– Извини. Я только что несколько часов был предельно, до зубного скрежета, вежлив. Спрашивай.
– Ты ведь знаешь, что наш прежний дом сгорел?
– Фэй говорила.
– И ты знаешь, что его сожгла Фэй? Случайно.
Винсент помедлил.
– Догадывался.
– Но она сама ничего не говорила.
– Подозреваю, расскажет Рику. Он так просто не отстанет.
– Какой упорный.
Пожав плечами, Винсент выпустил в окно очередную порцию дыма, которую тут же снес ветер.
– Он знает, что сказать в подобных случаях. Фредерик более чуткий, а я тот еще бесчувственный чурбан.
С удивлением Офелия поняла, что Винсент вовсе не напрашивается на комплимент и не жалуется – он просто констатировал факт, не считая его недостатком.
– Похоже, тебя это не очень волнует.
– Глупо переживать из-за того, что не можешь изменить. К тому же, в последнее время есть много других вещей, которые меня волнуют.
Офелия не могла не вспомнить мрачные стены и тихое место, которое больше всего походило на тюрьму, пусть и весьма комфортную.
– Ты не думал, что мог там остаться, не выбраться так просто? Из Хартвуд Хилла.
– Нет. И это было очень глупо, признаю. Но я тогда вообще мало о чем подумал – мне казалось, в бумагах Лиллиан я найду ответы на все вопросы. Меня пугали сны, пугало, что они могли стать реальностью. Если для того, чтобы это не допустить, требовалось запереться в Хартвуд Хилее, я бы снова туда пошел.
– Иногда вы с Фредериком меня пугаете. Особенно вместе.
– Только иногда? – улыбнулся Винсент. – Кажется, я еще не поблагодарил тебя за то, что ты тогда не удивилась. Ну, после Хартвуд Хилла.
– Догадывалась, что с клиникой не может быть все так просто. Мне только интересно, как ты вообще узнал, что Лиллиан именно там? Я так понимаю, ваш отец не сильно афишировал место пребывания этой Лиллиан.
– На самом деле, случайно, – нахмурился Винсент. – Когда мне начала сниться Лиллиан, я вспомнил о ней и начал наводить справки. И появился человек. Он заявил, что когда-то работал в Хартвуд Хилле, но быстро сбежал оттуда из-за негуманного обращения с пациентами. Он сказал, что видел Лиллиан Уэйнфилд. И честно говоря, не смог сказать ничего определенного, но нагнал тумана не меньше Стивенсона.
– Никогда не поверю в подобное совпадение.
Винсент не ответил, продолжая курить, смотря в окно, и Офелия тоже стала наблюдать за огнями ночного города – почему-то они всегда настраивали ее на немного философский лад. Хотелось слушать приятную музыку и долго разговаривать о важном, что потеряет значение уже на следующий день.
Оказавшись в полумраке пентхауса, Винсент сразу направился на кухню. Повернув выключатель, он наполнил помещение приятным сумраком и, сняв очки, небрежно кинул их на стол. Офелия зашла следом:
– Думала, Фэй или Фредерик будут здесь.
– Кажется, они в комнате Рика.
– И тебя не очень волнует, что они делают?
Винсент посмотрел на нее с удивлением, как будто не очень понял, что именно она спрашивает. И достал наполовину пустую бутылку виски.
– Будешь? Или кофе?
– Нет, спасибо.
Офелия уселась на стул напротив Винсента, а тот глотнул виски прямо из бутылки.
– В школе у Фредерика никогда не получалось знакомиться с девушками. Он просто не понимал, как это. А у меня не очень выходило ухаживать. Поэтому начинал обычно я, потом Фредерик, а дальше… как получится. Тогда у меня не было татуировок, так что нас было не отличить.
– Неужели никто из девушек не догадался?
– Кое-кто, может, и догадывался. В колледже мы даже не скрывали, тогда все устраивало и нас, и, главное, девушек. Поэтому, если устраивает Фэй – я рад.
Некоторое время они молчали, пока Винсент внезапно не поставил бутылку на стол и внимательно посмотрел на Офелию. Так внимательно, что она невольно ощутила себя не в своей тарелке.
– Что тебе снится?
– О чем ты, Винс?
– Я знаю этот взгляд. Взгляд человека, который не хочет ложиться спать и оставаться наедине со своими снами.
– Ничего такого, – Офелия опустила глаза, уставившись на свои руки. – Просто всем иногда снятся плохие сны. После… после того, как мы съездили домой, мне иногда снится пожар.
