Девушка выдержала взгляд Алекса.

– Наверное, да, – сказала она. – Он внутри?

Тетерски смерил ее пристальным взглядом, выдержал паузу и только потом покачал головой.

– Нет, по четвергам в это время он ходит в церковь. На угол Гаспара.

– Да, я знаю, где это, – сказала девушка.

– Если ты разобьешь ему сердце и он спалит мой чили, я сдеру с тебя все убытки, да еще и с процентами. И рука моя не дрогнет!





17. Томми




Далеко.

Томми никогда раньше не ощущал этого так, как теперь – расстояние, не поддающееся осмыслению. Есть только слово – «далеко», маленькое слово, в котором не уместить столь многое.

Вот уже два дня Томми жил на небольшой планете Кайахога, где Крис Вагенштэйн арендовал для них офис.

Такие офисы называли абадон-лофтами: индустриальные махины первой волны экспансии, функциональные и технологические динозавры. Фабрики, заводы, гиганты переработки, планетарные стапеля для сборки космических кораблей. Их тысячами раскидало на своем пути взрослеющее человечество, словно крошки, по которым однажды придется вернуться. Но если это так, то возвращение не состоится. Большую часть старой индустриальной культуры уничтожили. В основном, чтобы не портила пейзаж. Но кое-что все же сохранилось, в основном в виде руин. Их бы тоже рано или поздно демонтировали (сроки определялись только финансовой состоятельностью префектур), если бы не новая волна моды на лофты.

Офисом только что зарегистрированной Фирмы «Кройз» стала древняя гидроэлектростанция, раскинувшая свои бетонные щиты над бурными водами реки Огайо. Оборудование демонтировали больше двадцати лет назад, часть дополнительных строений снесли. Но до похожей на средневековый бастион станции добраться не успели. Здание выкупила Юниверсум Индастри, а теперь его арендовал Вагенштэйн.

Планета Кайахога была одной из восемнадцати, внесенных в список естественного сохранения Экокомитетом. Фактически ее функция сводилась к существованию в роли запасного аэродрома на случай необходимости экстренной эвакуации населения одной из планет другого списка – Планет зоны риска, где экологическая, сейсмическая или климатическая ситуации ухудшались. Какой-то «пояс Огаревича», как-то так. На Кайахоге были построены сорок два небольших городка, сорок из которых на данный момент были законсервированы. Два оставшихся являлись курортными городками второго дивизиона, живущими за счет немногочисленных отдыхающих и небольших, но регулярных государственных субсидий. Жизнь на Кайахаге была тихой, неторопливой, и дремотно протекала среди зеленых холмов, голубых озер и немногочисленных лиственных лесов. Рай.

И в этом раю Томми оказался чужим. Не удивительно, что из всех комнат, предложенных ему, он выбрал угловую на втором этаже. Одна из стен которой была покрыта яркими красно-желто-синими геометрическими фигурами в стиле Кандинского, а окно выходило на глухую стену технического блока. В этом сказочном раю Томми не хватало городского хаоса, его темных сторон и жесткой геометрии. Того, что давно переродилось в особую городскую природу, сумрачную, неуютную для чужака. И Кайахога и Иводзима являлись продуктами человеческой жизнедеятельности: Кайахога – результатом позднего терраформирования, воплощенной мечтой, Иво – реальностью, фактическим отражением человека. Томми было неуютно в мечте. Здесь было слишком тихо. Томми чувствовал себя оглохшим.

С тех пор, как они прилетели сюда, Томми ни разу не прикоснулся к гитаре.

И Вагенштэйн не мог этого не заметить.





18. Сибирь




Сибирь не стала заходить в церковь, не захотела мешать Хесусу. Она сама бывала здесь не реже трех раз в неделю, иногда заскакивала на минуту, иногда сидела часами. Молилась редко, потому что не верила в силу заученных слов. Она ходила на встречу не с Ним, а с самой собой. Так однажды Сибирь и увидела Хесуса, который, судя по всему, искал того же.

