Полотенца ручные
Крем для рук детский
Одноразовые бритвы
Может, красивые пакетики надо, все это расфасовать?
Сончита сказала, лучше открытки! И каждому разную!
И гематоген!
*
Завтра едем в дом престарелых с ВМ и Олесей, и ее пятиклашками! Не всех родители пускают, потому что ГИА. А ВМ звонила родителям Пашки, и многим другим. И говорила «под мою ответственность». Моей маме не звонила. Мам меня пускает. Мы вместе собирали подарки. Зефир, носки, ночные рубашки. И открытки. «Поздравляем с днем Победы. Ваши Элла и Вера П».
*
Я ничего не могу писать про то, как было в доме престарелых. Я всегда это буду помнить. Я потом плакала в автобусе. Мы сидели на одном сиденье с Пашей и я плакала в Пашину куртку. У него не было платка. Он говорит, хочешь, я куртку тебе дам? Он не «девочки и Паша», он просто Паша Фаддеичев. Хороший. Как моя собака.
Я говорю: «Ты добрый как мой Марсик». И он не стал шутить. Ненавижу, когда люди шутят, чтобы сделать вид, что не больно и не плохо. Иногда нельзя так шутить! У Паши собаки не было, был кот. Поэтому он понимает, что в таком разговоре шутить нельзя.
Нас на этот раз было девять. Я не знаю, поедем мы в следующий раз и с кем. Сончита у ВМ спросила до того, как я об этом подумала до конца: «А вы свой следующий класс будете сюда возить?». А ВМ пожала плечами. А Олеся-литераторша тоже. Потому что никто не знает, что там будет потом.
Сончита сказала, что она все равно еще приедет в ДП. Даже если у нас будет другая класручка и она нас сюда не захочет везти. Я тоже. Мне кажется, я сегодня сделала еще один шаг из гусеницы в бабочку. Это очень пафосно. И я все равно эгоистка. Но и бабочка тоже.
*
Блог человека можно найти по дате его рождения.
Вы действительно хотите удалить эту запись? Да.
*
По ночам здесь взмывают вверх и такси, и Скорые.
Как чужая планета — большая окраина города.
Ты идешь в темноте, обходя на асфальте вмятины.
Осторожно неся на руках что-то очень мягкое.
И кричишь, глядя вверх, в безнадежную пустоту.
Понимая, что крик бесполезен, как вызов Скорой.
«Господи! Эй! А в раю точно есть обои?!
Ты их точно дашь разодрать моему коту?!»
Стихи из сети, автора не знаю, очень в тему.
*
Это опять неправда. Я знаю, кто написал эти стихи.
Вы действительно хотите удалить эту запись? Да.
*
Рисуем с Пашкой в скайпе карикатуры на учителей на посл звонок. Такие, чтобы не обидно было. Придумали Олесю Александровну в обнимку с новыми поэтами по фамилии Анапест, Дактиль и не помню третий стихотворный размер. Послали эскиз ВМ. Она одобрила. А карикатура на саму ВМ будет называться «В базарный день». О том, что каждому из нас цена в три копейки, а все вместе мы девятый «В». То есть, сокровище бесценное. Глупо, но это правда!
*
Оказывается, всего один разговор может столько всего поменять в жизни, поменять самого человека. Я думала, так бывает только в кино или в книгах. Я сама сейчас как в фильме про себя. Один разговор, один шаг. Это банально (Банальное слово «банально»). И говорить «Я тебя люблю» тоже банально.
Вы действительно хотите удалить эту запись? Да.
*
Мы в апреле писали ГИА по русскому в «пентагоне». Это школа за поликлиникой, ее так назвали, еще когда моя мама была маленькой. А сейчас Сончита написала, что девочка из той школы, где мы его писали, русский завалила, а потом пришла домой и повесилась.
Страшно. Теория пяти рукопожатий. Цепочка из нескольких звеньев. И от тебя до смерти всего одно звено. Может быть, это девочка сдавала свой ГИА как раз у нас в школе. Может — в нашем кабинете у нашей Олеси. И за моей партой. И я могла быть вместо нее. Не могла бы. НЕТ!
Как хорошо, что мой мам меня любит.
Я эгоистка, я знаю. Но это правда. Хорошо, что мы помирились. Потому что, если бы нет, я бы думала, что мам — мой враг. И от этого тоже не стала бы жить. Не специально, а по ошибке. Потому что трудно жить, когда думаешь, что тебя никто не любит. Так не бывает. Просто, когда тебе плохо, ты как будто глохнешь от боли. И не слышишь, как к тебе обращаются. Н словами, а любовью.
