Джезва страдала лёгкой формой синдрома Дауна и попала на «СФР» по той же программе, что и Бобби. Налоговые преференции при найме инвалидов. Они встретились в химчистке, куда Бобби приковылял, чтобы сдать свою униформу в стирку.
Синдром Дауна оставил на её лице едва заметный, но все же странно-очевидный отпечаток. Что-то с глазами, с мимикой, которая словно вообще отсутствовала. Но синдром не был единственной проблемой Джез. Она, как и Бобби, родилась с атрофированными нижними конечностями. Правда, экология в её случае была не виновата. Её предки плотно сидели на нейро-транках. Какие-то то ли хиппи, то ли типпи из религиозной коммуны на отшибе вселенной. Однако, сейчас Джезва прекрасно и даже грациозно ходила на своих двоих. Едва достигнув совершеннолетия и свалив в большой мир, она подала в суд на родителей и коммуну, выиграла дело, и те оплатили ей операцию. Вот только в случае с Бобби это вообще не канало. Его врождённый порок затрагивал не только нижние конечности, он прошёлся шальной очередью по всей нейросистеме. Так-то не скажешь, и он сам ничего такого не ощущал, но для того, чтобы обзавестись собственным ногами, ему необходимо было пересобрать позвоночник и перенастроить часть нервной системы. А это совсем другие деньги, бро.
– Привет, Джез.
– Привет, Бобби.
– Примешь мои шмотки?
– Да.
Общаться с Джезвой было не просто. Она не стремилась поддержать беседу, не понимала этой необходимости.
– Как дела, Джез?
– Хорошо.
Другой бы спросил: «А у тебя?» – но она просто дала прямой ответ на прямой вопрос, забрала шмотки Бобби и загрузила их в пластиковый контейнер.
– Отметь, пожалуйста, своей консолью.
Бобби послушно провёл своей консолью перед экраном считывающего устройства.
– Спасибо, – Джезва взяла контейнер и перенесла на стеллаж к десятку точно таких же. Потом вернулась и встала, глядя на Бобби. И ничего не говоря. Просто смотрела и ждала. Жуткое ощущение.
– Ну ладно, Джез, пойду я. Пока.
– Пока.
Бобби поковылял к выходу, стараясь не оглядываться. Но зная, что Джез так и смотрит ему в спину.
Что-то ему не нравилось, как скрипел шарнир в левой ноге экзоскелета. Или это сервопривод? Надо бы провести диагностику.
Но вместо этого, вернувшись домой, Бобби выбрался из экзоскелета, снял со стены свой банджо и завалился на кровать.
В узкий иллюминатор сочился тусклый свет местного солнца. Он был странный и неприятный: тускло-желтый с едва заметным красным оттенком. Бобби потянулся к жалюзи, но было слишком далеко. Любому другому надо было бы просто привстать с кровати. Но Бобби не мог.
Его комната изначально не предназначалась под жилье. Это была старая спасательная капсула. Но недавно, на другой стороне астероида поставили новые, а старые передали под жилые помещения для персонала. Запертые в теле огромной, летящей в космосе скалы, они вынуждены были крайне рачительно относиться к используемому пространству. Бобби это понимал и не возражал. Ему нравилась эта берлога. Просто он не мог дотянуться до проклятых жалюзи.
Настроение падало со скоростью метеора, вошедшего в атмосферу.
Вообще-то, Бобби был силён от природы, у него был стержень, и он умел говорить себе: «Утри нос и дерись!» Отец хорошо его воспитал. У Бобби, конечно, были в детстве проблемы с социализацией, как и у многих инвалидов, но он их преодолел. День изо дня, год от года он пытался жить нормальной жизнью.
Но, знаешь, бро, не всегда получалось. Трудно притворяться нормальным, когда половины тебя не существует. И иногда накатывало желание перестать сражаться, перестать стремиться к полноценности. Можно же просто залезть в один из этих благотворительных домов для инвалидов, жить на государственные или частные субсидии среди таких же, как он. Только это стремно, бро. Вроде как, совсем без надежды, вроде как, смириться.
