– Вам, судари наши, нужно позвонить дружищам Мэнсики и удостовериться, что приглашения на вечера вторников все еще в силах. А заодно предупредить, что с вами приедут не мумии, а Командоры. И уточнить, что оне не будут против. Как мы вам ранее уже говорили, мы не можем появляться там, куда не приглашены. Так или иначе, но нас должны пригласить, сказать: «Пожалуйста, приходите!» Зато достаточно одних приглашений, и после этого мы сможем появляться там, когда захотим. В сих домах приглашениями стали погремушки.
– Понятно, – ответил я. Что бы ни случилось, главное, чтобы он не предстал в виде мумии. – Значит, я позвоню господину Мэнсики и уточню, в силе его приглашение на вторник или нет? А также попрошу изменить имя гостя с мумии на Командора.
– Будем весьма вам признательны. Что ни говорите, никак мы не ожидали, что нас пригласят на званые ужины.
– У меня еще один вопрос, – сказал я. – Вы, случаем, не из сокусимбуцу? Не из тех монахов, кто по своей воле спустились под землю, где отказались от еды и питья и, читая сутры, впали в медитацию? А затем испустили дух и, превращаясь в мумию, звонили в бубенец?
– Хм, – сказал Командор и чуть склонил голову набок. – Как раз этих мы не ведаем. В какие-то мгновенья мы стали чистыми идеями. А до того кем были, где и чем занимались – таких памятей у нас совершенно не суть.
Командор возвел взгляд к потолку.
– Как бы там ни было, нам поры исчезать, – тихо и чуточку хрипло сказал Командор. – Времена воплощений подходят к концам. Утренние часы – не суть для нас. Мои друзья – тьмы. Мои дыханья – пустоты. На сим разрешите откланяться. И за вами – звонки дружищам Мэнсики.
С этими словами Командор закрыл глаза, сжал губы и сплел пальцы обеих рук, точно собирался медитировать, и стал утончаться. Совсем как прошлой ночью, тело его растворилось в пространстве, словно эфемерный дымок, и в лучах утреннего солнца остались лишь я и мольберт с начатой картиной. С полотна на меня пристально смотрел мужчина с белым «субару-форестером» – его черновой набросок углем.
«Я точно знаю, где и что ты делал» – словно напоминал мне он.
После полудня я позвонил Мэнсики. Поймал себя на мысли, что звоню ему домой впервые. Прежде мне всегда звонил он. После шестого гудка Мэнсики ответил.
– Вот хорошо, – сказал он. – Как раз собирался вам позвонить, но не хотел мешать работе и дожидался второй половины дня. Я слышал, вы любите работать с утра.
– Да, я как раз закончил.
– Как работа? Продвигается? – поинтересовался он.
– Да, принялся за новую картину. Только начал.
– Прекрасно! Работа – самое главное. Кстати, я не стал обрамлять ваш портрет. Он так и висит в библиотеке без рамы – краска подсыхает. И без рамы он просто прекрасен.
– Кстати, о завтрашнем дне, – поспешно произнес я, меняя тему.
– Завтра, в шесть вечера, отправлю за вами машину. Как говорится, прямо к крыльцу, – подтвердил он. – Она же отвезет вас обратно. Будем только мы с вами, поэтому насчет одежды и подарка можете не беспокоиться. Приезжайте как есть.
– Вопрос у меня как раз об этом.
– Что за вопрос?
– Помните, вы говорили, что на ужине может присутствовать мумия?
– Да, говорил. Помню. Как же.
– Это приглашение еще в силе?
Мэнсики немного подумал и, судя по звуку, улыбнулся.
– Конечно. Я от своих слов не отказываюсь. Приглашение полностью в силе.
– Мумия по ряду причин приехать не сможет. Но вместо нее просится Командор. Вы не против, если вашим приглашением воспользуется он?
