Сказав это, Командор расхохотался, подергивая плечами.
– По нам – так хоть мумиями. Но объявись такие вдруг посреди ночей – вам, судари наши, было б весьма не по вам, мы думаем-с. Увидят люди, как ссохшиеся комки вяленых говяд назойливо звонят посреди ночей в погремушки, и всё – сердечные приступы обеспечены.
Я почти машинально кивнул. Он, разумеется, прав: Командор куда лучше мумии. Предстал бы он мумией, и меня б на самом деле хватил удар. Хотя Микки-Маус или Покахонтас посреди ночи с погремушкой в руке – тоже зрелище не из приятных. Командор в одеяниях эпохи Аска – еще куда ни шло.
– Вы – типа… призрак? – собравшись с духом, спросил я, осипши, будто простуженный.
– Хорошие вопросы, – ответил Командор и поднял вверх указательный палец, маленький и белый. – Очень хорошие вопросы, судари наши! Мы суть что? Тогда как сейчас мы временно Командоры. Не что иное, как Командоры. Однако, это, конечно, временно. Кем будем в следующие разы, мы и сами не ведаем. Итак, что мы по сути суть? Ну а вы, судари наши, – что суть вы? Вот, судари наши, ваши облики, а что там – за ними? Спроси вас эдак вот внезапно, и вас, судари наши, собьет с толков. Как и нас, впрочем.
– Вы что, можете принять любой облик? – спросил я.
– Нет, это не суть так просто. Облики, доступные нам, весьма ограничены. Совсем не значит, что мы можем объявиться, кем захотим. Короче говоря, у наших гардеробов есть пределы. Так уж заведено, мы не можем принимать облики помимо тех, какие нам необходимы. И на сии разы мы смогли выбрать разве что этих карликовых Командоров. Исходя из размеров на картинках, получились всего лишь таких вот ростиков. А тут еще эти неудобные одежды…
И он вновь заерзал в своем белом балахоне.
– Ну что, судари наши, вернемся к вашим прежним вопросам. Мы – призраки? Нет-нет, вы что, судари наши. Мы не суть призраки. Мы простые идеи. Призраки – это, по сути, не подвластные людям мистические силы, а мы не таковы. Существуем с различными ограничениями.
У меня было много вопросов. Точнее, должно было быть. Но ни один не смог прийти мне на ум. Почему он обращается ко мне «судари наши», хотя я – один. Но это-то ладно, нет даже смысла спрашивать. В мире «идей» единственного числа, может, и не существует вовсе.
– Ограничения – все практичные, здравые, – сказал Командор. – Например, мы можем воплощаться за дни лишь ограниченные времена. Мы предпочитаем сомнительные ночные часы, поэтому стараемся принимать формы на часы с половин вторых. Заниматься сим в светлые часы для нас утомительно. Все остальные времена без воплощений отдыхаем тамотут, как бесформенные идеи. Как филины на чердаках. Затем, у нас такие конституции, что мы не можем пойти туда, куда нас не приглашают. Однако вы, судари наши, открыли крышки и принесли эти погремушки, потому мы и смогли войти в сии дома.
– Вас заточили в том склепе? – спросил я первое, что пришло на ум. Голос у меня стал тверже, но все равно немного сипел.
– Не ведаем мы этого. У нас не суть памятей в точных смыслах сих слов. Но в том, что мы были заперты на днах склепов, суть некие правды. Мы были в тех склепах и по каким-то причинам не могли выйти наружу. Однако не суть значит, что в тех склепах мы были не свободны. Мы не суть таковы – не ощущаем мук заточений, пусть даже в темных тесных склепах в несвободах хоть сто тысяч лет. Однако, судари наши, за вызволенья нас оттуда премного вам обязаны, благодарим-с. Ведь на свободах куда интересней, чем за пределами их, что и говорить. И также признательны людям, кого зовут Мэнсики. Без их помощей склепы б не вскрылись.
Я кивнул.
– Да, так и есть.
– У нас, можно сказать, были явственные предчувствия. Мы ощущали, что крышки склепов удастся отодвинуть. И сказали нам: «Давайте, ваши часы настают!»
– И потому накануне принялись звонить в погремушку?
– Точно так. И вот – склепы открылись. К тому же дружища Мэнсики любезно пригласили нас к ним на ужины.
