– Почему? – глядя в пустоту, спросила Нина – на этот раз вслух. – Почему нас не убили? Почему дают возможность предупредить остальных? Почему рассказали нам о своих намерениях?
– Уже не важно, – бормотал Давид, набирая на консоли координаты службы безопасности, – главное – успеть.
18. Томми, Ченнинг
Томми ненавидел ар-деко. Его выворачивало от всей этой вычурной псевдопозолоты, пластика под дерево и слоновую кость, нарочитый шик в стиле всеми забытых индустриальных революций. Вот, скажем, на хрена нарочитый шик в корабельном ангаре? Зачем нужны стапеля, украшенные псевдоэтническими узорами, из псевдобронзой? Тормозные контроллеры с профилями 20 годов XX века. Стенные панели, украшенные геометрией золотого периода дизелей… И обязательные расходящиеся лучи и силуэты дирижаблей тут и там. Само по себе это было красиво, спору нет, но в качестве повсеместного, навязчивого тренда утрачивало наполнение, как и любое течение, растиражированное массовой культурой. То же самое когда-то случилось и с панк-ревайвал. Как только они ушли из маленьких субкультурных пещер типа бара «Хилли», все эти «Фак-о-фак», «Тян-ань-Мень», да и он сам, Томми, становились все дороже и дороже, но утрачивали что-то другое, очень важное.
Впрочем, Томми подозревал, что эта его неприязнь к ар-деко связана с тормозами, которые врубил его стареющий организм по отношению ко всему новому. Это подозрение никак не влияло на право Томми ворчать по любому поводу. Это право он тоже заработал старостью. Но знаете что? На хрен старость и на хрен организм. И ар-деко тоже на хрен.
– На хрен Президентский люкс! – рявкнул Томми, и встречающий его парень, тощий и высокий блондин со странной походкой, как будто слегка сжался. Он, конечно, был обычным исполнителем, ни в чем не виновным. Томми почувствовал укол стыда. Он же сам десять раз повторил в разговоре с засранцем Маликом, что не хочет видеть ни его, ни другие официальные лица. Никакой парадной встречи! А срываться на обычном исполнителе глупо даже для старика. Тем более, если исполнитель смотрел на него такими глазами. Уж что-что, а взгляд фаната Томми знал прекрасно. Ещё не успел забыть.
– Я хотел свалить от чужих глаз, – примиряюще объяснил Томми, – а у президентских номеров постоянно болтаются дроны папарацци. Парень, они меня достали, понимаешь? Я слишком старый для таблоидов.
– К сожалению, все VIP-ы заняты… – пробормотал парень.
– Да и на хрен VIP-ы. Дайте мне обычный номер.
Тощий блондин растеряно оглянулся, но поддержки ждать было не от кого.
– Слушай, парень, я не выпендриваюсь… Просто, не нужно мне все это, понимаешь?
– Я знаю, – кивнул Ченнинг, – но обеспечить режим инкогнито на этаже с обычными номерами будет ещё сложнее. Вас обязательно кто-нибудь узнает, пойдут слухи.
– Черт, да, ты прав.
Томми поставил рюкзак на пол и потёр затёкшее плечо.
– Ну, ты же умный, приятель, я это вижу, – чувствуя себя последней лицемерной мразью, произнес Томми, – придумай что-нибудь. Пойди навстречу старой рухляди. Прикинь, куда не смогут сунуться папарацци, а?
Тощий блондин и правда оказался неглупым чуваком. Он думал всего секунду, а потом усмехнулся.
– Вообще-то это запрещено, – сказал Ченнинг, – но если я смогу провести вас на этаж для обслуживающего персонала, ни один папарацци не станет вас там искать. Правда, с комфортом там не очень…
– На хрен комфорт, – усмехнулся Томми, – давай, протащим мою старую задницу в ваши закрома.
Парень снова неуверенно оглянулся.
– Вам придётся переодеться. Лучше в рабочий комбез, – задумчиво проговорил Ченнинг. Потом улыбнулся и добавил:
– Только не оранжевый.
Ченнинг сдвинул скрытую псевдоэтническим узором панель, за которой обнаружилась полость, завешанная комбезами, монтажными касками, мотками проводов и какими-то технологическими приблудными, назначения которых Томми не знал.
– Поверь мне, вряд ли кто-то кроме тебя помнит мой оранжевый комбез, – Томми подошел к шкафу. – Это было ещё в «Хилли», на Иво. Прошлая жизнь. Меня начали узнавать намного позднее, когда Вагенштэйн придумал одеть меня в свитер.