– Разумеется, – не колеблясь, ответил Мэнсики. – Как Дон Жуан приглашал на ужин статую, так и я с радостью и почтением приглашаю в мою скромную обитель Командора. Вот только, в отличие от оперного Дона Жуана, я не сделал ничего плохого, чтобы оказаться потом в аду. Точнее, у меня нет таких намерений. Ведь нас после ужина не потащат прямо в ад, я надеюсь?
– И я на это надеюсь, – ответил я, но, признаться, вовсе не был в этом уверен. Ведь я понятия не имел, что может случиться дальше.
– Это радует. А то я пока не готов там очутиться, – весело произнес Мэнсики. Оно и понятно – все это еще воспринималось им как остроумная шутка. – Позвольте лишь уточнить: оперный Командор, будучи мертвым, пищу этого мира вкушать не мог. А как тот Командор? Сервировать на него? Или он тоже нашего не ест?
– Готовить на него не нужно. Он совершенно не ест и не пьет. Неплохо только, если вы подготовите для него одно место.
– Он что – в высшей степени призрачное существо?
– Думаю, да.
Мне казалось, у идеи и духа – несколько разное происхождение, но затягивать разговор я не хотел и потому пускаться в объяснения не стал.
Мэнсики произнес:
– Хорошо. Непременно обеспечим Командора местом. Пригласить на ужин в мою скромную обитель известного Командора для меня нежданная радость и большая честь. Только жаль, что он не сможет ничего отведать. Ведь я подготовил превосходные вина.
Я поблагодарил Мэнсики.
– Что ж, тогда до завтра, – сказал тот и повесил трубку.
В ту ночь погремушка не звенела. Вероятно, Командор устал, воплотившись в дневное время – и к тому же ответив больше чем на два вопроса. Или же посчитал, что хватит вызывать меня в мастерскую. Как бы то ни было, я глубоко спал до утра и снов никаких не видел.
И на следующее утро, пока я работал в мастерской, Командор тоже не объявлялся, благодаря чему я смог на два часа сосредоточиться на холсте – забыв обо всем и ни о чем не думая. В тот день я первым делом нанес краску поверх эскиза так, что штрихов стало не видно. Примерно так же мы намазываем бутерброд толстым слоем масла.
Прежде всего я использовал глубокий красный, резкий причудливый зеленый и черный со свинцовым оттенком. На то, чтобы подготовить верные цвета, ушло немало времени. Пока я этим занимался – поставил пластинку «Дона Жуана» Моцарта. Под музыку мне все время казалось, за спиной вот-вот появится Командор, но он так и не возник.
В тот день с утра Командор все так же хранил глубокое молчание, подобно филину на чердаке. Но меня это особо не беспокоило. С чего бы живому человеку беспокоиться об идее? У идеи – идейные методы. У меня – моя жизнь. Я сосредоточился на завершении портрета «Человек с белым „субару-форестером“», и образ его ни на минуту не выходил у меня из головы, был я в тот момент в мастерской или нет, стоял перед холстом или его не видел. По радио передавали прогноз погоды в регионах Канто и Токай. Вечером ожидался сильный дождь. Западнее нас погода уже начинала неотвратимо портиться. На юге Кюсю из-за ливней реки вышли из берегов, и всех людей, живущих в поймах, эвакуировали. Жителей горных районов известили об угрозе оползней.
Званый ужин в ливень, подумал я.
Затем я вспомнил о темном склепе среди зарослей – о той причудливой каменной комнате, куда свет проник, стоило нам с Мэнсики сдвинуть груду тяжелых камней. Я представил, как сижу в кромешной темноте на дне этого склепа и слушаю удары капель дождя по деревянной крышке. Я заперт в нем, и у меня нет ни малейшей возможности выбраться наружу. Лестницу унесли, над головой плотно захлопнулась тяжелая крышка. И все люди мира напрочь забыли, что я остался внутри. Или же посчитали, что я давным-давно умер? Ан нет – я еще жив. Мне одиноко, но я пока дышу. До моих ушей доносится лишь шум дождя. Света нет совсем. Снаружи не проникает даже его ниточка. Я прислонился к каменной стене – холодной и сырой. Время – за полночь. Осталось лишь выползти полчищам насекомых.
