгнала меня из дома, – сказал Бертиль и указал на сумку, стоявшую рядом с кушеткой.

Рита не положила ему с собой его любимую фланелевую пижаму, так что пришлось спать во вчерашней одежде. А крошечная комната отдыха была предназначена именно для краткого отдыха, а не ночного сна – здесь было жарко и душно, как в бане.

Мелльберг посмотрел на свое помятое потное тело.

– Я на ее месте поступила бы точно так же! – заявила Анника, развернулась и пошла в кухню. На полпути туда снова обернулась и крикнула: – Стало быть, ты крепко спал и не в курсе того, что произошло?

– Не могу сказать, чтобы я так уж крепко спал, – проговорил Мелльберг, ковыляя за ней и держась за поясницу. – Кушетка ужасно жесткая, кондиционера нет, а у меня очень чувствительная кожа – сразу начинается зуд, если я сплю на постельном белье ненадлежащего качества, а это, похоже, сделано из бумаги, так что я… – Он умолк и склонил голову набок. – Ты сваришь и мне чашечку, раз все равно собираешься ставить кофе, моя дорогая?

Свою ошибку в употреблении слов «моя дорогая» Бертиль осознал в ту секунду, когда слова сорвались с языка, и приготовился к ответной реакции. Но ее не последовало.

Анника бессильно опустилась на стул.

– Ночью кто-то поджег центр для беженцев, – сказала она чуть слышно. – Карим и его семья в больнице.

Мелльберг приложил руку к груди. Он не мог заставить себя взглянуть в глаза Аннике. Тяжело опустился на стул напротив нее.

– Это как-то… как-то связано с тем, что я сделал? – Собственный язык казался ему большим и неповоротливым.

– Не знаю. Но, боюсь, есть риск, что это так, Бертиль. Нам буквально оборвали телефон, так что на ночь мне пришлось переключить номер на свой домашний – и не удалось поспать ни минуты. Патрик в больнице вместе с Мартином и Паулой. Жена Карима под наркозом. У нее такие серьезные ожоги, что врачи не знают, выживет ли она, а Карим обжег себе руки, вынося ее из горящего дома.

– А дети? – глухо спросил Мелльберг, чувствуя, как все внутри сжимается.

– Их оставили в больнице для наблюдения до завтра, но, похоже, с ними всё в порядке. Другие люди не пострадали – тех, у кого сгорели дома, эвакуировали в клуб.

– Боже мой, – прошептал Мелльберг. – Известно, кто это сделал?

– Нет, пока никаких следов. Но было много звонков с сигналами, так что надо их как можно скорее проверить. У нас вся палитра – от сумасшедших, которые считают, что беженцы сами себя подпалили, чтобы вызвать сочувствие, до тех, кто считает, что за всем этим стоят «Друзья Швеции». После пожара весь поселок разделился на два лагеря. До сих пор есть такие, кто считает, что беженцам так и надо, а с другой стороны, есть, например, Билл, мобилизовавший многих на помощь пострадавшим и собравший всех, кому нужно новое жилье, в клубе. Народ приносит им туда все необходимое. Так что можно сказать, что эти события заставили людей проявить как свои худшие, так и свои лучшие стороны.

– Я вообще-то… – Мелльберг потряс головой – голос не слушался его. – Я же не хотел… Я не думал…

– Вот именно, – со вздохом проговорила Анника. – Ты не думаешь, Бертиль.

Поднявшись, она начала заполнять кофейник.

– Ты сказал, что хочешь чашку кофе?

– Да, спасибо, – проговорил он и сглотнул. – Каковы шансы?

– На что? – спросила Анника и снова села напротив него, пока шумел кофейник.

– Что его жена выживет?

– Насколько я знаю, невелики, – тихо ответила Анника.


Мелльберг молчал. Впервые в жизни он совершил ужасную ошибку. И мог лишь надеяться в глубине души, что ее удастся исправить.