Я еще раз кивнул. Мэнсики действительно пригласил Командора – тогда, правда, назвав его «мумией» – на ужин во вторник. Мол, раз уж Дон Жуан пригласил на свой ужин статую Командора… Тогда Мэнсики счел это легкой шуткой, но теперь это уже не она.
– Мы совсем не едим, – произнес Командор. – Даже не пьем. Ведь нам переваривать пищи попросту нечем. Какие жалости, да? Что за прекрасные угощенья оне нам приготовили, а мы? Но приглашенья из уважений мы почтительно примем. Чтоб идеи пригласили на ужины – такого еще не бывало.
То были последние слова Командора в тот вечер. Договорив, он вдруг умолк и тихо сомкнул глаза, как бы погружаясь в медитацию. С закрытыми глазами лицо Командора показалось мне строгим и задумчивым. Тело его совершенно не двигалось. Вскоре Командор как-то потускнел, теряя очертания, и через несколько секунд полностью исчез. Я машинально бросил взгляд на часы. Четверть третьего. Похоже, время его «воплощения» подошло к концу.
Подойдя к дивану, я потрогал место, где он только что сидел. Рука моя не ощутила ничего: ни тепла, ни вмятины, на диване не осталось никаких следов. Выходит, у идеи нет ни тепла, ни веса, и фигура его – лишь временная форма. Я сел рядом с тем местом, сделал глубокий вдох и потер руками лицо.
Казалось, все произошло во сне, и я просто-напросто долго смотрел сон – наяву. Даже не так: этот мир и сейчас – лишь продолжение сна. И я в этом сне застрял – так мне показалось. Но я прекрасно понимал, что это не сон. Хотя, возможно, и не явь. Но и не сон. Мы с Мэнсики высвободили из того загадочного склепа Командора (или идею, принявшую его облик). И Командор теперь в этом доме прижился – так же, как филин на чердаке. Что это могло бы значить, я не понимал, как и не знал, к чему все это приведет.
Я встал, поднял с пола оброненную дубовую трость Томохико Амады, погасил в гостиной свет и вернулся в спальню. Вокруг было тихо. Ни звука. Я снял кардиган, в пижаме улегся в постель и задумался, как быть дальше. Командор во вторник собирается к Мэнсики в гости, раз уж тот пригласил его на ужин. Что из этого выйдет? И чем дольше я думал, тем больше мое сознание теряло равновесие – будто обеденный стол с ножками разной длины.
Но мало-помалу мне очень захотелось спать. Возможно, это сознание, мобилизуя все функции организма, пыталось погрузить меня в сон, тем самым стараясь отдалить меня от действительности с ее бессмысленным хаосом. И я больше не мог этому сопротивляться. Вскоре я уснул. Но вначале вдруг подумал о филине. Как он там?
«Они тоже спят, судари наши», – прошептал, как мне показалось, над самым ухом Командор.
Но это, пожалуй, я услышал уже во сне.
22
Приглашение все еще в силе
Назавтра был понедельник. Когда я проснулся, цифровой будильник показывал 6:35. Я привстал на кровати и мысленно воспроизвел все, что произошло посреди ночи в мастерской: звонившую там погремушку, карликового Командора и наш странный разговор с ним. Хотелось бы думать, что все это сон. Долгий и доподлинный приснившийся мне сон. И только. В ярких лучах утреннего солнца иное и не могло прийти в голову. Я отчетливо помнил все те события, но чем дальше сопоставлял их подробности, тем больше мне начинало казаться, что все это произошло где-то на расстоянии нескольких световых лет от этого мира.
Но как бы ни старался я убедить себя в том, что это был просто сон, я понимал: отнюдь. Возможно, это не явь – но и не сон. Что это такое, я не знаю, но, во всяком случае, – не сон, а нечто совершенно иного происхождения.
Встав с кровати, я взял завернутую в бумагу васи картину Томохико Амады и отнес ее в мастерскую. Там повесил на стену, сел на табурет прямо перед ней и долго рассматривал. Как и сказал ночью Командор, на картине ровным счетом ничего не изменилось. Выходит, Командор возник в действительном мире не с нее. На картине он по-прежнему умирал, истекая кровью, с мечом, вонзенным в грудь. Взгляд устремлен вверх, рот скривился в гримасе. Возможно, он стонет от невыносимой боли. Его прическа, одеяния, меч в руке, черные причудливые сапоги – все точь-в-точь как у Командора, что явился сюда прошлой ночью. Хотя нет, если говорить в порядке повествования – иными словами, хронологически – это объявившийся Командор как две капли воды похож на того, что на картине.