От таких мыслей у меня сбилось дыхание. Я вышел на террасу и, опершись на перила, неспешно вдохнул через нос свежий воздух и так же неспешно выдохнул через рот. Как обычно, считая количество раз, я методично повторял вдохи и выдохи. Вскоре я уже дышал как ни в чем не бывало. Сумеречное небо заволокли тяжелые свинцовые тучи. Приближалась гроза.
Казалось, белый особняк Мэнсики на той стороне лощины будто бы слегка пари́т над землей. Вечером мне предстоит там ужинать, подумал я. Мэнсики, я и тот известный Командор сядем за один стол.
«Мы говорим о настоящих кровях», – шепнул мне на ухо Командор.
23
Все действительно находятся в этом мире
В то лето мне было тринадцать, сестре – десять. Мы вдвоем ездили в Яманаси навестить дядюшку по материнской линии, который работал в НИИ при тамошнем университете. То было наше первое путешествие без взрослых. Состояние у сестры тогда было сравнительно неплохим, и родители разрешили нам поехать одним.
Дядя был молод и холост (холост он и до сих пор). Если не ошибаюсь, тогда едва разменял четвертый десяток. Занимался (и продолжает по сей день) генетическими исследованиями, был молчалив, себе на уме, но в целом – человек открытый и бесхитростный. Заядлый библиофил, он обладал энциклопедическими знаниями, любил гулять в горах и потому нашел себе должность в университете Яманаси. Нам с сестрой он очень нравился.
С рюкзаками за плечами мы с сестрой сели в скорый поезд до Мацумото и вышли на станции Кофу. Там нас встретил дядя – его, дылду, мы сразу заприметили в вокзальной толчее. Вместе с приятелем дядя снимал домик в городе Кофу, но его сосед тогда как раз уехал за границу, и нам поэтому досталась отдельная комната. Прожили мы в том доме неделю и почти каждый день ходили с дядей в горы. Он рассказывал нам о цветах и насекомых. Памятное то было лето, что и говорить.
Однажды мы ушли дальше обычного и побывали в ветреннице на горе Фудзи – в одной из многочисленных пещер приличного размера вокруг этого вулкана. Там дядя рассказал нам, как она образовалась. Пещеры возникают в базальтовых породах, и внутри них почти не бывает эха. Летом там сохраняется прохлада, поэтому в древности люди хранили в таких местах вырезанный за зиму лед. В зависимости от размера отверстия пещеры эти назывались по-разному: фуукэцу, если человек в него проходил, и кадзаана, если нет. А оба слова были разными прочтениями одних и тех же иероглифов, обозначающих «ветер» и «дыра». В общем, наш дядя, кажется, знал все на свете.
Вход в пещеру был платным, и дядя не пошел с нами, сославшись на то, что уже не раз там бывал, да и потолки внутри пещеры такие низкие, что с его ростом ему нужно сильно сгибаться, отчего у него болела спина. Он нас заверил, что ничего опасного там нет, и мы можем спокойно пойти вдвоем, а он пока у входа почитает книгу. Нам выдали по фонарику и заставили надеть желтые каски. На сводах пещеры были установлены лампы, но светили они слабо. Чем дальше в глубь пещеры, тем ниже становились своды. Нежелание дяди лезть сюда было вполне объяснимым.
Мы с сестрой, светя фонариками под ноги, продвигались вглубь. В летнюю жару нам в пещере показалось зябко. Еще бы – при тридцати двух градусах снаружи внутри не доходило и до десяти. По совету дяди мы надели толстые ветровки, которые прихватили из дома. Сестра крепко держала меня за руку. Не знаю, искала она у меня поддержки или же наоборот, собиралась поддержать меня – а может, просто боялась потеряться. Так что все то время, что мы провели в пещере, ее маленькая теплая рука была в моей. Кроме нас, в пещере оказалось лишь еще двое экскурсантов – супружеская пара средних лет, но они быстро вышли, и мы вдвоем остались одни.