Бухюслен, 1672 год

К концу лета Элин овладела тревога. Поначалу она думала, что это просто осенние хвори, от которых ее то и дело тошнит, так что приходилось бегать за сеновал. Однако в глубине души она знала, в чем дело. Такое бывало с ней, когда она ждала Марту. Каждую ночь Элин молилась Богу. Что Он имел в виду? Какое испытание уготовил ей? Поговорить ей с Пребеном или нет? И как он это воспримет? В том, что он любит ее, она не сомневалась, но где-то на самом дне души жили сомнения в его силе. Пребен – человек добрый и покладистый, но вместе с тем честолюбивый, это она уже поняла. Все ее вопросы о том, к чему все это приведет, что с ними будет, всегда прерывались поцелуями и объятиями, однако она успевала увидеть озабоченность в его глазах.

Ну и, конечно же, была еще Бритта, которая становилась все мрачнее и подозрительнее. Хотя они всячески скрывались, Элин понимала, что в какие-то минуты их с Пребеном глаза встречаются в присутствии Бритты и, возможно, выдают их чувства друг к другу. Слишком хорошо она знала сестру. И догадывалась, на что та способна. Хотя Элин ни с кем никогда этого не обсуждала, она, однако, не забыла, как Марта чуть не утонула в озере. И кто, вне всяких сомнений, пытался достичь этого результата.

Дни становились все короче, обитатели усадьбы трудились без устали, пытаясь закончить до зимы все работы, а Бритта все больше замыкалась в себе. По утрам она все дольше оставалась в постели, отказываясь вставать. Как будто совсем обессилела.

Пребен просил кухарку готовить любимые блюда Бритты, но та отказывалась есть, и каждый вечер Элин забирала на ее ночном столике тарелку с несъеденным ужином. По ночам Элин гладила себя по животу, ломая голову, что скажет Пребен, узнав, что она ждет его ребенка. Он обрадуется – иного она и представить себе не могла. Похоже, у них с Бриттой не будет детей, к тому же он не любит жену так, как любит ее. А что, если у Бритты какой-нибудь смертельный недуг? Тогда они с Пребеном однажды смогут начать жить одной семьей… После таких мыслей Элин особенно усердно молилась, выпрашивая у Бога прощения.

День ото дня Бритта все слабела – без всякого объяснения. В конце концов Пребен пригласил врача из Уддеваллы. Перед приездом врача Элин не находила себе места от волнения. Изо всех сил пыталась она убедить себя, что волнуется за здоровье сестры, но единственная мысль, вертевшаяся в голове, была о том, что если с Бриттой все плохо, то у нее самой появляется надежда на будущее. Даже если народ и будет шептаться, если они начнут жить вместе вскоре после того, как Пребен овдовеет, со временем разговоры улягутся – в этом она не сомневалась.

Когда во двор въехала коляска доктора, Элин уединилась и принялась молиться – с бо́льшим пылом, чем когда-либо, в надежде, что Бог не разгневается на нее за то, о чем она молится. В глубине души Элин верила – Бог желает, чтобы они с Пребеном были вместе. Их любовь слишком огромна, чтобы оказаться случайностью, так что нынешняя болезнь Бритты – наверняка часть Его плана. Чем дольше она молилась, тем больше убеждалась в том, что Бритте недолго осталось. У неродившегося ребенка Элин будет отец. Они станут одной семьей. Таков Божий промысел.

С бьющимся сердцем Элин направилась обратно в господский дом. Никто из прислуги не проронил ни слова, так что она сделала вывод, что ничего еще не известно. Сплетни быстро распространялись по усадьбе, и она знала, что о них с Пребеном тоже шепчутся. От глаз прислуги ничто не укроется. А о том, что к госпоже приедет доктор из Уддеваллы, говорили уже несколько дней.

– Эльза ничего не слышала? – спросила Элин у кухарки, которая стояла у плиты, готовя ужин.

– Нет, ни звука, – ответила кухарка, продолжая помешивать в большом горшке на плите.

