Но кроме мусора там было еще кое-что. Странное сообщество. Дезертиры. Киборги. Наполовину люди, наполовину механизмы. И какое-то остаточное цифровое облако, то, что осталось от программы, объединявшей плоть и сталь. Впрочем, человеческого в них осталось мало. По крайней мере, так утверждают эксперты.

Однако, Майринк был в этом не настолько уверен. Дезертиры хоронили своих мертвых. Пусть и странным способом. А это очень по-человечески.

Большую часть времени Дезертиры проводили на нижних, не заселенных уровнях. В основном просто стояли, застыв в подобии летаргического сна. Иногда один или двое просыпались и отправлялись бесцельно бродить по уровню. Покрытые побуревшей от ржавчины броней полиуглеродные экзоскелеты, управляемые устаревшими и постаревшими синапсами. Гальванические накладки на мозге. По утверждению экспертов, мертвом более чем на 87 %. «Болванки с низким содержанием мяса». Это из статьи все того же Тома Ханта. Сукин сын безусловно талантлив. Плохо, что судьба сделала их врагами. Как он написал тогда? Что-то вроде: «Даже эти бедолаги Дезертиры, несчастные болванки с низким содержанием мяса, никому не нужные герои всеми забытого вооруженного конфликта, оказались умнее большинства политиков позднего периода правления раздутого от ботокса президента Кшешинского». Каков слог? И главное – какова точность!

Никому не нужные герои…

К людям Дезертиры поднимались только когда несли старьевщикам своих мертвых. Но ведь могли и не нести. Чем отличается спящий Дезертир от мертвого Дезертира? Ничем. Для всех, кроме самих Дезертиров.

А кто понесет к старьевщикам тело Джозефа Майринка? Кто первым найдет его мертвым здесь, в этой капсуле…





14. Крис Вагенштэйн, Алекс Тетерски




Они сидели в баре «Хилли». Где же еще, черт побери? Два толстяка из другой эпохи. За дальним столиком. Тем самым, который с одной стороны был отгорожен выступающий из стены секцией вентиляционной системы, а с другой – старым пластиковым контейнером с надписью «Собственность префектуры». В этом контейнере хранился большой промышленный бот-пылесос. Старая модель, действительно принадлежавшая когда-то префектуре какой-то провинциальной планеты. Неизвестно, чем уж он не угодил прежним владельцам, но с уборкой бара справлялся. По утрам его выпускали на волю, порезвиться среди столов, ощетинившихся ножками перевернутых стульев. Иногда Муто, явившись раньше положенного, залезал пылесосу на спину, и катался, изображая левитирующего датоми-йога.

Алекс сделал глоток «Дикой Индюшки», чего обычно не позволял себе раньше семи вечера.

– Контракт? – переспросил он, глядя на гостя в упор.

– Именно, – кивнул гость и приложился к своему стакану.

– Запись, концерты, реклама?

– Да. Возможно, реалити-шоу, но об этом… пока рано говорить.

– Дерьмо это ваше реалити, – поморщился Алекс.

– Да, – кивнул Вагенштэйн, – но отличный способ рекламы.

Алекс достал из кармана портсигар, и начал крутить его в руках. Буквально вчера вечером он зарекся курить не чаще, сигареты в час. Но вчера он не знал о том, что ждет его с утра.

– И ты возьмешься за все сам? Ты, Крис Вагенштэйн? Собственной персоной?

– Я стану главой группы его менеджеров. Да.

Муто возился за своим пультом в углу и делал вид, что не подслушивает. Малыш Хесус гремел посудой на кухне, и не подслушивал на самом делом. Он вообще пришел сегодня какой-то сам не свой, и Алекс подозревал, что дело в той рыжей красотке, с которой Хесус ушел вчера из бара. И надо бы поговорить со здоровяком, но сейчас не до этого.

– У Томми договор с моим баром, – сказал Алекс и сделал еще один глоток.

Крис Вагенштэйн откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула, достал из кармана трубку и принялся не спеша ее набивать.

– Мистер Тетерски, – не поднимая глаз, сказал толстяк, – у Томми помимо вашего договора есть будущее. Пусть оно случиться.

Алекс взялся за стакан, но тот оказался пуст. Сигарета выскочила из портсигара.

«Какая же маленькая эта ваша вселенная, – подумал Алекс, закуривая. – Если бы Додж Майринк узнал, что его старый друг сидит на его планете за одним столом с его кумиром студенческих времен, он бы не поверил. Да и я не поверил бы. Но вот – сижу. Такой же постаревший, как и этот чувак».

Налетел и тут же стих низкий гул контейнеровоза, проехавшего прямо над баром, по обратной стороне верхнего уровня. Зазвенели потревоженные стаканы над стойкой.

– А я читал ту вашу газету, – сказал Алекс. – «Сила Сов»? «Крути головой и смотри»?

Крис удивленно вскинул голову. Он привык к тому, что иногда о нем вспоминают, как об успешном когда-то музыкальном менеджере или музыкальном репортере более позднего периода. Но «Сила сов» – студенческий фэнзин недотеп времен демонстраций против политики Кшешинского. Славное, но покрытое множеством слоев пыли прошлое.