Сестру мою звали Комити[35], домашние ее называли попросту Коми, друзья – Митти, Миттян. Но я не знал никого, кто бы употреблял ее полное имя. Она была невысокой стройной девочкой с аккуратно и коротко подстриженными черными волосами. Глаза у нее были большие и черные, а лицо – изящное, поэтому она походила на маленькую фею. В тот день на ней была белая майка, голубые джинсы и розовые тенниски.
Мы углубились в пещеру, и тут сестра чуть отошла от размеченного маршрута и обнаружила маленький боковой ход. Отверстие в тени было почти незаметным. Сестру привлекла эта дыра в стене, и она сказала мне:
– Смотри, совсем как кроличья нора Алисы[36].
Она обожала «Алису в Стране чудес» Льюиса Кэрролла, и я даже не помню, сколько раз перечитывал по ее просьбе эту книжку. Не меньше ста. Разумеется, сестра с младых ногтей умела читать сама, но все равно очень любила, когда я читал ей вслух. Саму историю она, должно быть, знала наизусть, но каждый раз слушала меня с большим интересом. Особенно ей нравилась глава про кадриль с омарами. Я и теперь помню те страницы наизусть.
– Кролика там нет, – сказал я.
– Но я все равно загляну.
– Только осторожнее!
Это и в самом деле была очень узкая нора (близкая по дядюшкиной классификации к непролазным кадза-ана), но сестра забралась в нее без особого труда. Тело ее скрылось из виду, снаружи остались только ноги от колен. Я понял, что она светит фонариком дальше внутрь. Затем сестра сдала назад и выбралась наружу.
– Дальше глубоко, – сообщила она. – Ход идет вниз. Вот бы посмотреть, что там дальше.
– Нельзя, это очень опасно, – сказал я.
– Не бойся, я же маленькая и спокойно протиснусь.
Сказав это, она сняла ветровку и осталась в одной майке. Протянула мне куртку вместе с каской и, не дожидаясь моих протестов, держа в руке фонарик, юркнула в нору – и тут же скрылась из виду.
Прошло немало времени, но сестры все не было. Изнутри не доносилось ни единого звука.
– Коми! – крикнул я в нору. – Коми! Ты как там?
Ответа не последовало. Мой голос не отдался эхом и сразу же утонул во мраке. Мне стало тревожно – вдруг она застряла в узком проходе и не может сдвинуться ни вперед, ни назад? Или же в глубине норы у нее случился приступ, и она потеряла сознание? Если так, я даже не смогу ее спасти. Перед глазами у меня то и дело мелькали разные финалы – один несчастливее другого. Чем дальше, тем сильнее меня душил окружающий мрак.
Если сестра сгинет в этой норе и больше не вернется в наш мир, что я скажу родителям? Как буду оправдываться? Или мне стоит позвать на помощь дядю, ждущего у входа? Или не остается ничего другого, как терпеливо дожидаться ее здесь? Я наклонился и заглянул внутрь, однако свет фонаря ничуть не пробил темноты в норе. Она очень узкая, но ее внутренний мрак подавлял.
– Коми, – опять позвал я сестру. А затем еще раз, громче: – Коми! – Но ответа по-прежнему не было. До самого нутра меня пробрал леденящий озноб. Неужто я навек лишился здесь сестры? Неужто ее затянуло в нору Алисы, и она пропала безвозвратно? В мир Черепахи Квази, Чеширского Кота и Червонной Королевы. В то место, где не действует логика действительности. Куда-куда, а вот сюда нам нечего было приходить.