Сегодня метеорологи собирались поиграть с дождем, объявления разослали с утра на все зарегистрированные в метеобазе консоли. Но пока стояло обычное солнечное утро Иводзимы, тот его момент, когда на фоне искусственного светила четко проступает силуэт гигантского ассемблера Барабана. Свет солнца отражался в красочных витражах церкви, будто поставил своей целью впечатать библейские сценки в сетчатку глаза Сибири. На улице становилось людно. Проснувшийся город, омываемый потоками утреннего кофе, дымом первых сигарет и грохотом первых грузовиков над головой, стремился экстренно переместиться с одного места на другое. Еще четверть часа назад тихая улица теперь наполнилась шумом, грохотом, топотом, голосами. И, кажется, одна Сибирь стояла посреди этих человеческих потоков без движения, словно белая скала в своем белом костюме. Зачем она так оделась?

Он вышел как всегда за пять минут до службы. Увидел ее сразу. Подошел, рассекая толпу. Крикнул:

– Почему ты сбежала?

Без всяких маневров, напрямую. Глядя в глаза.

– Я испугалась, – крикнула Сибирь.

И это была чистая правда. Потому что вообще-то она так не поступало: не снимала парней в барах, не напивалась с ними, не прыгала в кровать на первом свидании. Она была иначе воспитана, иначе жила. Но в ту ночь словно что-то сломалось, вылетели предохранители, перегорели какие-то контакты между «нужно» и «правильно». Может быть, дело в первом стакане джина, который она выпила еще во время концерта, или в музыке Томми, она не знает. В любом случае, чем бы это ни было, оно сыграло роль детонатора на излете странного дня.

Все началось еще утром. Сибирь едва успела прийти на работу, переодеться в комбез и нацедить самую первую, самую желанную чашку кофе. Только села за рабочий стол, чтобы обработать отчеты операторов за вчерашний день, как консоль общего доступа вышла из режима ожидания и расцвела психоделическими обоями рабочего стола (их системный администратор по прозвищу Джезва любил повторять, что эпилептики в этом офисе не приживутся).

Сибирь подтянула мобильный блок консоли и прочла сообщение, присланное по служебному каналу кем-то из полицейских. Неподалеку от Свалки, местной барахолки, был найден очередной Дезертир. И это было странно, поскольку обычно Дезертиры приносили своих мертвых прямо на рынок. Полицейские и обратили-то внимание на бедолагу именно по этой причине. А потом обнаружили, что тот не мертв. По крайней мере, его человеческая составляющая. Дезертир лежал под сваями фуникулера и что-то тихо напевал. Полицейские попытались поговорить с ним, но тот лишь мычал свою мелодию и ни на что не реагировал.

К тому времени, как Сибирь с группой инженеров прибыла на место, Дезертир был уже окончательно мертв. Однако, врачи скорой помощи, чья авиетка прилетела на место гораздо раньше, и которые успели вскрыть шлем Дезертира, уверенно заявили, что человеческая составляющая киборга умерла не теперь. И речь идет даже не о днях и месяцах. Он умер годы назад, и функционировала исключительно механическая часть. Остатки человеческого тела и мозга истлели.

Сибирь не поверила и потребовала показать. Потом ее стошнило. Умывшись, она потребовала показать ей запись с полицейских консольных очков.

Дело в том, что у Дезертиров не существовало иного мозга, кроме человеческого. То есть существовал когда-то, но выгорел, когда они замкнулись в единую цепь, превратившись в мощнейший боевой вирус. Механизм исполнял приказы своей человеческой составляющей. Это был гибрид, где сталь выполняла роль ведомого.

Но если человеческий мозг умер, то, как Дезертир мог петь? Что заставило его петь? Программа, заставляющая петь боевого киборга? Какой бред…


Потом прилетела авиетка Юниверсум Индастри и увезла тело на утилизацию.

Все это не давало ей покоя весь остаток дня. Она не могла сосредоточиться на работе, не слышала, когда кто-то к ней обращался, пропускала звонки. Нужно было что-то делать, и она, как была, в рабочей спецовке, пошла прогуляться. И у ларька уличного продавца бурито, на одной из рекламных консолей увидела объявление о концерте Томми.

Вот так она оказалась в «Хилли», так заказала стакан джина, который попросила не разбавлять, так услышала странные звуковые полотна Томми и вдруг заметила стоящего в дверях кухни Хесуса. Того самого, на которого не раз обращала внимание в церкви. Что-то произошло той ночью, что-то, что прорвало плотину.

Но потом пришло утро, и вернулась прежняя она. И испугалась.