– Я в курсе, – кивнул Ченнинг, – но сегодня утром прибыли роуди Кении. Они нормальные ребята. Могут и помнить. Вон их корабль. «Галатасарай».
– Тогда на хрен оранжевый, – согласился Томми.
Когда старик натянул на себя зелёный с жёлтыми нашивками комбез, – прямо на ту одежду, в которой был, – Ченнинг, ни говоря ни слова, а потому и не требуя глупого старческого бахвальства, перехватил рюкзак Томми и пошел в обход громоздкого, намеренно-ортодоксального корабля «Галатасарай» в противоположную сторону от парадного лифта. «Хорошая тачка, – подумал Томми, – а нутро этой зверюги, несмотря на всю эту внешнюю ортодоксальность, наверняка забито самым современным дерьмом. Я и сам так когда-то делал». А потом Томми заметил лого певицы на борту – встающее солнце в пшеничном венке. Художник очевидно вдохновлялся имперским гербом СССР. Это было неожиданно, и поэтому понравилось Томми. Когда-то в качестве его лого корабли украшали изображениями растоптанного армейского говнодава. Даже в те дни, когда он носил кожаные ботинки, сшитые на заказ и кеды, стоимостью с его дом на Бахрейне каждая.
Впрочем, Томми миновал период стяжательства довольно быстро. Рядом были те, кто мог трахнуть его в мозг даже тогда, когда он звездил, типа ворчливого старины Тетерски и старого типпана Вагенштэйна. Сейчас они оба сидели на большом джем-сейшене одесную господа бога, а сам Томми был слишком стар для того, чтобы хоть кому-то пришло в голову трахать его мозг.
Ченнинг вывел Томми на пожарную лестницу. Обычную, с потертой ковровой дорожкой, придавленной к ступеням тусклыми арматуринами. И с пластиковыми перилами неопределенного цвета. Здесь явно ходили, и много, а ар-деко хоть и присутствовал, но не кричаще и терпимо. Очевидно, клиентов «СФР» не ждали тут без крайней нужды. А ещё тут едва заметно пахло марихуаной. Томми не долбил уже лет десять. Не то, чтобы принципиально, просто в определённом возрасте человек выглядит смешно с косяком в зубах.
– Придётся подняться на пять этажей, – сказал Ченнинг.
– Нет проблем, – кивнул Томми, и не застонал вслух.
19. Марк, Леша
Восемь прыгунов с погашённой электроникой были выброшены вспомогательными катапультами из трюма «Ревущего медведя». Беззвучно. В стерильную космическую пустоту. Связь, двигатели, навигационные приборы – все отключено: восемь безжизненных кусков пластика и металла за бортом улетающего флагмана.
Единственное, что работало на прыгунах – персональные оперативные системы скафандров. Необходимый минимум, для контроля жизнеобеспечения пилотов. Командор и его спецы надеялись, что эти слабые сигналы не пробьются сквозь корабельную броню.
По сути, прыгуны падали, повинуясь слабому на таком расстоянии притяжению звезды. А прямо на них мучительно медленно надвигалась тёмная громада «Айовы».
Медленно и долго, растягивая каждую секунду во фрактальную бесконечность времени. Леша помотал головой. Непрошенные, в неё лезли неуместные здесь и сейчас воспоминания о школе, физике, курсе фракталов. Его вёл смешной старик по фамилии Мбезе. Неправильно об этом думать. Не сейчас. Старик все время ходил в бабочке нелепого кислотно-зеленого цвета. И костюме, который, кажется, был старше его. Леша не вспоминал об учителе ни разу с тех пор, как переехал с родителями на Дофину.
Марк и Леша сидели, вцепившись в подлокотники кресел, глядя через лобовой иллюминатор на то, как сквозь невещественную тьму надвигалась тьма вещества, набор атомов, организованных людьми в нечто, служащее исключительно для истребления людей, превращения их организованного эволюцией вещества в вещество хаотичное и мертвое. Тысячи часов созидания кибернетиков, инженеров, физиков, программистов, нейропрограммистов и прочих, прочих, прочих, обращённые смертью.
А на его пути – маленькие прыгуны, все эти «Ливерпули», «Мейконы», «Сальвадоры» и «Мёльндали», которые не имели ни единого шанса остановить эту мощь.
В темноте ярко полыхнули маневровые сопла «Ревущего медведя». Сигнал.
– Врубай! – выдохнул Марк, а потом вспомнил, что связи нет, и хлопнул Лешу по плечу.
Восемь прыгунов одновременно врубили двигатели и понеслись навстречу «Айове». Они не могли его остановить, но в их силах было сделать так, чтобы «Айову» смогли остановить другие.