Однако вскоре сестра все-таки вернулась. На сей раз, не пятясь, выползла на четвереньках головой вперед. Сперва показались ее черные волосы, затем руки и плечи. Выползло туловище, а последними из горловины норы вывалились розовые тенниски. Ничего не говоря, сестра встала передо мной, потянулась, выпрямившись во весь рост, медленно, но глубоко вдохнула, а после стряхнула с джинсов налипшую грязь.
– Понятно, – ответил я. Что бы ни случилось, главное, чтобы он не предстал в виде мумии. – Значит, я позвоню господину Мэнсики и уточню, в силе его приглашение на вторник или нет? А также попрошу изменить имя гостя с мумии на Командора.
– Будем весьма вам признательны. Что ни говорите, никак мы не ожидали, что нас пригласят на званые ужины.
– У меня еще один вопрос, – сказал я. – Вы, случаем, не из сокусимбуцу? Не из тех монахов, кто по своей воле спустились под землю, где отказались от еды и питья и, читая сутры, впали в медитацию? А затем испустили дух и, превращаясь в мумию, звонили в бубенец?
– Хм, – сказал Командор и чуть склонил голову набок. – Как раз этих мы не ведаем. В какие-то мгновенья мы стали чистыми идеями. А до того кем были, где и чем занимались – таких памятей у нас совершенно не суть.
Командор возвел взгляд к потолку.
– Как бы там ни было, нам поры исчезать, – тихо и чуточку хрипло сказал Командор. – Времена воплощений подходят к концам. Утренние часы – не суть для нас. Мои друзья – тьмы. Мои дыханья – пустоты. На сим разрешите откланяться. И за вами – звонки дружищам Мэнсики.
С этими словами Командор закрыл глаза, сжал губы и сплел пальцы обеих рук, точно собирался медитировать, и стал утончаться. Совсем как прошлой ночью, тело его растворилось в пространстве, словно эфемерный дымок, и в лучах утреннего солнца остались лишь я и мольберт с начатой картиной. С полотна на меня пристально смотрел мужчина с белым «субару-форестером» – его черновой набросок углем.
«Я точно знаю, где и что ты делал» – словно напоминал мне он.
После полудня я позвонил Мэнсики. Поймал себя на мысли, что звоню ему домой впервые. Прежде мне всегда звонил он. После шестого гудка Мэнсики ответил.
– Вот хорошо, – сказал он. – Как раз собирался вам позвонить, но не хотел мешать работе и дожидался второй половины дня. Я слышал, вы любите работать с утра.
– Да, я как раз закончил.
– Как работа? Продвигается? – поинтересовался он.
– Да, принялся за новую картину. Только начал.
– Прекрасно! Работа – самое главное. Кстати, я не стал обрамлять ваш портрет. Он так и висит в библиотеке без рамы – краска подсыхает. И без рамы он просто прекрасен.
– Кстати, о завтрашнем дне, – поспешно произнес я, меняя тему.
– Завтра, в шесть вечера, отправлю за вами машину. Как говорится, прямо к крыльцу, – подтвердил он. – Она же отвезет вас обратно. Будем только мы с вами, поэтому насчет одежды и подарка можете не беспокоиться. Приезжайте как есть.
– Вопрос у меня как раз об этом.
– Что за вопрос?
– Помните, вы говорили, что на ужине может присутствовать мумия?
– Да, говорил. Помню. Как же.
– Это приглашение еще в силе?
Мэнсики немного подумал и, судя по звуку, улыбнулся.
– Конечно. Я от своих слов не отказываюсь. Приглашение полностью в силе.
– Мумия по ряду причин приехать не сможет. Но вместо нее просится Командор. Вы не против, если вашим приглашением воспользуется он?
– Разумеется, – не колеблясь, ответил Мэнсики. – Как Дон Жуан приглашал на ужин статую, так и я с радостью и почтением приглашаю в мою скромную обитель Командора. Вот только, в отличие от оперного Дона Жуана, я не сделал ничего плохого, чтобы оказаться потом в аду. Точнее, у меня нет таких намерений. Ведь нас после ужина не потащат прямо в ад, я надеюсь?
