Пусть он будет счастлив.
Я хотела пойти под окна того дома, где жил АД и зажечь свечки. За него и за Марсюшу. Но там нет свечек, цветов и икон. Они мешали жильцам первого этажа.
*
Мне опять пишут какие-то юзерши и хотят перевод того макси. Видеть вас не могу. Оставьте меня в покое. Все. Пожалуйста. Мне жить незачем, а вы тут все. Вокруг меня слишком много смерти, а тут еще персонажи дохнут!
*
Я сейчас чуть не написала незнакомому человеку, чтобы он горел в аду. Так нельзя. Я ненормальная. Я как тот парень-геймер. Только я не могу в окно!
*
Я дура.
Я не замечала, что теперь мама каждый вечер ходит в магаз на углу. То приносит сыр, то мороженое. Я не люблю сыр, а у мамы опять связки болят, она хрипит. Просто приносит мороженое и складывает в холодильник. Как дрова…. Я сегодня поняла, в чем фишка. Случайно. Мама вышла и сразу с соседкой у лифта пересеклась, а у соседки хаски. Большой. Но он боялся нашего Марсика. когда был маленьким. А потом они дрались. А потом мы договорились, во сколько кто выходит вечером. Чтобы они не дрались в подъезде. Не лаяли друг на друга. А сегодня хозяйка Фила (хаски) маме говорит:
«Вашего-то нет, а я все по старому, после новостей гулять мы ходим».
И мама что-то ответила. Быстро. Будто ничего не говорила. Что-то вежливое и никакое. И пошла в лифт.
И я поняла. Мама до сих пор вечером ходит гулять с Марсиком.
Я тогда маме позвонила и сказала:
— Я тоже пойду «погуляю с собакой»
Мама не удивилась. Спросила:
— Мне пойти с тобой?
А я говорю:
— Ну зачем? Со мной Марсик будет
И я прямо вот знала, что со мной ничего не произойдет.
Мам разрешила. Попросила взять газовый баллончик из обувной тумбочки. И чтобы я его в руке держала, прямо чтобы он теплый был, а то плохо сработает. И объяснила, на какую кнопку жать.
И все. Больше не ругалась, не запрещала.
Даже не спросила, где я буду гулять.
И я пошла «с Марсиком»
Я представляла его себе. Не как крылатого ангела и не как призрака. А просто как будто он живой. Вот береза, где он почти всегда лапу задирал. Значит, в березе есть часть моего Марсюши. Его любимая дорожка между садиком и школой. А гаражи снесли. А в них тоже его душа.
Я шла и говорила с ним вслух. Будто подзывала к себе. Только очень тихо. Я называла Марсюшу всеми ласковыми именами, которые знала. Даже «лохушкой» и «лох-нессиком», как мам меня в детстве.
Мне кажется, что если у Марсюши есть душа, она все это слышала.
Я с ним прощалась.
Я плакала и теперь у меня обе руки были свободны. Можно было вытереть слезы. Но я не хотела. Лучше бы эти слезы зимой ко мне примерзли и мне щеки прожгли насквозь до зубов. Только чтобы опять был поводок в руках и Марсик был живой
Я стояла под тем кустом, где мы с Л. хохотали и фоткались. «Куст сожрал мужика, а ботинки выплюнул». И Марсик лаял и прыгал. Он был еще совсем здоровый, Марсик. А Лилька была моей подругой. И я наконец стала вытирать слезы. А у меня в руке баллончик зажат. Как я обещала маме.
Я не знаю, на что я там нажала. Руки были мокрые от слез, мне кажется. Я себе в лицо попала струей. Страшно дико. Думала, что ослепла. Что на меня напали. Я кричу. Меня хватают за плечи.
Я кричу «Мама», от страха. Я вспомнила, как Л. пугал ее отец. Она тоже звала маму, хотя никто же не поможет, когда вы в доме вдвоем.
И я звала!
А в ответ:
— Верочка!!!
Ненавижу такое ласковое. Но все равно.
Это моя мама была. Она шла со мной. За мной.
Она за меня очень боялась.
Мы пошли в травмпункт. И пока сидели в регистратуре, мам сказала, что надо было дать мне попрощаться с Марсом. Что она была неправа. Но она сама никогда раньше не провожала животных и не знала, как потом бывает плохо. Ей плохо, что мне плохо, что Марсик умер, что она его усыпила, и что она по нему скучает.