– Мне жаль, что вам пришлось сделать это из-за дневника.
– Да нет, все равно надо было, рано или поздно. Жаль, что в дневнике не нашлось ничего полезного.
– Он странный… но я никак не могу понять, в чем именно его странность. Но однажды пойму.
Винсент закрыл бутылку и слез со стула, чтобы подойти к Офелии:
– Пойдем. Я отлично понимаю, что ты не хочешь быть одна этой ночью. А я достаточно пьян, чтобы не слышать своих призраков, но еще трезв, чтобы вести беседы.
И они действительно еще долго сидели в полумраке комнаты Винсента и беседовали, пока Уэйнфилд улегся поперек постели, заложив руки за голову, а Офелия устроилась рядом с кроватью на полу.
7
Кладбища всегда нравились Анабель – тихие места, где никто не будет трогать. Даже если оказаться случайно среди бездушных надгробий, вряд ли люди начнут подходить с расспросами. И Анабель полагала, это лучшие места, чтобы подумать.
Она давно не бывала на Хайгейте, который любила за старину и склепы, на которых выбитые надписи сразу настраивали на множество жутких викторианских историй. Но сегодня ее путь лежал в другое место, на кладбище Бромптон.
Не став брать такси, Анабель добралась на автобусе. А потом быстро сошла с основных дорожек, утыканных устремленными ввысь памятниками, обогнула группу туристов с гидом и зашагала по мощеным камням вглубь кладбища. Довольно быстро суета осталась позади, могильные плиты явно стали меньше, а вот старые деревья гуще и раскидистее.
В любом случае, Анабель не любила это кладбище, но ей приходилось тут бывать – именно здесь находилась могила родителей.
На самом деле, Анабель всегда считала, что кладбища лучше любой книги могут рассказать об истории – и лучше любого музея поведать о духе местности. Бромптонское кладбище в этом плане было кладезью информации, хотя временами приходилось удивляться, настолько разношерстная публика лежала в этой земле.
Анабель узнала эпитафии на английском, латинском, французском и вроде бы польском, но в последнем не была уверена. Хотя территория была совсем не большой. Остановившись у чьего-то склепа, Анабель невольно залюбовалась позеленевшим от времени камнем и рядком нахохлившихся голубей на крыше.
Нужная ей могила стояла отдельно, без склепов и мавзолеев, просто несколько камней, обозначавших место упокоения Мадлен и Леонарда Уэйнфилда. Насколько знала Анабель, у матери не осталось живых родственников, а отец еще в юности порвал все отношения с прежней семьей – кроме сестры, дочерью которой и была Лиллиан.
Анабель много раз пыталась у него выяснить, кто ее дедушка и бабушка, живы ли они. Но он только отмахивался и заявлял, что эти люди для него все равно что мертвы, и он понятия о них не имеет – и знать не хочет. «Они мне не семья», говорил Леонард, «и никогда ею не были – им всегда было плевать на меня».
Конечно же, это только подогревало любопытство Анабель, и в какой-то момент она даже вознамерилась все выяснить и построить семейное генеалогическое древо.
Потом родители умерли, планы уже не казались такими актуальными – и Анабель вспомнила о них только недавно, когда ей действительно удалось кое-что разузнать. Насколько она поняла, предки Леонарда вели торговлю чаем и опиумом, а вся их история сводилась к безумию и кровосмесительным связям. Как бы то ни было, Леонард сменил имя официально и не зря открестился от прошлого – тогда появились Уэйнфилды и остались только они.
Анабель хотела показать все, что нашла, Винсент и Фредерику. Но это было раньше.
«Мадлен и Леонард Уэйнфилды. Покойтесь с миром».
Она не бывала здесь со дня похорон, но хорошо помнила тот день. Фредерик стоял хмурым и, кажется, просто ждал, когда все закончится, а Винсент отчаянно мерз и придумывал саркастические эпитафии, ни одна из которых так и не была воплощена в камне.
В тот день Анабель стояла от братьев по другую сторону могилы и невольно им завидовала – хотя возможно, они сами только сожалели, что их почти ничего не связывает с людьми, останки которых сейчас засыплют влажной землей.
У близнецов всегда были они сами, и пребывая в разных школах вдали от дома, они интересовались родителями в той же мере, в какой те интересовались ими.