– Пойду спрошу, что слышно, – проговорила Элин, стараясь не смотреть в глаза кухарке. – Как-никак, речь идет о моей сестре.

Она опасалась, что по ней будет заметно, о чем она молила Бога или что выдаст себя сердце, буквально выпрыгивавшее из груди. Но кухарка, стоявшая к ней спиной, лишь кивнула.

– Да уж, если хозяйка не ест мои оладушки, я сразу чувствую, что с ней что-то не так. Но, даст Бог, это не какой-нибудь тяжелый недуг.

– Бог даст, – тихо повторила Элин и отправилась в комнату, где лежала Бритта.

Долгое время она стояла у двери, терзаемая сомнениями. Не могла решиться постучать. Внезапно дверь отворилась, и из комнаты вышел плотный мужчина с пышными усами с докторским саквояжем в руке.

Пребен тряс его руку.

– Даже не знаю, как мне благодарить доктора Брурссона, – сказал он, и Элин с удивлением заметила, что он улыбается.

Какое же заявление доктора заставило Пребена так улыбаться, что глаза его засверкали в полутемном холле? На душе у Элин стало тяжело.

– Это Элин, сестра Бритты, – проговорил Пребен, представив доктора Элин.

Она рассеянно пожала его руку. Ей все еще не удавалось истолковать выражение лиц обоих мужчин. За ними на высоко взбитых подушках, с распущенными волосами восседала Бритта. Вид у нее был как у кошки, проглотившей птичку. Это окончательно сбило Элин с толку.

Доктор Брурссон произнес с лукавым выражением лица:

– Могу поздравить господина пастора. Пока всего лишь несколько недель, но нет никаких сомнений в том, что Бритта беременна. Однако беременность отнимает у нее все силы – пусть Элин позаботится о том, чтобы ее сестра пила побольше жидкости и хорошо питалась. Я дал рекомендации в ближайшие недели кормить ее бульоном, пока нездоровье не пройдет и не вернется аппетит.

– В этом Элин охотно поможет, – радостно ответил Пребен.

Почему он так и сияет от счастья? Он не хочет быть с Бриттой, а хочет быть с ней – он сам так говорил. Сказал, что выбрал не ту сестру. На то была Божья воля, что семя Пребена не прорастало в Бритте.

Но вот он стоит с улыбкой от уха до уха и восхваляет доктору Брурссону ее способности позаботиться о сестре. Бритта бросила на нее злорадный взгляд. Медленно провела рукой по волосам и проговорила жалобным голосом:

– Пребен, мне снова так плохо…

Она протянула руку, а Элин стояла и смотрела, как он кинулся к Бритте.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь? Ты слышала, что сказал доктор, – отдых и бульон. Хочешь, я велю Элин подать тебе бульон?

Бритта кивнула.

– У меня, конечно, совсем нет аппетита, но ради нашего ребенка я готова постараться. Но я хочу, чтобы ты не оставлял меня. Скажи Элин поговорить с Эльзой и подать мне бульон. Она с радостью это выполнит. Ведь она хочет, чтобы ее племянник или племянница родилась здоровенькой.

– Элин будет только рада, – ответил Пребен. – Но я должен проводить доктора Брурссона, прежде чем посидеть с тобой.

– Нет-нет, я могу сам позаботиться о своем отъезде, – усмехнулся доктор и двинулся к выходу. – Я сделал свое дело, а вы уж позаботьтесь о будущей мамочке.

– Ну что ж, – сказал Пребен и кивнул, держа Бритту за руку обеими руками. Затем перевел взгляд на Элин, стоявшую в дверях, словно замерев. – Я хотел бы, чтобы Элин устроила это как можно быстрее. Бритта должна выполнять назначения доктора.

Элин кивнула и опустила глаза.

Смотреть на носки своих ботинок – единственное, что она могла сделать, чтобы не расплакаться. Если ей придется еще хотя бы секунду наблюдать счастливое лицо Пребена и триумф Бритты, ее буквально разорвет на части. Развернувшись на месте, она быстрым шагом направилась в кухню.