Тут меня вызвали в кабинет. Капали в глаза, проверяли зрение. Когда капали, было больно. Но как-то странно, словно это не со мной делали. Я все это время думала одну мысль, на боль почти не отвлекалась. И потом, прямо в коридоре, я у мам спросила:
— Ты же сама говорила, что каждый должен решать за себя сам. Как с зонтиком. Как с Л. тогда. Ты говорила, что каждый должен свою жизнь выбирать своими руками. А тут решила за меня, должна я про собаку знать или нет. Почему?
Я сказала, что мне именно это было обиднее всего.
Мам вздохнула — так сильно, будто сигаретой затягивалась — и сказала мне «Извини». За все сразу. Потому что, на самом деле, люди знают, что каждый должен решать за себя сам. Но с собственными детьми это часто не срабатывает. Потому что мозгами человек (мама или папа) понимает, что так делать нельзя, а сам все равно делает. Ему кажется, что так будет лучше.
Материнский инстинкт, это как влюбленность, когда мозги отдельно. Я поняла.
Кстати, мам у меня курила, когда в школе училась. Я теперь знаю. Мне ее Юля спалила, случайно. Рассказывала чего-то про нашу школку и говорит: «А мы с Элей стоим такие у трансформы». А за трансформаторной будкой все стоят, когда курят. Всегда. Я очень люблю тебя, мой мам. Твоя Лохушка.
Я спросила, какой врач усыплял Марсика. Я сама сказала это слово. И я не знаю, важно это или нет, но я помнила про доктора Евгению Константиновну, которая немного шепелявит, будто говорит на человеческом языке со звериным акцентом. Я не хотела, чтобы этим человеком оказалась она. То есть, я все равно ничего не могла бы изменить, но все равно не хотела. И мам ответила:
— Доктор Акимов. Мальчик совсем молоденький.
Мам сказала, что у этого доктора, кажется, это был первый зверь такой был, доктор сам переживал. Или, может, он просто не привык. Я подумала, что ветеринары — как учителя. Сложная профессия. От их решения зависит судьба — зверя и людей. Трудно.
У нас теперь есть Марсикова Береза. Можно к ней приходить. Но мне, наверное, не захочется. Я с ним попрощалась.
Мы вышли из травмы и я крикнула в небо:
«Марсик, иди гуляй!»
Мама плакала.
И он ушел.
*
«100 дней счастья»: Мне в личку написала какая-то девочка. Сказала, что хочет переводить макси. С того самого места, где я бросила! Я ей готова на шею броситься, виртуально! Пусть забирает!
*
Мам рассказала, как они в одиннадцатом классе своей литераторше дурили мозг. Написали несколько стихов о любви и сказали, что их написала ученица Бориса Пастернака. Что про нее была публикация в каком-то «Огоньке». Тогда многие имена возвращались обратно. Литераторша сделала вид, что что-то такое уже сама слышала. А мам с Юлей написали эти стихи вдвоем. И разыграли так, будто одна делает доклад, а вторая посреди урока как будто «узнает» эти стихи и говорит, что «я их с детства помню, их моя бабушка в тайной тетради хранила переписанными». И они там еще такую слезливую биографию придумали этой «ученице Пастернака», как она умерла от чумки. Тьфу, от испанки. От гриппа в тридцатые. Про эмиграцию и про что-то там еще, про репрессии, кажется.
Литераторша сперва повелась, а потом выяснила, что ей мозг дурили. Был скандал. И ВМ отмазывала маму и Юлю.
Я фигею без баяна. И мам мне потом говорит, что врать это плохо и в кого я такая и вообще. Потрясающе!
Жалко, что сейчас любые стихи можно пробить по интернету!
Мы бы так могли замутить с Л. Год назад, например.
Иногда я думаю, что Л весь этот год как будто умирала по кусочкам. Каждый вечер ее как будто становилось меньше и меньше. А мы не замечали. Я не могу считать себя подругой Л. Потому что я была рядом и ничем ей не помогла. И потому что она мне не доверяла.
*
Шла сегодня мимо дома Л. А дерева моего счастья там нет. Грозой сломало и его спилили. Если бы я знала, когда его будут пилить, я бы взяла себе на память веточку или щепочку. У меня больше нет собаки и нет дерева. И нет подруги. И детство, кажется, тоже уже кончилось.