Ничего из этого она не сказала вслух, да он и не спрашивал. У них еще будет время объяснить друг-другу все, время узнать и понять.

Он только спросил:

– Больше не убежишь?

– Я не хотела бы, – ответила Сибирь.

И они пошли в сторону бара.

Алекс уже заждался своего Чили.





19. Алекс Тетерски




Дождь закончился в седьмом часу вечера. Метеорологи наигрались с новым оборудованием и разошлись по домам. Рабочий день закончился.

Стемнело.

Алекс курил на улице, любуясь отражением вывески «Хилли» в мокром асфальте. За стойкой второй день работал Пако. Он был слегка недалек и простоват, постоянно носил на голове рыжую строительную каску (Алекс так и не понял, зачем), не верил правительству и отлично справлялся за стойкой. До этого он работал в какой-то кофейне при какой-то гостинице. Алекс взял его без испытательного срока. А притащила Пако рыжая Сибирь. Сказала, это вместо неустойки. Хорошая девчонка. Наглая.

С тех пор, как у них все наладилось с Хесусом, она каждый вечер торчала на кухне «Хилли». Заодно привела с собой толпу инженеров, – не самое плохое приобретения для бара. Инженеры были молодыми, шумными, много ели и пили. Алекс забил за ними тот столик, на котором Томми подписал свой контракт.

Томми должен был скоро вернуться на Иво. Что-то у него там не заладилось на Кайахоге. Но вместе с ним на Иводзиму летел и Крис Вагенштэйн со своей старухой и фирмой «Кройз» (какое идиотское название!). Он звонил, просил помочь найти ему помещение для офиса и студии звукозаписи. Неплохо, если в баре «Хилли» появится еще один старпер, помнящий славные деньки. Будет с кем потрепаться. Алекс напомнил ему, что у Томми контракт с баром. Крис назвал его засранцем и скупердяем. Алекс предложил арендовать здание напротив. Там сейчас какие-то азиаты держат прачечную, но дела у них идут не очень, и недавно в витрине появилась табличка «Sale Zis Shit». Крис согласился. На том и порешили.

По отражению вывески на мокрой мостовой то и дело пробегали ноги спешащих на фуникулер людей. Кроссовки, рабочие берцы, шпильки и пластиковые модули. Ничто так не объединяет людей, как конец рабочего дня. Иногда ноги меняли направление. В «Хилли» становилось одним посетителем больше.

Алекс курил и думал о том, что в целом, неплохо получилось у него с этим баром. Вообще-то, на этом этапе он планировал позвонить Доджу Майринку, дескать, эй, старый перец, смотри-ка, кто у тебя под самым носом открыл бар. Точно такой, о каком мы мечтали тогда, на Бета-Массачусетсе. Но Додж все еще был официально мертв. Придется подождать, пока ему это не надоест.

Алекс Зевнул. Сегодня он опять проснулся ни свет ни заря. Без причины. Организм, видимо, понимал, что его время постепенно заканчивалось, и не желал тратить оставшиеся деньки на сон. Примерно тоже самое было с ним и в молодости, но без всякой причины. Мало сна, много прекрасной суеты. Все вроде как возвращается на круги своя, только слегка прихрамывает.

Три пары ног остановились прямо на отражении. Подождав минуту и убедившись, что ничего не изменится, Алекс бросил окурок в пасть уличного утилизатора и поднял глаза.

Трое подростков лет по 17–18. Два парня и девушка. У девчонки вместо волос вживлены струны. Экий дикобразище. В руках странный кофр, Алекс не представлял, что за инструмент может быть внутри.

– Это что у тебя там? – спросил он.

– Электро-сямисэн. А вы Алекс Тетерски?

– Он самый. А кто спрашивает?

Один из парней решительно шагнул вперед.

– Мистер Тетерски! Прослушайте нас, пожалуйста. Как Томми.

А мимо все так же спешили люди, и, кажется, жизнь продолжалась. В целом, не самая плохая жизнь. Со своими минусами, плюсами и тем, что так и не научились высчитывать математики.

– И как вы называетесь? – спросил Алекс.

– «Тай-Пень», – неуверенно сказала девушка. – Мы хотели сначала называться «Площадь Тай-Пень», но это длинно…

Алекс толкнул плечом дверь и крикнул:

– Муто! Подключай свою мандулу! У нас прослушивание!





20. Эпилог