Анабель хорошо помнила, как однажды Винсента и Фредерика с треском исключили из какой-то строгой католической школы, где всего лишь требовали ходить на мессы. Братьям тогда было лет по семнадцать, и исключение в выпускном классе вызвало бурю раздражения у обычно спокойного Леонарда.
Самой Анабель тогда исполнилось семь, и, хотя она из любопытства подслушала выговор отца Винсенту, она поняла только, что инициатором и основным виновником исключения был именно он. Ее поразило, с каким спокойствием брат выслушал тираду и продемонстрировал полное пренебрежение мнением отца. А позже Фредерик только поддержал его и рассмеялся над исключением.
К тому моменту Анабель уже научилась понимать, что не всем словам и историям матери можно доверять. Но в тот момент подумала, что возможно, и отца тоже?
Близнецы на следующий день отправились в новую школу, а сама Анабель училась в Лондоне, поэтому большую часть времени проводила с матерью.
И с ее призраками.
Сделав несколько шагов назад, Анабель присела под деревом и положила на пожухлую траву рюкзак. Стянув волосы сзади, чтобы не мешали, девушка начала копаться в вещах, пока не отыскала взятую из дома шкатулку. Выпрямившись, она в последний раз открыла ее, мельком оглядев вещицы, оставшиеся от Мадлен: несколько украшений, в которых католические символы ловко соседствовали с оккультными. Раньше здесь же лежали и фотографии, но их Анабель решила оставить.
Шкатулку она аккуратно положила к могильной плите, так что, если отойти на пару шагов, та была и не очень-то заметна. Но Анабель не заботило, найдет ли кто все эти предметы, или они сгниют здесь сами, или их унесет талой водой по весне.
Девушке просто хотелось оставить подобное наследие в прошлом и не тащить призраков родителей за собой.
Хотя она понимала, что дело вовсе не в ком-то – дело в ней самой. И пусть шкатулка раньше принадлежала матери, пусть сейчас она стоит на ее могиле, но на самом деле, Анабель жаждала оставить здесь ту часть себя, которая тянула ее назад.
Она пожалела о том, что сделала почти сразу после того, как Фредерик уехал в Хартвуд Хилл – и была рада, когда он вернулся вместе с Винсентом. Ее ярость и злость исчезли, как будто их не бывало, а когда Фредерик кричал на нее, она ощутила и стыд.
Винсент не кричал. Прикрыв дверь, он долго и спокойно рассказывал Анабель о Хартвуд Хилле и о том, что происходило внутри этих стен. О кошмарах и снах, о страхах и разочарованиях. Анабель слушала тихо, опустив голову. Она хотела сказать тысячу слов, но сказала только:
– Ты ведь знаешь, что наш прежний дом сгорел?
– Фэй говорила.
– И ты знаешь, что его сожгла Фэй? Случайно.
Винсент помедлил.
– Догадывался.
– Но она сама ничего не говорила.
– Подозреваю, расскажет Рику. Он так просто не отстанет.
– Какой упорный.
Пожав плечами, Винсент выпустил в окно очередную порцию дыма, которую тут же снес ветер.
– Он знает, что сказать в подобных случаях. Фредерик более чуткий, а я тот еще бесчувственный чурбан.
С удивлением Офелия поняла, что Винсент вовсе не напрашивается на комплимент и не жалуется – он просто констатировал факт, не считая его недостатком.
– Похоже, тебя это не очень волнует.
– Глупо переживать из-за того, что не можешь изменить. К тому же, в последнее время есть много других вещей, которые меня волнуют.
Офелия не могла не вспомнить мрачные стены и тихое место, которое больше всего походило на тюрьму, пусть и весьма комфортную.
– Ты не думал, что мог там остаться, не выбраться так просто? Из Хартвуд Хилла.
– Нет. И это было очень глупо, признаю. Но я тогда вообще мало о чем подумал – мне казалось, в бумагах Лиллиан я найду ответы на все вопросы. Меня пугали сны, пугало, что они могли стать реальностью. Если для того, чтобы это не допустить, требовалось запереться в Хартвуд Хилее, я бы снова туда пошел.
– Иногда вы с Фредериком меня пугаете. Особенно вместе.
– Только иногда? – улыбнулся Винсент. – Кажется, я еще не поблагодарил тебя за то, что ты тогда не удивилась. Ну, после Хартвуд Хилла.
– Догадывалась, что с клиникой не может быть все так просто. Мне только интересно, как ты вообще узнал, что Лиллиан именно там? Я так понимаю, ваш отец не сильно афишировал место пребывания этой Лиллиан.