Чай в пакетиках фруктовый
Зефир
Пастила
Мармелад
Футболки от 48 размера
Носки женские, мужские
Я хотела пойти под окна того дома, где жил АД и зажечь свечки. За него и за Марсюшу. Но там нет свечек, цветов и икон. Они мешали жильцам первого этажа.
*
Мне опять пишут какие-то юзерши и хотят перевод того макси. Видеть вас не могу. Оставьте меня в покое. Все. Пожалуйста. Мне жить незачем, а вы тут все. Вокруг меня слишком много смерти, а тут еще персонажи дохнут!
*
Я сейчас чуть не написала незнакомому человеку, чтобы он горел в аду. Так нельзя. Я ненормальная. Я как тот парень-геймер. Только я не могу в окно!
*
Я дура.
Я не замечала, что теперь мама каждый вечер ходит в магаз на углу. То приносит сыр, то мороженое. Я не люблю сыр, а у мамы опять связки болят, она хрипит. Просто приносит мороженое и складывает в холодильник. Как дрова…. Я сегодня поняла, в чем фишка. Случайно. Мама вышла и сразу с соседкой у лифта пересеклась, а у соседки хаски. Большой. Но он боялся нашего Марсика. когда был маленьким. А потом они дрались. А потом мы договорились, во сколько кто выходит вечером. Чтобы они не дрались в подъезде. Не лаяли друг на друга. А сегодня хозяйка Фила (хаски) маме говорит:
«Вашего-то нет, а я все по старому, после новостей гулять мы ходим».
И мама что-то ответила. Быстро. Будто ничего не говорила. Что-то вежливое и никакое. И пошла в лифт.
И я поняла. Мама до сих пор вечером ходит гулять с Марсиком.
Я тогда маме позвонила и сказала:
— Я тоже пойду «погуляю с собакой»
Мама не удивилась. Спросила:
— Мне пойти с тобой?
А я говорю:
— Ну зачем? Со мной Марсик будет
И я прямо вот знала, что со мной ничего не произойдет.
Мам разрешила. Попросила взять газовый баллончик из обувной тумбочки. И чтобы я его в руке держала, прямо чтобы он теплый был, а то плохо сработает. И объяснила, на какую кнопку жать.
И все. Больше не ругалась, не запрещала.
Даже не спросила, где я буду гулять.
И я пошла «с Марсиком»
Я представляла его себе. Не как крылатого ангела и не как призрака. А просто как будто он живой. Вот береза, где он почти всегда лапу задирал. Значит, в березе есть часть моего Марсюши. Его любимая дорожка между садиком и школой. А гаражи снесли. А в них тоже его душа.
Я шла и говорила с ним вслух. Будто подзывала к себе. Только очень тихо. Я называла Марсюшу всеми ласковыми именами, которые знала. Даже «лохушкой» и «лох-нессиком», как мам меня в детстве.
Мне кажется, что если у Марсюши есть душа, она все это слышала.
Я с ним прощалась.
Я плакала и теперь у меня обе руки были свободны. Можно было вытереть слезы. Но я не хотела. Лучше бы эти слезы зимой ко мне примерзли и мне щеки прожгли насквозь до зубов. Только чтобы опять был поводок в руках и Марсик был живой
Я стояла под тем кустом, где мы с Л. хохотали и фоткались. «Куст сожрал мужика, а ботинки выплюнул». И Марсик лаял и прыгал. Он был еще совсем здоровый, Марсик. А Лилька была моей подругой. И я наконец стала вытирать слезы. А у меня в руке баллончик зажат. Как я обещала маме.
Я не знаю, на что я там нажала. Руки были мокрые от слез, мне кажется. Я себе в лицо попала струей. Страшно дико. Думала, что ослепла. Что на меня напали. Я кричу. Меня хватают за плечи.
Я кричу «Мама», от страха. Я вспомнила, как Л. пугал ее отец. Она тоже звала маму, хотя никто же не поможет, когда вы в доме вдвоем.
И я звала!
А в ответ:
— Верочка!!!
Ненавижу такое ласковое. Но все равно.
Это моя мама была. Она шла со мной. За мной.
Она за меня очень боялась.
Мы пошли в травмпункт. И пока сидели в регистратуре, мам сказала, что надо было дать мне попрощаться с Марсом. Что она была неправа. Но она сама никогда раньше не провожала животных и не знала, как потом бывает плохо. Ей плохо, что мне плохо, что Марсик умер, что она его усыпила, и что она по нему скучает.