И вот что удивительно: вымышленный персонаж с картины Томохико Амады, нарисованный красками и кистями в стиле нихонга, принимает истинный облик и появляется в действительном мире (или похожем на действительный), где по своей воле перемещается, куда ему вздумается. Однако, внимательно разглядывая картину, я убедился, что такое вполне возможно – в мазках Томохико Амады столько жизни, что изображение вполне способно ожить. Чем дольше смотришь на эту картину, тем сильнее стирается грань между действительностью и сном, плоскостью и объемом, предметом и символом. Примерно как почтальон Ван Гога: вроде не живой, но вглядишься – и начинает оживать. С его воронами так же: они просто легкие черные мазки, но кажется – они кружат в небе. Рассматривая картину «Убийство Командора», я в очередной раз не мог не восхититься мастерством и способностями Томохико Амады. Несомненно, и Командор (или, если угодно, идея) признал прелесть и силу этой картины и позаимствовал с нее свой облик. Подобно раку-отшельнику, который выбирает для жительства ракушку покрепче и красивее.
Насмотревшись на «Убийство Командора», я пошел на кухню, сварил себе кофе и быстро позавтракал, слушая новости по радио. Ни одного значительного известия не передали. Хотя теперь все ежедневные новости не имели для меня почти никакого значения. Лишь одну программу, в семь утра, я взял себе за правило слушать регулярно. А вдруг Земля на краю гибели? Я не хотел стать последним, кто об этом узнает.
Позавтракав и убедившись, что, несмотря на все свои неприятности, наша планета продолжает вращаться, я взял полную кружку кофе и перешел в мастерскую. Распахнул шторы, впустил в комнату свежий воздух. Затем встал перед холстом и принялся за работу. Было появление Командора явью или нет, собирается он на званый ужин Мэнсики или не собирается, мне остается только одно – заниматься своей работой и дальше.
Сосредоточившись, я старался представить образ того мужчины средних лет с «субару-форестером». На его столе в ресторане тогда лежал ключ от машины с эмблемой «Субару», на тарелке тосты и омлет с сосисками. Рядом стояли две пластиковые бутылки: красная с кетчупом и желтая с горчицей, сбоку от тарелки – вилка и нож. К еде мужчина еще не притронулся. Все вокруг заливали лучи утреннего солнца. Когда я проходил мимо, мужчина поднял голову и окинул меня пристальным взглядом.
Он как будто говорил: «Я точно знаю, где и что ты делал». Казалось, я припоминал тот тяжелый холодный отблеск, задержавшийся в его глазах. Где-то я его уже видел… Но где и когда, припомнить я не мог.
Я старался отобразить на картине его фигуру и это бессловесное обращение. Прежде всего подтер хлебной коркой вместо ластика одну за другой лишние линии вчерашнего эскиза углем. Подчистив все, что удалось, поверх оставшихся черных линий я заново наложил черные штрихи, где было нужно. На эту работу ушло часа полтора. В результате на холсте предстал тот мужчина с белым «субару-форестером» – правда, пока что в облике, если можно так выразиться, мумии. Вся плоть отсечена, кожа сухая, как на куске вяленой говядины, а сам он словно ужался и стал на размер меньше. В грубых линиях угля это было особенно заметно. Хотя, конечно, пока что это лишь контур, вся картина в голове постепенно вырисовывалась.
– Ну разве не прекрасны оне? – произнес Командор.
Я резко развернулся. Он сидел на книжной полке у окна и смотрел на меня. Лучи утреннего солнца со спины четко очерчивали его силуэт. По-прежнему в своем белом одеянии и с мечом, длинным для его крошечного тела. Это не сон, разумеется нет, подумал я.
– Мы вовсе никакие не сны. Разумеется, – сказал Командор, вновь прочтя мои мысли. – Даже не так. Мы скорее – бытия, близкие к иллюзиям.
Я молчал и просто разглядывал силуэт Командора с высоты своего табурета.
– Полагаем, вчера мы говорили, что воплощения в светлые времена нас истощают, – произнес Командор. – Однако нам непременно хотелось неспешно понаблюдать, как судари наши рисуют картинки. И вот мы самовольно и пристально наблюдали, как вы работали. Мы вас не обидели?