Бобби взял несколько аккордов. Вот бы Ченнинг зашел, что ли. Они – кореша, зёмы, могут просто сидеть молча, а все равно, как-то легче становится. Но бро Че сейчас в делах по самые уши. Рождество на носу, горяченькие деньки. Ему не до разговоров. Ченнинг – голова, занимает серьезное положение в «СФР», не в самом топе, конечно, но и не мусорщик. И достаётся ему соответственно, то и дело на ковёр бегает к самому Малику, которого Бобби если и видел, то только через прозрачный пластик президентского кабинета. Так что, Ченнингу сейчас не до Бобби, и это понятно. Но если бы он вырвал пару минут, просто зайти, выпить по бутылочке, Бобби был бы рад…
Бобби взял ещё пару аккордов из последней песни. Про дождь, весну, про девчонку, которая ходит по спальне в мужской рубашке на голое тело, подставляя непослушные волосы солнцу. Хорошая песня, факт.
14. Джезва
Джез была чистокровной гереро. И вот вам одна история.
Когда-то давно, до большого переселения с Земли, её народ проживал на юге континента под названием Африка. В основном в стране Намибии. Границы Намибии повторяли границы другой страны – Германской Юго-Западной Африки. Эта страна существовала с 1883 по 1915 год. Всего 32 года, в течении которых европейские колонисты массово переселялись в Африку, захватывая пастбища гереро. Трети века хватило на то, чтобы народ Джез едва не вымер, лишенный привычных источников пропитания. В 1904 году гереро подняли восстание, которое было жестоко подавлено специально сформированным в Германии 14-тысячным карательным корпусом. Экспедиция против восставших гереро была профинансирована «Дойче Банком», её снаряжением занимались ведущие немецкие производители.
В тот год было уничтожено 65 тысяч представителей народа гереро, а тех, кто выжил, поместили в концлагеря.
Понадобилось ещё 100 лет на то, чтобы ООН признала события 1904 года геноцидом.
Генноцид, это плохо.
А вот другая история.
В начале XXI века предки Джез были богатыми бизнесменами. Им принадлежала небольшая, но богатая территория на том же Африканском континенте. Эта земля была аномально богата драгоценными камнями. На добыче которых активно использовался труд нищих, полуголодных людей, включая и многих гереро. Смертность на добыче алмазов нельзя сравнивать с геноцидом 1904 года, и все же она была высокой. И однажды гереро-рабы восстали против гереро-хозяина. Но у него была собственная маленькая армия, многие из солдат которой тоже были гереро. Солдаты-гереро, защищая хозяина-гереро, убили 29 гереро-рабов, а остальных разогнали. И тогда хозяин-гереро повелел больше не принимать на работу рабов-гереро. В течении следующего года умерло от голода почти 1300 человек. Впрочем, умер и сам хозяин, отравившись ядом японской рыбы. Говорят – умер не случайно, ведь повар у хозяина-гереро тоже был гереро. Но никого не обвинили.
В этой истории все плохо, но она научила Джезву понимать, что одно зло может быть страшнее другого.
Вот третья история.
Сын хозяина-гереро не был похож на своего отца. Он продал территорию с алмазами и на полученные деньги создал заповедник «Гереро», естественный природный музей. Молодой хозяин добился того, что его народ снова начал процветать, он создал школы и большой курорт на берегу океана, куда какое-то время было модно приезжать на каникулы целыми семьями.
Иногда добро приходит на смену злу. Это хорошо.
Вот четвёртая история.
Молодой хозяин умер в возрасте 44 лет от рака пищевода. Перед смертью он очень страдал. К тому времени атмосфера Земли была так пропитана ядом, что человечеству пришлось строить огромные корабли-ковчеги и спешно эвакуироваться. Уже умирая, молодой хозяин гереро вложил все свои деньги в строительство ковчега для своего народа и многих других людей, живших в Африке. Но Намибия была одним из самых коррумпированных государств континента, и после смерти молодого хозяина, часть его денег украли. Поэтому радиационная защита у корабля «Песочная звезда» оказалась критически-низкого качества, но перестраивать было некогда и не на что.
После прибытия на Спасение две трети пассажиров «Песочной звезды» умерли от лучевой болезни.
На смену любому добру всегда приходит новое зло. Закон приливов и отливов, которому человечество следует неукоснительно. Таков ход вещей, вот и все.
Последняя история.