Сразу от нескольких солнечных систем, ориентируясь на координаты «Большого медведя», стартовали боевые корабли человечества. Но они были слишком далеко, а «USS Айова» уже врубил двигатели разделения, готовясь совершить прыжок. Никто не знал, куда, зачем, что прописано в алгоритмах этого монстра. Но судя по тому, как он атаковал первые же встреченные корабли – экспедицию Дальней разведки, – его алгоритмы были враждебны. Созданные войной и проспавшие десятилетия, они проснулись, чтобы продолжить войну. Надвигающийся корабль был персонифицированным кошмаром.
Прыгуны «Ревущего медведя» должны были доставить на «Айову» вирусные бомбы, которые, – Марку очень хотелось в это верить, – смогут прорвать системы безопасности корабля-камикадзе, и где бы он ни появился, оповестить людей о надвигающейся опасности. По сути, они собирались бомбардировать «Айову» маяками. Это было почти смешно, но смеяться не хотелось.
– Медленнее, – прорвался в наушники шёпот Леши. Режим молчания больше не действовал. – Сбрасывай скорость. Нам нужно уйти ему под брюхо.
– В курсе, – сквозь зубы ответил Марк, – это не я гоню. Это он ускоряется. Древний двигатель. Ему нужен разгон.
– Я знаю, – Леша сидел, откинувшись, в навигационных очках в пол лица, – сбрось скорость. Пусть он нас накроет. Мне нужно стабилизировать прицел.
Звука выстрела – не было, вакуум поглотил хлопок. Но все они, в каждом прыгуне увидели рой ярких точек, отделившихся от «Айовы» и устремившихся им навстречу. На этот раз их не собирались взламывать. Их собирались уничтожить.
– Извини, старичок, не получится, – прорычал Марк и рывков увёл прыгун в сторону.
Леша не знал, кому это было сказано, ему или «Айове».
– Что это такое? – крикнул Марк. – Чем он в нас засадил?
– Самонаводящийся снаряды, – крикнул Леша, пытаясь поправит врезавшийся в плечо ремень, – но устаревшие. Они нас не видят. Этот камикадзе построили ещё до нашего рождения.
Они, сами того не замечая, кричали так, словно все происходило не в тишине, словно грохот корабельных орудий «Айовы» оглушил их.
– На хера было вообще строить собственный камикадзе, – рявкнул Марк. Прыгун трясло так, что Леша слышал стук своих зубов. И чувствовал, как ноют мышцы шеи.
– Об этом думает сейчас вся экспедиция, – пожал плечами Леша и чуть не взвыл от боли.
– Мне не интересно, кто об этом думает, – крикнул Марк, – мне интересно, на хера!
Маленькие прыгуны на фоне «Айовы», были все равно, что охотничьи дробины на фоне восьмиэтажного дома, песчинки рядом с китом, пороховые крупицы рядом с баллистической ракетой. Леша и Марк, сами того не понимая, кричали, пытаясь заглушить свой страх.
«Ливерпуль» выровнялся, сбросил скорость и позволил необъятной «Айове» скрыть от них солнце. Больше в лобовой иллюминатор ничего нельзя было рассмотреть, только тьму. Но эта тьма имела массу, она двигалась и источала опасность. Марк вел «Ливерпуль» по приборам. Они не договаривались заранее, кто будет вести корабль, а кто контролировать выстрел. Просто так уж повелось ещё с лётной школы: Марк был объективно лучше, как пилот, и никто не поражал цель так точно, как Леша. Вместе они были лучшим экипажем выпуска.
– Вижу цель, – пробормотал Леша, стараясь не обращать внимания на ноющее плечо, – постарайся подойти ближе.
– Куда уж на хрен ближе, я и так глажу его по брюху…
– Зависни так. Мне нужно несколько секунд.
Новый рой смертоносных светлячков сорвался с корпуса камикадзе и устремился прямо на «Ливерпуль».
– Они нас достанут! – крикнул Марк.
– Ещё секунда! – прошептал Леша. – Всего одна секунда…
Их задело. Не сильно, но повредив маневровое сопло на правом борту. «Ливерпуль» завертелся вокруг своей оси. Стабилизатор взвыли, пытаясь выровнять прыгун, но было уже поздно.
«Айова» вздрогнул всем корпусом, на мгновение застыл в пространстве, а потом исчез.
– Ты успел выстрелить? – спросил Марк, цепляясь левой рукой за подлокотник, а правой упираясь в потолок. Их продолжало вращать.
– Нет, – ответил Леша. – И никто не успел.