Отвечать на это было бессмысленно. Обиделся я или нет, скажите на милость, чем живой человек может вразумить идею?
Командор, не дожидаясь моего ответа – или же приняв за ответ мои мысли, – продолжал:
– Как хорошо у вас оне нарисованы! Тут даже постепенно проявляются их сущности.
– Вы знаете этого человека? – удивленно спросил я.
– Конечно, – ответил Командор. – Разумеется, мы их знаем.
– А не могли бы вы о нем немного рассказать? Что он за человек? Чем занимается? Где он теперь?
– Поди ж ты… – произнес Командор, склонив голову набок и нахмурившись. Когда он так хмурился – напоминал чертенка или Эдварда Г. Робинсона из старых гангстерских саг. Кто знает – может, Командор позаимствовал свою гримасу у него. Такое было бы вполне возможно. – В мирах случаются такие вещи, о каких вам, судари наши, лучше не знать, – сказал Командор, не снимая с лица маску Эдварда Г. Робинсона.
Я тогда еще подумал: Примерно то же самое недавно мне говорил Масахико. Бывают такие вещи, о которых, по возможности, лучше не знать.
– То есть то, что мне лучше не знать, вы мне не скажете, верно? – спросил я.
– Почему? Да потому, что вы, судари наши, на самих делах это уже знаете даже без наших рассказов.
Я молчал.
– Вот, скажем, вы, судари наши, рисуя картинки, собираетесь субъективно воспроизвести на них то, что сами прекрасно знаете. Возьмите Телониусов Монков. Оне придумали свои непостижимые и таинственные аккорды не суть разумами или логиками. Оне их просто прозрели и вынули их обеими руками из потайных уголков своих сознаний. Важно не суть создавать что-либо из ничего. Вам, сударям, следует скорее обнаружить те верные вещи во всех, какие уже суть.
Он знает о Телониусе Монке, значит.
– Да, и об Эдвардах как их там, и о прочих, – подтвердил Командор. Он продолжал читать мои мысли. – Но сие ладно, – продолжал он, как бы меняя тему разговора. – Да, вот что еще, из чувств вежливостей на всякие случаи здесейчас нужно не забыть упомянуть о… ваших прекрасных подругах, судари наши. Гм, ну, тех, замужних, что ездят на красных «мини». То, чем вы, судари наши, здесь занимаетесь, простите, мы видим все без исключений: что вы, скинув одежды, вытворяете в постелях.
Я, ничего не отвечая, смотрел Командору в лицо. То, что мы вытворяем в постели… Говоря ее словами, то, что она «стесняется сказать вслух».
– Однако если сможете, пожалуйста, не берите близко к сердцам. Мы понимаем, что это скверно, но идеи – оне, как бы там ни было, видят все. И не могут выбирать, на что им по нравам смотреть. Однако и вправду беспокоиться нечего. Для нас что сексы, что утренние гимнастики, что трубы чистить – все едины. Мы смотрим, но нам это не суть интересно. Просто смотрим, и все.
– Выходит, в мире идей понятия приватности не существует?
– Разумеется, – ответил Командор скорее с гордостью. – Разумеется, ничего подобного у нас не суть нисколько. Поэтому, судари наши, не будете переживать – и все пройдет благополучно. Ну как? Сможете не брать в головы?
Я опять нерешительно замялся. Неужели можно думать о сексе, зная, что за тобой наблюдают от начала и до самого конца? Возникнет ли тогда вообще какое-то влечение?
– Можно один вопрос? – сказал я.
– Если сможем на них ответить.
– Завтра, во вторник, я приглашен на ужин к господину Мэнсики. Вы тоже туда приглашены. Мэнсики-сан давеча говорил, что приглашает мумию, но по сути это он о вас, ведь вы тогда еще не принимали облик Командора.
– Нам все равно. Захотим стать мумиями – станем ими в два счета.
– Нет, оставайтесь таким, – поспешно попросил я. – Так лучше.
– Мы пойдем в дома к дружищам Мэнсики с вами, судари наши. Вы, судари наши, нас видите, а дружища Мэнсики – нет. Поэтому хоть мумиями, хоть командорами, разниц не суть, но все же хотелось бы попросить вас, судари наши, об одних услугах.
– О какой?