– И я на это надеюсь, – ответил я, но, признаться, вовсе не был в этом уверен. Ведь я понятия не имел, что может случиться дальше.
– Это радует. А то я пока не готов там очутиться, – весело произнес Мэнсики. Оно и понятно – все это еще воспринималось им как остроумная шутка. – Позвольте лишь уточнить: оперный Командор, будучи мертвым, пищу этого мира вкушать не мог. А как тот Командор? Сервировать на него? Или он тоже нашего не ест?
– Готовить на него не нужно. Он совершенно не ест и не пьет. Неплохо только, если вы подготовите для него одно место.
– Он что – в высшей степени призрачное существо?
– Думаю, да.
Мне казалось, у идеи и духа – несколько разное происхождение, но затягивать разговор я не хотел и потому пускаться в объяснения не стал.
Мэнсики произнес:
– Хорошо. Непременно обеспечим Командора местом. Пригласить на ужин в мою скромную обитель известного Командора для меня нежданная радость и большая честь. Только жаль, что он не сможет ничего отведать. Ведь я подготовил превосходные вина.
Я поблагодарил Мэнсики.
– Что ж, тогда до завтра, – сказал тот и повесил трубку.
В ту ночь погремушка не звенела. Вероятно, Командор устал, воплотившись в дневное время – и к тому же ответив больше чем на два вопроса. Или же посчитал, что хватит вызывать меня в мастерскую. Как бы то ни было, я глубоко спал до утра и снов никаких не видел.
И на следующее утро, пока я работал в мастерской, Командор тоже не объявлялся, благодаря чему я смог на два часа сосредоточиться на холсте – забыв обо всем и ни о чем не думая. В тот день я первым делом нанес краску поверх эскиза так, что штрихов стало не видно. Примерно так же мы намазываем бутерброд толстым слоем масла.
Прежде всего я использовал глубокий красный, резкий причудливый зеленый и черный со свинцовым оттенком. На то, чтобы подготовить верные цвета, ушло немало времени. Пока я этим занимался – поставил пластинку «Дона Жуана» Моцарта. Под музыку мне все время казалось, за спиной вот-вот появится Командор, но он так и не возник.
В тот день с утра Командор все так же хранил глубокое молчание, подобно филину на чердаке. Но меня это особо не беспокоило. С чего бы живому человеку беспокоиться об идее? У идеи – идейные методы. У меня – моя жизнь. Я сосредоточился на завершении портрета «Человек с белым „субару-форестером“», и образ его ни на минуту не выходил у меня из головы, был я в тот момент в мастерской или нет, стоял перед холстом или его не видел. По радио передавали прогноз погоды в регионах Канто и Токай. Вечером ожидался сильный дождь. Западнее нас погода уже начинала неотвратимо портиться. На юге Кюсю из-за ливней реки вышли из берегов, и всех людей, живущих в поймах, эвакуировали. Жителей горных районов известили об угрозе оползней.
Званый ужин в ливень, подумал я.
Затем я вспомнил о темном склепе среди зарослей – о той причудливой каменной комнате, куда свет проник, стоило нам с Мэнсики сдвинуть груду тяжелых камней. Я представил, как сижу в кромешной темноте на дне этого склепа и слушаю удары капель дождя по деревянной крышке. Я заперт в нем, и у меня нет ни малейшей возможности выбраться наружу. Лестницу унесли, над головой плотно захлопнулась тяжелая крышка. И все люди мира напрочь забыли, что я остался внутри. Или же посчитали, что я давным-давно умер? Ан нет – я еще жив. Мне одиноко, но я пока дышу. До моих ушей доносится лишь шум дождя. Света нет совсем. Снаружи не проникает даже его ниточка. Я прислонился к каменной стене – холодной и сырой. Время – за полночь. Осталось лишь выползти полчищам насекомых.