– На самом деле, случайно, – нахмурился Винсент. – Когда мне начала сниться Лиллиан, я вспомнил о ней и начал наводить справки. И появился человек. Он заявил, что когда-то работал в Хартвуд Хилле, но быстро сбежал оттуда из-за негуманного обращения с пациентами. Он сказал, что видел Лиллиан Уэйнфилд. И честно говоря, не смог сказать ничего определенного, но нагнал тумана не меньше Стивенсона.
– Никогда не поверю в подобное совпадение.
Винсент не ответил, продолжая курить, смотря в окно, и Офелия тоже стала наблюдать за огнями ночного города – почему-то они всегда настраивали ее на немного философский лад. Хотелось слушать приятную музыку и долго разговаривать о важном, что потеряет значение уже на следующий день.
Оказавшись в полумраке пентхауса, Винсент сразу направился на кухню. Повернув выключатель, он наполнил помещение приятным сумраком и, сняв очки, небрежно кинул их на стол. Офелия зашла следом:
– Думала, Фэй или Фредерик будут здесь.
– Кажется, они в комнате Рика.
– И тебя не очень волнует, что они делают?
Винсент посмотрел на нее с удивлением, как будто не очень понял, что именно она спрашивает. И достал наполовину пустую бутылку виски.
– Будешь? Или кофе?
– Нет, спасибо.
Офелия уселась на стул напротив Винсента, а тот глотнул виски прямо из бутылки.
– В школе у Фредерика никогда не получалось знакомиться с девушками. Он просто не понимал, как это. А у меня не очень выходило ухаживать. Поэтому начинал обычно я, потом Фредерик, а дальше… как получится. Тогда у меня не было татуировок, так что нас было не отличить.
– Неужели никто из девушек не догадался?
– Кое-кто, может, и догадывался. В колледже мы даже не скрывали, тогда все устраивало и нас, и, главное, девушек. Поэтому, если устраивает Фэй – я рад.
Некоторое время они молчали, пока Винсент внезапно не поставил бутылку на стол и внимательно посмотрел на Офелию. Так внимательно, что она невольно ощутила себя не в своей тарелке.
– Что тебе снится?
– О чем ты, Винс?
– Я знаю этот взгляд. Взгляд человека, который не хочет ложиться спать и оставаться наедине со своими снами.
– Ничего такого, – Офелия опустила глаза, уставившись на свои руки. – Просто всем иногда снятся плохие сны. После… после того, как мы съездили домой, мне иногда снится пожар.
– Мне жаль, что вам пришлось сделать это из-за дневника.
– Да нет, все равно надо было, рано или поздно. Жаль, что в дневнике не нашлось ничего полезного.
– Он странный… но я никак не могу понять, в чем именно его странность. Но однажды пойму.
Винсент закрыл бутылку и слез со стула, чтобы подойти к Офелии:
– Пойдем. Я отлично понимаю, что ты не хочешь быть одна этой ночью. А я достаточно пьян, чтобы не слышать своих призраков, но еще трезв, чтобы вести беседы.
И они действительно еще долго сидели в полумраке комнаты Винсента и беседовали, пока Уэйнфилд улегся поперек постели, заложив руки за голову, а Офелия устроилась рядом с кроватью на полу.
7
Кладбища всегда нравились Анабель – тихие места, где никто не будет трогать. Даже если оказаться случайно среди бездушных надгробий, вряд ли люди начнут подходить с расспросами. И Анабель полагала, это лучшие места, чтобы подумать.
Она давно не бывала на Хайгейте, который любила за старину и склепы, на которых выбитые надписи сразу настраивали на множество жутких викторианских историй. Но сегодня ее путь лежал в другое место, на кладбище Бромптон.
Не став брать такси, Анабель добралась на автобусе. А потом быстро сошла с основных дорожек, утыканных устремленными ввысь памятниками, обогнула группу туристов с гидом и зашагала по мощеным камням вглубь кладбища. Довольно быстро суета осталась позади, могильные плиты явно стали меньше, а вот старые деревья гуще и раскидистее.
В любом случае, Анабель не любила это кладбище, но ей приходилось тут бывать – именно здесь находилась могила родителей.
На самом деле, Анабель всегда считала, что кладбища лучше любой книги могут рассказать об истории – и лучше любого музея поведать о духе местности. Бромптонское кладбище в этом плане было кладезью информации, хотя временами приходилось удивляться, настолько разношерстная публика лежала в этой земле.