Мысли какие-то не мои. Словно я их под диктовку писала. Словно я не я.
*
Пошла перечитала свой самый первый блог, который вела еще до девятого класса. Там красные буквы на черном фоне, сплошная «моя жизнь навсегда искалечена» и инициалы, которые я теперь не могу разобрать. И в комментах никнеймы, про которые я ничего не помню, а тогда мне эти люди казались самыми близкими и дорогими, дороже реальных, тех, кто рядом. А бывает так, что человек одновременно в сети и в реале одинаково близкий и дорогой. И буквами какие-то вещи писать легче.
Но красные буквы на черном фоне! У меня мозг взрывается и глаза вместе с ним! Ничего не разобрать. И хорошо, что не разобрать. Глупости.
Я меняла никнейм четыре раза. А Л. не помню сколько. И я даже не помню, что значат эти никнеймы. И пароли от своих старых дневников. Надо дальше готовиться, а я перечитываю свои записи. И дивлюсь — какая девочка глупенькая. Бррр!
Если бы я с собой прошлой встретилась, я бы подумала «Какая эта Вера дура». А она бы, наверное, подумала «И чего эта Вера так выделывается и умную из себя строит». А вслух бы мы, наверное, говорили «Не могу поверить что я — это ты!». И потом хором такие «Укуси меня енот!». Я как будто стала самой себе старшая сестра!
*
Я сейчас попробую написать про то, что было в доме престарелых. Я все время про это думаю. Как будто воспоминание — это молочный зуб. Я его расшатаю, он выпадет и меня отпустит. Я даже губы все время облизываю, когда вспоминаю. Как будто вправду зуб шатается.
Когда мы туда приехали, нас встретила тетечка-администратор и велела всем надеть гимнастерки. А ВМ говорила, что можно ехать в чем угодно, лишь бы аккуратно. А Олеся своим пятиклашкам сказала про белый верх и темный низ. Мы были разные. А теперь сверху на нас был этот камуфляж.
Мы в нем были не похожи на солдат. Особенно маленькие девочки из Олесиного пятого класса — им эти гимнастерки были по самые гольфы. Это было как в дурацких снах, когда, например, приходишь в школу в ночной рубашке и как будто так и надо. Тут тоже казалось, что это сон. Нелепо.
Особенно песни, которые пели пятиклассники. Они пели про прадедушку, который прошел войну до самого Берлина. И «Берлина» рифмовалось с «любимый».
Если бы это было в школе, я бы вышла из актового зала в тубзик и всё. А тут чужой дом престарелых, где что находится — непонятно. Вообще на больницу похоже — коридор, палаты. И много цветов на окнах. И жуткий желтый линолеум.
Тут не было актового зала. Просто холл в конце коридорчика. Телек на стене и ковер на полу. Как в рекреации на этаже, где у нас первачки и продленка. Наверное, в детдомах тоже такие ковры и телеки. Или в больницах. А тут старички живут. Совсем старые и просто пожилые. И не все из них войну застали, но это не важно.
На стенах еще иконы и картины. И какие-то поделки бумажные, на подоконниках, я не знаю, это сами старички делали или это им тоже шефы из школы привезли. Огромные бумажные фигуры, я не знаю, как это техника называется и не хочу сейчас в поиске смотреть, чтобы не отвлекаться. А то я никак не могла уговорить себя про этот день написать. А мне надо!
Старички сидели в креслах и на диванах. А мы стояли, заслоняя телевизор. Сперва малышня пела про героического прадедушку и я смотрела на адский желтый пол и на стены. А потом все вместе пели «Катюшу» и «Священную войну».
Я «Вставай, страна огромная» не могу нормально петь. У меня сразу горло болит как при ангине, я не знаю, может, это мне от прадедушки, генетически, передалось, что от этой песни мурашки по коже? Память поколений? На уровне стволовых клеток?
А в этот раз я расплакалась. Не из-за песни. А из-за того, что наши парни были в гимнастерках поверх белых рубашек или футболок. Кирик Дергунов, Короб, Руднев, Божедомский, которого в армию из-за зрения бы не взяли. Паша-и-девочки, который когда волнуется, слоги местами путает.
Они пели, что дадут отпор фашистской нечисти. А я думала о том, что нам пятнадцать лет. А в армию тогда брали с восемнадцати, но некоторые на войне оказывались раньше, как мой дед Котя. И когда он вел свой грузовик, он был младше, чем наши парни сейчас. Я не знаю, как написать. Я потом уже ничего не думала, просто поняла, что когда песня закончится, все на меня обернутся и увидят, что у меня лицо в слезах. И если бы я знала, где туалет, я бы спряталась.