– Да, – кивнул Алекс, – мы с моим корешем Доджем фанатели от всех этих циничных загонов про политику и рок-ревайвал.

– Надо же, – покачал головой толстяк, – как… неожиданно. Это было… В другой жизни.

Алекс протянул Вагенштэйну зажигалку и сказал:

– Если ты обманешь этого пацана, Крис, я найду тебя, вскрою череп и съем твои мозги, несмотря на все прежние заслуги. Или продам бар и найму целую свору киллеров, которые станут охотиться за тобой по всей вселенной.

– Не самые плохие условия, мистер Тетерски, – кивнул Крис Вагенштэйн и запыхтел своей трубкой.






15. Хесус Муньос




Она просто исчезла.

Как наваждение.

Когда Хесус вышел на кухню сварить кофе, она спала. А когда он вернулся в комнату, ее уже не было. Ни звука, ни слова прощания, ничего.

На долгое мгновение сердце Хесуса перестало биться. Руки, державшие поднос, задрожали. Он обшаривал взглядом комнату, словно девушка могла где-то спрятаться. Словно в этой комнате было, где спрятаться.

А в голове, пойманная, билась мысль: «А что ты хотел? Одна ночь и навсегда? Так не бывает, Малыш, нет, так не бывает».

Потом он заметил на подушке тот кусок пластика. Поднос вместе с чашками полетел на пол. Хесус схватил визитку так, словно от нее зависела его жизнь. Ее визитку. На обратной стороне, помадой, было написано «Не прощаюсь».

И что это, черт побери, значит? Хесус сел на кровать, разглядывая визитку. «Я никогда не прощаюсь?». Вот уж точно. Не прощается, ничего не объясняет, просто уходит. Или – «еще увидимся»?

Бурая кофейная лужа растекалась по полу. Хесус рывком сорвал с себя футболку и встал на колени.

В тюрьме был надзиратель по имени Хью Оберхард. Но все называли его исключительно Хуй Оберхер. Он был злой, как собака, а безнравственный и беспринципный, как… Хесус не знал, как кто.

Однажды в одном блоке прорвало канализацию. «Хоть кто-то вырвался на свободу», – засмеялся тогда Хромая Лошадь. Но вскоре стало не до шуток. Хуй Оберхер заставил тех, кто сидел в том блоке, собирать дерьмо собственными робами. А тех, кто отказался, избили так, что один лишился зрения, а еще двоих навсегда приковало к инвалидным креслам.

Оберхера зарезали через неделю. Не в тюрьме, на воле, но, по слухам, с подачи кого-то из тюремных авторитетов.

А ребятам, опущенным Оберхером, пришлось несладко. Они мгновенно перешли в касту унижаемых своими же. Хесус спросил у Хромой Лошади, почему так, ведь эти парни, – они же не виноваты, их заставили, и многие пошли на унижение, не выдержав избиений. «Нет, – сказал Хромая Лошадь с печалью в голосе, – не виноваты. Но таков закон жизни – одно зло всегда поражает другое зло. А одно добро порождает другое добро. Но не всегда. Добро очень часто остается в одиночестве». Хесус спросил, почему же он не вмешается, ведь его уважают. «Потому что я хочу жить», – сказал Хромая Лошадь. У него был пожизненный срок.

Когда футболка перестала впитывать влагу, Хесус пошел на кухню и без жалости выбросил ее в бытовую установку по переработке отходов. Надо было идти на работу. Алекс Тетерски мог простить любой грех, просчет и слабость. Но не терпел непунктуальности. К тому же, где еще успокаивать потревоженное сердце такому, как Хесус Муньос, как не у кухонной плиты.





16. Алекс Тетерски




Прошел год с момента открытия бара «Хилли». У Алекса Тетерски появилась новая привычка. По утрам, пока Муто устраивал свои медитативные дерби на спине промышленного пылесоса, Алекс вытаскивал на улицу пластиковый стул, аккуратно ставил на мостовую стаканчик крепкого кофе, закуривал и читал консольные СМИ. Старость тяготеет к чужим новостям.

И к потерям.

В последние несколько дней новостная палитра не отличались разнообразием, все СМИ сосредоточились на преждевременном уходе из жизни Джозефа Майринка, чье тело было обнаружено в стерильной капсуле на яхте «Шарлин» вместе с частично покинувшим череп мозговым веществом. Фондовый и кредитный рынок отчаянно вздрогнули, но удержались на ногах. Почтенные старцы из манипулы конспирологов тряхнули перхотью на плечи вышедших из моды пиджаков, и выдавали на гора по теории заговора ежедневно. А на полигонах корпоративного влияния едва не началась новая война за передел зон, но не началась, поскольку корпорация Майринка была им по-прежнему не по зубам. Пока.