От таких мыслей у меня сбилось дыхание. Я вышел на террасу и, опершись на перила, неспешно вдохнул через нос свежий воздух и так же неспешно выдохнул через рот. Как обычно, считая количество раз, я методично повторял вдохи и выдохи. Вскоре я уже дышал как ни в чем не бывало. Сумеречное небо заволокли тяжелые свинцовые тучи. Приближалась гроза.
Казалось, белый особняк Мэнсики на той стороне лощины будто бы слегка пари́т над землей. Вечером мне предстоит там ужинать, подумал я. Мэнсики, я и тот известный Командор сядем за один стол.
«Мы говорим о настоящих кровях», – шепнул мне на ухо Командор.
23
Все действительно находятся в этом мире
В то лето мне было тринадцать, сестре – десять. Мы вдвоем ездили в Яманаси навестить дядюшку по материнской линии, который работал в НИИ при тамошнем университете. То было наше первое путешествие без взрослых. Состояние у сестры тогда было сравнительно неплохим, и родители разрешили нам поехать одним.
Дядя был молод и холост (холост он и до сих пор). Если не ошибаюсь, тогда едва разменял четвертый десяток. Занимался (и продолжает по сей день) генетическими исследованиями, был молчалив, себе на уме, но в целом – человек открытый и бесхитростный. Заядлый библиофил, он обладал энциклопедическими знаниями, любил гулять в горах и потому нашел себе должность в университете Яманаси. Нам с сестрой он очень нравился.
С рюкзаками за плечами мы с сестрой сели в скорый поезд до Мацумото и вышли на станции Кофу. Там нас встретил дядя – его, дылду, мы сразу заприметили в вокзальной толчее. Вместе с приятелем дядя снимал домик в городе Кофу, но его сосед тогда как раз уехал за границу, и нам поэтому досталась отдельная комната. Прожили мы в том доме неделю и почти каждый день ходили с дядей в горы. Он рассказывал нам о цветах и насекомых. Памятное то было лето, что и говорить.
Однажды мы ушли дальше обычного и побывали в ветреннице на горе Фудзи – в одной из многочисленных пещер приличного размера вокруг этого вулкана. Там дядя рассказал нам, как она образовалась. Пещеры возникают в базальтовых породах, и внутри них почти не бывает эха. Летом там сохраняется прохлада, поэтому в древности люди хранили в таких местах вырезанный за зиму лед. В зависимости от размера отверстия пещеры эти назывались по-разному: фуукэцу, если человек в него проходил, и кадзаана, если нет. А оба слова были разными прочтениями одних и тех же иероглифов, обозначающих «ветер» и «дыра». В общем, наш дядя, кажется, знал все на свете.
Вход в пещеру был платным, и дядя не пошел с нами, сославшись на то, что уже не раз там бывал, да и потолки внутри пещеры такие низкие, что с его ростом ему нужно сильно сгибаться, отчего у него болела спина. Он нас заверил, что ничего опасного там нет, и мы можем спокойно пойти вдвоем, а он пока у входа почитает книгу. Нам выдали по фонарику и заставили надеть желтые каски. На сводах пещеры были установлены лампы, но светили они слабо. Чем дальше в глубь пещеры, тем ниже становились своды. Нежелание дяди лезть сюда было вполне объяснимым.
Мы с сестрой, светя фонариками под ноги, продвигались вглубь. В летнюю жару нам в пещере показалось зябко. Еще бы – при тридцати двух градусах снаружи внутри не доходило и до десяти. По совету дяди мы надели толстые ветровки, которые прихватили из дома. Сестра крепко держала меня за руку. Не знаю, искала она у меня поддержки или же наоборот, собиралась поддержать меня – а может, просто боялась потеряться. Так что все то время, что мы провели в пещере, ее маленькая теплая рука была в моей. Кроме нас, в пещере оказалось лишь еще двое экскурсантов – супружеская пара средних лет, но они быстро вышли, и мы вдвоем остались одни.