А меня вдруг за плечи обхватывают сзади. Я думала, это Сончита. Или ВМ. А это русичка Олеся Александровна. И у нее тоже тушь размазанная. И не только она плачет.
Я только сейчас поняла, что старичков всего трое. А остальные — бабульки. Один из старичков был в пижамке, а правая рука у него пряталась в синей вязанной варежке. Я вспомнила документальный фильм про тыл и помощь фронту, про посылки для бойцов Красной армии, как в такие варежки вкладывали записочки «Бей фашистов!».
А когда мы закончили петь, старичок подошел к Сончите. Он ей ростом был почти до подмышек! Начал ей руку пожимать другой рукой, не той, что в варежке. И называл ее «Снегурочка»! Наверное, она именно с ним танцевала на новый год. А потом еще спрашивал про «девочку с длинной косой», это про Л. Я не знаю, что и кто ему ответил. Кажется, ВМ.
Я спросила, где тут туалет, и ушла. Мне было без разницы, будут меня ругать или нет. И потому что песня была настоящая. А гимнастерка — нет.
В туалете пахло хлоркой, а в кране текла только холодная вода. А на кафельной стене висел рисуночек в рамке, красные тюльпаны в синей вазе.
Наверное, шефская школа прислала в дом престарелых слишком много рисунков и их больше уже некуда было вешать. Я смотрела на кафельную стену и вспоминала, как придумала, что метро превратилось в бассейн и как поезда плавали бы в нем. Я придумала это в феврале, а сейчас май. И мне кажется, что я за эти три месяца выросла на несколько лет. Но про это, мне кажется, я сейчас подумала, а не тогда.
Когда я сняла гимнастерку, то заметила, что все это время не могла нормально дышать. Что у меня спина была прямая. Как будто, не знаю, это была не гимнастерка, а непосильная обязанность.
Я вышла из туалета и поняла, что обратно в холл не могу вернуться. Вот прямо сейчас никак не могу. Дверь на улицу была совсем рядом. Тут пахло хлоркой, старым чистым линолеумом и столовой. А на улице росли одуванчики и солнце светило ярко, как всегда бывает перед грозой.
Крем для рук детский
Одноразовые бритвы
Может, красивые пакетики надо, все это расфасовать?
Сончита сказала, лучше открытки! И каждому разную!
И гематоген!
*
Завтра едем в дом престарелых с ВМ и Олесей, и ее пятиклашками! Не всех родители пускают, потому что ГИА. А ВМ звонила родителям Пашки, и многим другим. И говорила «под мою ответственность». Моей маме не звонила. Мам меня пускает. Мы вместе собирали подарки. Зефир, носки, ночные рубашки. И открытки. «Поздравляем с днем Победы. Ваши Элла и Вера П».
*
Я ничего не могу писать про то, как было в доме престарелых. Я всегда это буду помнить. Я потом плакала в автобусе. Мы сидели на одном сиденье с Пашей и я плакала в Пашину куртку. У него не было платка. Он говорит, хочешь, я куртку тебе дам? Он не «девочки и Паша», он просто Паша Фаддеичев. Хороший. Как моя собака.
Я говорю: «Ты добрый как мой Марсик». И он не стал шутить. Ненавижу, когда люди шутят, чтобы сделать вид, что не больно и не плохо. Иногда нельзя так шутить! У Паши собаки не было, был кот. Поэтому он понимает, что в таком разговоре шутить нельзя.
Нас на этот раз было девять. Я не знаю, поедем мы в следующий раз и с кем. Сончита у ВМ спросила до того, как я об этом подумала до конца: «А вы свой следующий класс будете сюда возить?». А ВМ пожала плечами. А Олеся-литераторша тоже. Потому что никто не знает, что там будет потом.
Сончита сказала, что она все равно еще приедет в ДП. Даже если у нас будет другая класручка и она нас сюда не захочет везти. Я тоже. Мне кажется, я сегодня сделала еще один шаг из гусеницы в бабочку. Это очень пафосно. И я все равно эгоистка. Но и бабочка тоже.
*
Блог человека можно найти по дате его рождения.
Вы действительно хотите удалить эту запись? Да.
*
По ночам здесь взмывают вверх и такси, и Скорые.
Как чужая планета — большая окраина города.
Ты идешь в темноте, обходя на асфальте вмятины.
Осторожно неся на руках что-то очень мягкое.