У потомства выживших колонистов с «Песочной звезды» обнаружилась прогрессирующая мутация генома, самым частым выражением которого стал особый тип синдрома дауна. Его так и назвали – «синдром гереро». Он мог проявиться через одно или два поколения, но в любом случае это было неизбежно. В конце концов, ни одного здорового представителя гереро не осталось. В огромной вселенной, по которой расселилось человечество, не было ни одного здорового гереро. Ни одного.
Ни одного.
И Джез не знала, плохо это и хорошо. Потому что, может быть, это значило, что её народ, наконец, перестанет страдать. Перестанет навсегда. Она немножко этого желала. Но она вовсе не хотела того же всем остальным людям.
Одним из проявлением «синдрома гереро» оказалась гипер-чувствительность к изменению окружающего информационного фона. Джезва заранее знала, когда начнутся дожди на тех планетах, где она проживала, чувствовала, когда животные мучились от болезней, однажды за девять дней предсказала грядущее землетрясение. За три дня до того, как сейсмологическое оборудование подняло тревогу. Любое изменение во вселенной сопровождается информационным шумом. Люди создали тысячи приборов для их обнаружения. Джез умела это с детства.
Заканчивая смену в прачечной «СФР», Джез задержалась у маленького круглого иллюминатора в раздевалке. Она смотрела в испещрённую белыми песчинками темноту космоса и понимала, что оттуда движется новое зло. Потому что так и бывает – прилив и отлив. Зло и добро. Всегда.
15. Ченнинг, Фиби, Бобби
Ченнинг проснулся в пять утра под незнакомый, назойливый рингтон. И не сразу смог понять, где это он? Сонная Фиби мученически простонала на его плече и сомнамбулически села в кровати.
– Тебе нужно срочно сваливать, – еле ворочая языком, пробормотала Фиби.
– Да… – Томми тоже сел. – Да, никто не должен нас видеть. Но… пять утра.
– Я всегда так просыпаюсь. За то, чтобы быть в топе, нужно платить. Уходи.
Ченнинг, с трудом ворочая мозгами, встал с шикарной кровати Фиби и начал одеваться.
– Не забудь, – ковыляя в темноте к подмигивающему кофейнику, сказала Фиби, – сегодня придёт «Галатасарай».
– Да, я помню.
Это был секс, функционал, устраивающий обоих. Они стали любовниками через две недели, после прибытия Ченнинга в «СФР», но этой ночью он впервые был допущен в личные апартаменты Фиби. И удивился тому, что они не особенно отличались размерами от его норы. Обстановка, конечно, шикарная, но в целом – не пещера дракона.
Разумеется, внутренним корпоративным уставом сексуальные связи с коллегами были строго запрещены. Ченнинг не прощаясь вышел в коридор. Было тихо, безлюдно, пахло озоновой свежестью. Плоские, похожие на китайские шляпы роботы-уборщики скользили по ковролину, и Ченнинг едва не наступил на одного из них. Это было бы громко. Соседом Фиби был Энио Скорпен, глава службы экологической защиты «СФР». Не стоило его будить.
Через огромный, во всю стену, иллюминатор в конце коридора, сочился жёлтый с красными вкраплениями свет Медеи. Солнца, миллионы лет делившего пространство с единственной планетой и хаотическим ожерельем астероидов, пока сюда не явились сначала экспедиция Дальней Разведки, а затем Малик со своим «СФР». На единственной планете Медеи – Пенелопе – было холодно, как в вывернутой наизнанку преисподней, но там был лед, а лед это вода. Солнечная энергия, вода и начальный капитал – вот с чего начался когда-то «СФР», который к появлению здесь Ченнинга превратился в престижный развлекательный центр для тех, кто может себе это позволить. Но начинался он, как крутой андеграундный проект. Респектабельность пришла позднее.
Когда-то здесь тряс своей красной чёлкой с вплетенными элементами старых компьютерных плат Хьюго Марс, призывал заняться сексом по-собачьи Пол Ингердт, пела свои пронзительные панк-баллады Хэрри Коллми. Здесь звучала музыка, перевернувшая культуру вселенной человечества. И все эти парни и девчонки ещё не были хедлайнерами, закостеневшими в олове славы мэтрами, завсегдатаями селебрити-ток-шоу. О них никто не знал, а они уже перекраивали мир, выступая на разогреве у монстров панк-ревайвл, типа «Фак-О-Фак», «Площадь Тян-Ан-Мень». И Томми, чувака в военных ботинках, в свитере и с длинной чёлкой песочного цвета.