Сестру мою звали Комити[35], домашние ее называли попросту Коми, друзья – Митти, Миттян. Но я не знал никого, кто бы употреблял ее полное имя. Она была невысокой стройной девочкой с аккуратно и коротко подстриженными черными волосами. Глаза у нее были большие и черные, а лицо – изящное, поэтому она походила на маленькую фею. В тот день на ней была белая майка, голубые джинсы и розовые тенниски.
Мы углубились в пещеру, и тут сестра чуть отошла от размеченного маршрута и обнаружила маленький боковой ход. Отверстие в тени было почти незаметным. Сестру привлекла эта дыра в стене, и она сказала мне:
– Смотри, совсем как кроличья нора Алисы[36].
Она обожала «Алису в Стране чудес» Льюиса Кэрролла, и я даже не помню, сколько раз перечитывал по ее просьбе эту книжку. Не меньше ста. Разумеется, сестра с младых ногтей умела читать сама, но все равно очень любила, когда я читал ей вслух. Саму историю она, должно быть, знала наизусть, но каждый раз слушала меня с большим интересом. Особенно ей нравилась глава про кадриль с омарами. Я и теперь помню те страницы наизусть.
– Кролика там нет, – сказал я.
– Но я все равно загляну.
– Только осторожнее!
Это и в самом деле была очень узкая нора (близкая по дядюшкиной классификации к непролазным кадза-ана), но сестра забралась в нее без особого труда. Тело ее скрылось из виду, снаружи остались только ноги от колен. Я понял, что она светит фонариком дальше внутрь. Затем сестра сдала назад и выбралась наружу.
– Дальше глубоко, – сообщила она. – Ход идет вниз. Вот бы посмотреть, что там дальше.
– Нельзя, это очень опасно, – сказал я.
– Не бойся, я же маленькая и спокойно протиснусь.
Сказав это, она сняла ветровку и осталась в одной майке. Протянула мне куртку вместе с каской и, не дожидаясь моих протестов, держа в руке фонарик, юркнула в нору – и тут же скрылась из виду.
Прошло немало времени, но сестры все не было. Изнутри не доносилось ни единого звука.
– Коми! – крикнул я в нору. – Коми! Ты как там?
Ответа не последовало. Мой голос не отдался эхом и сразу же утонул во мраке. Мне стало тревожно – вдруг она застряла в узком проходе и не может сдвинуться ни вперед, ни назад? Или же в глубине норы у нее случился приступ, и она потеряла сознание? Если так, я даже не смогу ее спасти. Перед глазами у меня то и дело мелькали разные финалы – один несчастливее другого. Чем дальше, тем сильнее меня душил окружающий мрак.
Если сестра сгинет в этой норе и больше не вернется в наш мир, что я скажу родителям? Как буду оправдываться? Или мне стоит позвать на помощь дядю, ждущего у входа? Или не остается ничего другого, как терпеливо дожидаться ее здесь? Я наклонился и заглянул внутрь, однако свет фонаря ничуть не пробил темноты в норе. Она очень узкая, но ее внутренний мрак подавлял.
– Коми, – опять позвал я сестру. А затем еще раз, громче: – Коми! – Но ответа по-прежнему не было. До самого нутра меня пробрал леденящий озноб. Неужто я навек лишился здесь сестры? Неужто ее затянуло в нору Алисы, и она пропала безвозвратно? В мир Черепахи Квази, Чеширского Кота и Червонной Королевы. В то место, где не действует логика действительности. Куда-куда, а вот сюда нам нечего было приходить.
Однако вскоре сестра все-таки вернулась. На сей раз, не пятясь, выползла на четвереньках головой вперед. Сперва показались ее черные волосы, затем руки и плечи. Выползло туловище, а последними из горловины норы вывалились розовые тенниски. Ничего не говоря, сестра встала передо мной, потянулась, выпрямившись во весь рост, медленно, но глубоко вдохнула, а после стряхнула с джинсов налипшую грязь.