И кричишь, глядя вверх, в безнадежную пустоту.
Понимая, что крик бесполезен, как вызов Скорой.
«Господи! Эй! А в раю точно есть обои?!
Ты их точно дашь разодрать моему коту?!»
Стихи из сети, автора не знаю, очень в тему.
*
Это опять неправда. Я знаю, кто написал эти стихи.
Вы действительно хотите удалить эту запись? Да.
*
Рисуем с Пашкой в скайпе карикатуры на учителей на посл звонок. Такие, чтобы не обидно было. Придумали Олесю Александровну в обнимку с новыми поэтами по фамилии Анапест, Дактиль и не помню третий стихотворный размер. Послали эскиз ВМ. Она одобрила. А карикатура на саму ВМ будет называться «В базарный день». О том, что каждому из нас цена в три копейки, а все вместе мы девятый «В». То есть, сокровище бесценное. Глупо, но это правда!
*
Оказывается, всего один разговор может столько всего поменять в жизни, поменять самого человека. Я думала, так бывает только в кино или в книгах. Я сама сейчас как в фильме про себя. Один разговор, один шаг. Это банально (Банальное слово «банально»). И говорить «Я тебя люблю» тоже банально.
Вы действительно хотите удалить эту запись? Да.
*
Мы в апреле писали ГИА по русскому в «пентагоне». Это школа за поликлиникой, ее так назвали, еще когда моя мама была маленькой. А сейчас Сончита написала, что девочка из той школы, где мы его писали, русский завалила, а потом пришла домой и повесилась.
Страшно. Теория пяти рукопожатий. Цепочка из нескольких звеньев. И от тебя до смерти всего одно звено. Может быть, это девочка сдавала свой ГИА как раз у нас в школе. Может — в нашем кабинете у нашей Олеси. И за моей партой. И я могла быть вместо нее. Не могла бы. НЕТ!
Как хорошо, что мой мам меня любит.
Я эгоистка, я знаю. Но это правда. Хорошо, что мы помирились. Потому что, если бы нет, я бы думала, что мам — мой враг. И от этого тоже не стала бы жить. Не специально, а по ошибке. Потому что трудно жить, когда думаешь, что тебя никто не любит. Так не бывает. Просто, когда тебе плохо, ты как будто глохнешь от боли. И не слышишь, как к тебе обращаются. Н словами, а любовью.
Мысли какие-то не мои. Словно я их под диктовку писала. Словно я не я.
*
Пошла перечитала свой самый первый блог, который вела еще до девятого класса. Там красные буквы на черном фоне, сплошная «моя жизнь навсегда искалечена» и инициалы, которые я теперь не могу разобрать. И в комментах никнеймы, про которые я ничего не помню, а тогда мне эти люди казались самыми близкими и дорогими, дороже реальных, тех, кто рядом. А бывает так, что человек одновременно в сети и в реале одинаково близкий и дорогой. И буквами какие-то вещи писать легче.
Но красные буквы на черном фоне! У меня мозг взрывается и глаза вместе с ним! Ничего не разобрать. И хорошо, что не разобрать. Глупости.
Я меняла никнейм четыре раза. А Л. не помню сколько. И я даже не помню, что значат эти никнеймы. И пароли от своих старых дневников. Надо дальше готовиться, а я перечитываю свои записи. И дивлюсь — какая девочка глупенькая. Бррр!
Если бы я с собой прошлой встретилась, я бы подумала «Какая эта Вера дура». А она бы, наверное, подумала «И чего эта Вера так выделывается и умную из себя строит». А вслух бы мы, наверное, говорили «Не могу поверить что я — это ты!». И потом хором такие «Укуси меня енот!». Я как будто стала самой себе старшая сестра!
*
Я сейчас попробую написать про то, что было в доме престарелых. Я все время про это думаю. Как будто воспоминание — это молочный зуб. Я его расшатаю, он выпадет и меня отпустит. Я даже губы все время облизываю, когда вспоминаю. Как будто вправду зуб шатается.
Когда мы туда приехали, нас встретила тетечка-администратор и велела всем надеть гимнастерки. А ВМ говорила, что можно ехать в чем угодно, лишь бы аккуратно. А Олеся своим пятиклашкам сказала про белый верх и темный низ. Мы были разные. А теперь сверху на нас был этот камуфляж.
Мы в нем были не похожи на солдат. Особенно маленькие девочки из Олесиного пятого класса — им эти гимнастерки были по самые гольфы. Это было как в дурацких снах, когда, например, приходишь в школу в ночной рубашке и как будто так и надо. Тут тоже казалось, что это сон. Нелепо.