Вердикт врачей и полицейских детективов был однозначен – самоубийство: президент Юниверсум Индастри, самый богатый человек в истории человечества Джозеф Майринк застрелился. А вот отчет Полицейских парапсихологов оказался менее уверенным. Было очевидно, что в последние дни Джозеф Майринк постоянно испытывал боль, с которой перестали справляться нейроблокаторы. Однако по уверению врачей, боль не могла быть сильной. Все говорило о том, что из оставшихся 2–3 лет жизни Майринка действительно страшными стали бы лишь последние несколько месяцев. Кроме того, в течении недели президент Юниверсум Индастри развил такую бурную деятельность, которая не предполагает досрочного ухода из жизни. Он запросил глобальную статистику по корпорации, прорабатывал корпоративную стратегию, занимался вопросом социализации Дезертиров, который решился разрешением открытия глобального выставочного центра, посвященного прошлому планеты, частью которого будет полностью перенесенный на поверхность нижний уровень Иво. Он активизировал задуманное несколько месяцев назад перепрофилирование финансовых потоков внутри корпорации, распорядился о создании нескольких промоушен-комитетов, целью которых являлась разработка концепции рекламы планеты, как в области привлечения новых поселенцев, так и в области создания благоприятного информационного климата для инвестиций в будущую инфраструктуру. Все это – долгосрочные проекты. Проекты, которые не станет затевать человек, готовый покончить с собой. Другими словами, деятельность Майринка последних дней и даже часов не напоминала возвращение долгов и предсмертное исполнение обязательств. Майринк не сжигал мостов, он очевидно планировал развитие компании.

Кроме того, вызывал вопросы и способ самоубийства. Все знали, что Джозеф Майринк всегда носил при себе так называемые нано-эвтанаты. По сути – нано-медикаменты, обеспечивавшие безболезненную смерть с улыбкой на устах. Однако, вместо них он использовал пистолет.

Вот тут-то и родилось несколько первых конспирологических теорий, желтые СМИ начали муссировать версию убийства, и даже называть заказчиков, а церковь святого Стивена Джобса объявила о намерении причислить Майринка к лику святых невинно убиенных.

Но полиция была непреклонна – самоубийство.

Все это случилось ровно через три месяца после того, как Томми подписал договор с Крисом Вагенштэйном. И улетел записывать свой первый профессиональный альбом и снимать клип на песню «По дороге из желтого кирпича», ту самую, услышав которую старый обрюзгший Крис Вагенштэйн, – кстати, нормальный мужик, банку держит, – выдрал свой зад из офисного кресла и отправился на другой конец географии. Алекс Тетерски верил ему. Без аргументов, следуя чутью. Еще один плюс старости – в последнее время он редко ошибался в людях.

А вот в самоубийство Доджа Майринка Алекс не верил ни секунды. Впрочем, и в убийство тоже. И в первый же день, когда все консольные таблоиды взорвала эта новость, Алекс сказал Муто и Хесусу: «Хрень собачья! Я знаю этого сукиного сына. Он не застрелился, и его не застрелили. Парень решил сыграть в Элвиса». «Но Элвис же умер!» – не понял Муто. Чертова молодежь, никакого самообразования.

И дело не в том, что Алекс Тетерски не мог поверить в смерть старого студенческого друга. Мог. Мало того, зная о его болезни, он прекрасно понимал, что скоро это случиться.

Но Додж Майринк никогда не пустил бы себе пулю в голову. Во-первых, потому что был долбанным чистюлей; даже тогда, на бешенном и меньше всего заботящемся о гигиене Бета-Массачусетсе их молодости в его комнате можно было проводить хирургические операции! А во-вторых, потому что, имея два варианта, он выбрал бы тот, который сработал бы наверняка. Потому что всегда действовал только наверняка.

Всего месяц назад газеты шумели об этой поехавшей головой модели бельевого подиума, которая так неудачно застрелилась, что не умерла, а превратилась в парализованного идиота. Ее родители сейчас судятся как раз за то, чтобы им позволили дать этому несчастному существу нано-эвтанаты. У Доджа Майринка нано-эвтанаты валялись в кармане.

Алекс Тетерски понятия не имел, что задумал беспокойный гений Доджа Майринка, но не сомневался в том, что он жив. И наверняка читает сейчас эти же самые консольные таблоиды и хохочет.

Стук каблуков по мостовой отвлек его от чтения. Алекс поднял голову и близоруко прищурившись, уставился на приближавшуюся девушку. У этой проклятий старости одни плюсы, как не крути. Он может бессовестно разглядывать любую симпатичную девчонку, и смутит это не его, а ее.

Алекс узнал ее сразу, слава Богу, память его пока не подводила. На этот раз девчонка приоделась. Белый брючный костюм, туфли на такой платформе, что их можно использовать вместо стремянки, женская бейсболка с гало-очками под козырьком. И только волосы все те же: волны своенравного сусального золота танцующего на равных с утренним сквозняком. В свои лучшие дни Алекс Тетерски развернул бы спираль галактики ради такой красотки.

– Вы же мистер Тетерски? – спросила девушка.

– Точно, – проворчал он, – а ты та самая заноза в заднице, что мучает нашего Малыша Хесуса?

Она растерялась на секунду, но почти сразу взяла себя в руки. Крепкая девчонка, одобрительно отметил про себя старик, но ни один мускул на лице его не дрогнул.