Тут меня вызвали в кабинет. Капали в глаза, проверяли зрение. Когда капали, было больно. Но как-то странно, словно это не со мной делали. Я все это время думала одну мысль, на боль почти не отвлекалась. И потом, прямо в коридоре, я у мам спросила:
— Ты же сама говорила, что каждый должен решать за себя сам. Как с зонтиком. Как с Л. тогда. Ты говорила, что каждый должен свою жизнь выбирать своими руками. А тут решила за меня, должна я про собаку знать или нет. Почему?
Я сказала, что мне именно это было обиднее всего.
Мам вздохнула — так сильно, будто сигаретой затягивалась — и сказала мне «Извини». За все сразу. Потому что, на самом деле, люди знают, что каждый должен решать за себя сам. Но с собственными детьми это часто не срабатывает. Потому что мозгами человек (мама или папа) понимает, что так делать нельзя, а сам все равно делает. Ему кажется, что так будет лучше.
Материнский инстинкт, это как влюбленность, когда мозги отдельно. Я поняла.
Кстати, мам у меня курила, когда в школе училась. Я теперь знаю. Мне ее Юля спалила, случайно. Рассказывала чего-то про нашу школку и говорит: «А мы с Элей стоим такие у трансформы». А за трансформаторной будкой все стоят, когда курят. Всегда. Я очень люблю тебя, мой мам. Твоя Лохушка.
Я спросила, какой врач усыплял Марсика. Я сама сказала это слово. И я не знаю, важно это или нет, но я помнила про доктора Евгению Константиновну, которая немного шепелявит, будто говорит на человеческом языке со звериным акцентом. Я не хотела, чтобы этим человеком оказалась она. То есть, я все равно ничего не могла бы изменить, но все равно не хотела. И мам ответила:
— Доктор Акимов. Мальчик совсем молоденький.
Мам сказала, что у этого доктора, кажется, это был первый зверь такой был, доктор сам переживал. Или, может, он просто не привык. Я подумала, что ветеринары — как учителя. Сложная профессия. От их решения зависит судьба — зверя и людей. Трудно.
У нас теперь есть Марсикова Береза. Можно к ней приходить. Но мне, наверное, не захочется. Я с ним попрощалась.
Мы вышли из травмы и я крикнула в небо:
«Марсик, иди гуляй!»
Мама плакала.
И он ушел.
*
«100 дней счастья»: Мне в личку написала какая-то девочка. Сказала, что хочет переводить макси. С того самого места, где я бросила! Я ей готова на шею броситься, виртуально! Пусть забирает!
*
Мам рассказала, как они в одиннадцатом классе своей литераторше дурили мозг. Написали несколько стихов о любви и сказали, что их написала ученица Бориса Пастернака. Что про нее была публикация в каком-то «Огоньке». Тогда многие имена возвращались обратно. Литераторша сделала вид, что что-то такое уже сама слышала. А мам с Юлей написали эти стихи вдвоем. И разыграли так, будто одна делает доклад, а вторая посреди урока как будто «узнает» эти стихи и говорит, что «я их с детства помню, их моя бабушка в тайной тетради хранила переписанными». И они там еще такую слезливую биографию придумали этой «ученице Пастернака», как она умерла от чумки. Тьфу, от испанки. От гриппа в тридцатые. Про эмиграцию и про что-то там еще, про репрессии, кажется.
Литераторша сперва повелась, а потом выяснила, что ей мозг дурили. Был скандал. И ВМ отмазывала маму и Юлю.
Я фигею без баяна. И мам мне потом говорит, что врать это плохо и в кого я такая и вообще. Потрясающе!
Жалко, что сейчас любые стихи можно пробить по интернету!
Мы бы так могли замутить с Л. Год назад, например.
Иногда я думаю, что Л весь этот год как будто умирала по кусочкам. Каждый вечер ее как будто становилось меньше и меньше. А мы не замечали. Я не могу считать себя подругой Л. Потому что я была рядом и ничем ей не помогла. И потому что она мне не доверяла.
*
Шла сегодня мимо дома Л. А дерева моего счастья там нет. Грозой сломало и его спилили. Если бы я знала, когда его будут пилить, я бы взяла себе на память веточку или щепочку. У меня больше нет собаки и нет дерева. И нет подруги. И детство, кажется, тоже уже кончилось.
Чай в пакетиках фруктовый
Зефир
Пастила
Мармелад
Футболки от 48 размера
Носки женские, мужские