Особенно песни, которые пели пятиклассники. Они пели про прадедушку, который прошел войну до самого Берлина. И «Берлина» рифмовалось с «любимый».
Если бы это было в школе, я бы вышла из актового зала в тубзик и всё. А тут чужой дом престарелых, где что находится — непонятно. Вообще на больницу похоже — коридор, палаты. И много цветов на окнах. И жуткий желтый линолеум.
Тут не было актового зала. Просто холл в конце коридорчика. Телек на стене и ковер на полу. Как в рекреации на этаже, где у нас первачки и продленка. Наверное, в детдомах тоже такие ковры и телеки. Или в больницах. А тут старички живут. Совсем старые и просто пожилые. И не все из них войну застали, но это не важно.
На стенах еще иконы и картины. И какие-то поделки бумажные, на подоконниках, я не знаю, это сами старички делали или это им тоже шефы из школы привезли. Огромные бумажные фигуры, я не знаю, как это техника называется и не хочу сейчас в поиске смотреть, чтобы не отвлекаться. А то я никак не могла уговорить себя про этот день написать. А мне надо!
Старички сидели в креслах и на диванах. А мы стояли, заслоняя телевизор. Сперва малышня пела про героического прадедушку и я смотрела на адский желтый пол и на стены. А потом все вместе пели «Катюшу» и «Священную войну».
Я «Вставай, страна огромная» не могу нормально петь. У меня сразу горло болит как при ангине, я не знаю, может, это мне от прадедушки, генетически, передалось, что от этой песни мурашки по коже? Память поколений? На уровне стволовых клеток?
А в этот раз я расплакалась. Не из-за песни. А из-за того, что наши парни были в гимнастерках поверх белых рубашек или футболок. Кирик Дергунов, Короб, Руднев, Божедомский, которого в армию из-за зрения бы не взяли. Паша-и-девочки, который когда волнуется, слоги местами путает.
Они пели, что дадут отпор фашистской нечисти. А я думала о том, что нам пятнадцать лет. А в армию тогда брали с восемнадцати, но некоторые на войне оказывались раньше, как мой дед Котя. И когда он вел свой грузовик, он был младше, чем наши парни сейчас. Я не знаю, как написать. Я потом уже ничего не думала, просто поняла, что когда песня закончится, все на меня обернутся и увидят, что у меня лицо в слезах. И если бы я знала, где туалет, я бы спряталась.
А меня вдруг за плечи обхватывают сзади. Я думала, это Сончита. Или ВМ. А это русичка Олеся Александровна. И у нее тоже тушь размазанная. И не только она плачет.
Я только сейчас поняла, что старичков всего трое. А остальные — бабульки. Один из старичков был в пижамке, а правая рука у него пряталась в синей вязанной варежке. Я вспомнила документальный фильм про тыл и помощь фронту, про посылки для бойцов Красной армии, как в такие варежки вкладывали записочки «Бей фашистов!».
А когда мы закончили петь, старичок подошел к Сончите. Он ей ростом был почти до подмышек! Начал ей руку пожимать другой рукой, не той, что в варежке. И называл ее «Снегурочка»! Наверное, она именно с ним танцевала на новый год. А потом еще спрашивал про «девочку с длинной косой», это про Л. Я не знаю, что и кто ему ответил. Кажется, ВМ.
Я спросила, где тут туалет, и ушла. Мне было без разницы, будут меня ругать или нет. И потому что песня была настоящая. А гимнастерка — нет.
В туалете пахло хлоркой, а в кране текла только холодная вода. А на кафельной стене висел рисуночек в рамке, красные тюльпаны в синей вазе.
Наверное, шефская школа прислала в дом престарелых слишком много рисунков и их больше уже некуда было вешать. Я смотрела на кафельную стену и вспоминала, как придумала, что метро превратилось в бассейн и как поезда плавали бы в нем. Я придумала это в феврале, а сейчас май. И мне кажется, что я за эти три месяца выросла на несколько лет. Но про это, мне кажется, я сейчас подумала, а не тогда.
Когда я сняла гимнастерку, то заметила, что все это время не могла нормально дышать. Что у меня спина была прямая. Как будто, не знаю, это была не гимнастерка, а непосильная обязанность.
Я вышла из туалета и поняла, что обратно в холл не могу вернуться. Вот прямо сейчас никак не могу. Дверь на улицу была совсем рядом. Тут пахло хлоркой, старым чистым линолеумом и столовой. А на улице росли одуванчики и солнце светило ярко, как всегда бывает перед грозой.