Но бро Че опоздал. И когда оказался на «СФР», здесь играли взрослую музыку звезды совсем другой формации. Те кого все устраивало. Это было скучно и прибыльно.
Ченнинг решил спуститься по пожарной лестнице, опасаясь столкнуться лифте с кем-нибудь из ранней обслуги. Он вышел тремя этажами ниже в гигантский зал казино, оформленный в модном стиле нео-ар-деко, и почувствовал себя неуютно в пустом помещении с переизбытком зеркал. Прошёл между рядами одноруких бандитов всех мастей, потом между столами китайского домино, расставленными в тщательно продуманном беспорядке. Сверху над залом нависал полупрозрачный дирижабль кабинета Малика. Несмотря на все омолаживающие процедуры, миллионы, потраченные на четыре геномные пересборки, сверхдозы наночастиц, отслеживающих любой чих боса «СФР», он был грузен и от него постоянно несло старостью. Фигурально. Когда он 23-летним пацаном втюхал все отцовское наследство в затерянный на отшибе астероид, он был крутой, ему никто не верил, над ним все смеялись. Ченнинг не мог представить человека способного смеяться над нынешним 104-летним Маликом. Ему все доверяют, с ним ведут деловые переговоры, он постоянно выступает на топовых консольных каналах в качестве бизнес-аналитика. Но он больше не крутой. Старость не такая плохая штука, но у неё есть один серьёзный минус – отсутствие будущего. Последние несколько десятков лет Малик вбухивал гигантское бабло в растягивание настоящего. Можно было уверенно сказать, что толстяк проживёт ещё лет 30–40. 30–40 лет длящегося и длящегося настоящего.
В зале для игры в кости он увидел первых за это утро людей. Несколько парней в зеленых комбезах блуждали между столами, вперившись помятыми со сна лицами в экраны консолей, через которые управляли работой мелких, размером с хоккейную шайбу дронов точечного обнаружения. Они отслеживали любые чипы, которые могли поставить на столы любители лёгкой прибыли, любые хак-приблуды, жучки папарацци и прочее нелегальное дерьмо, – у всего этого не было ни единого шанса испортить репутацию «СФР». Ни механическая, ни биотехнологических, ни информационная зараза в этих залах не выживала. Кроме тех, которые допускал сам Малик, когда требовалась небольшая рекламная встряска. Тогда в сеть утекала жаренная подборка кадров с одним из гостей. Малик, конечно, долго извинялся после каждого подобного инцидента, увольнял кого-нибудь из службы безопасности и считал прибыль.
– Доброе утро, мистер Ченнинг, – поздоровался с ним бригадир операторов.
– Доброе утро, эм… – Ченнинг никак не мог запомнить его имени. – Бобби с вами?
– Не, его сегодня перевели, мистер Ченнинг. Он работает на стапелях.
Чернокожий бригадир был старше Ченнинга лет на двадцать, и ни одна секунда из этого срока не была нивелирована омолаживающими процедурами. Его благородное, обсидиановое лицо словно рисовалось глубокими штрихами морщин. И каждый раз, когда он называл Ченнинга «мистер Ченнинг», было не по себе.
Выйди из зала для игры в кости, Ченнинг миновал рекреации блэк-джека и рулетки, затем пустой в этот час бассейн, где днём и ночью полуобнаженные девушки-амфибии плавали с дельфинами и морскими коровами, прошел мимо длинной кассовой стойки и оказался на пожарной лестнице, в противоположной стороне астероида. Здесь едва заметно пахло марихуаной, видимо, кто-то из парней зарядился с утра. Это, конечно, было запрещено, как и, вообще, курение на пожарной лестнице. Ченнингу было все равно.
Он вышел этажом ниже и пересел, наконец, на административный лифт. Здесь играла по кругу одна из песен Кении и пахло свежескошенным лугом. Этот лифт двигался не строго вниз, а слегка по диагонали – заурядное следствие внутренней архитектуры астероида. Странное ощущение – ни вниз, ни в сторону. Но, – Ченнинг уже знал это, – когда он приедет, будет ещё хуже.