Анабель узнала эпитафии на английском, латинском, французском и вроде бы польском, но в последнем не была уверена. Хотя территория была совсем не большой. Остановившись у чьего-то склепа, Анабель невольно залюбовалась позеленевшим от времени камнем и рядком нахохлившихся голубей на крыше.
Нужная ей могила стояла отдельно, без склепов и мавзолеев, просто несколько камней, обозначавших место упокоения Мадлен и Леонарда Уэйнфилда. Насколько знала Анабель, у матери не осталось живых родственников, а отец еще в юности порвал все отношения с прежней семьей – кроме сестры, дочерью которой и была Лиллиан.
Анабель много раз пыталась у него выяснить, кто ее дедушка и бабушка, живы ли они. Но он только отмахивался и заявлял, что эти люди для него все равно что мертвы, и он понятия о них не имеет – и знать не хочет. «Они мне не семья», говорил Леонард, «и никогда ею не были – им всегда было плевать на меня».
Конечно же, это только подогревало любопытство Анабель, и в какой-то момент она даже вознамерилась все выяснить и построить семейное генеалогическое древо.
Потом родители умерли, планы уже не казались такими актуальными – и Анабель вспомнила о них только недавно, когда ей действительно удалось кое-что разузнать. Насколько она поняла, предки Леонарда вели торговлю чаем и опиумом, а вся их история сводилась к безумию и кровосмесительным связям. Как бы то ни было, Леонард сменил имя официально и не зря открестился от прошлого – тогда появились Уэйнфилды и остались только они.
Анабель хотела показать все, что нашла, Винсент и Фредерику. Но это было раньше.
«Мадлен и Леонард Уэйнфилды. Покойтесь с миром».
Она не бывала здесь со дня похорон, но хорошо помнила тот день. Фредерик стоял хмурым и, кажется, просто ждал, когда все закончится, а Винсент отчаянно мерз и придумывал саркастические эпитафии, ни одна из которых так и не была воплощена в камне.
В тот день Анабель стояла от братьев по другую сторону могилы и невольно им завидовала – хотя возможно, они сами только сожалели, что их почти ничего не связывает с людьми, останки которых сейчас засыплют влажной землей.
У близнецов всегда были они сами, и пребывая в разных школах вдали от дома, они интересовались родителями в той же мере, в какой те интересовались ими.
Анабель хорошо помнила, как однажды Винсента и Фредерика с треском исключили из какой-то строгой католической школы, где всего лишь требовали ходить на мессы. Братьям тогда было лет по семнадцать, и исключение в выпускном классе вызвало бурю раздражения у обычно спокойного Леонарда.
Самой Анабель тогда исполнилось семь, и, хотя она из любопытства подслушала выговор отца Винсенту, она поняла только, что инициатором и основным виновником исключения был именно он. Ее поразило, с каким спокойствием брат выслушал тираду и продемонстрировал полное пренебрежение мнением отца. А позже Фредерик только поддержал его и рассмеялся над исключением.
К тому моменту Анабель уже научилась понимать, что не всем словам и историям матери можно доверять. Но в тот момент подумала, что возможно, и отца тоже?
Близнецы на следующий день отправились в новую школу, а сама Анабель училась в Лондоне, поэтому большую часть времени проводила с матерью.
И с ее призраками.
Сделав несколько шагов назад, Анабель присела под деревом и положила на пожухлую траву рюкзак. Стянув волосы сзади, чтобы не мешали, девушка начала копаться в вещах, пока не отыскала взятую из дома шкатулку. Выпрямившись, она в последний раз открыла ее, мельком оглядев вещицы, оставшиеся от Мадлен: несколько украшений, в которых католические символы ловко соседствовали с оккультными. Раньше здесь же лежали и фотографии, но их Анабель решила оставить.
Шкатулку она аккуратно положила к могильной плите, так что, если отойти на пару шагов, та была и не очень-то заметна. Но Анабель не заботило, найдет ли кто все эти предметы, или они сгниют здесь сами, или их унесет талой водой по весне.
Девушке просто хотелось оставить подобное наследие в прошлом и не тащить призраков родителей за собой.
Хотя она понимала, что дело вовсе не в ком-то – дело в ней самой. И пусть шкатулка раньше принадлежала матери, пусть сейчас она стоит на ее могиле, но на самом деле, Анабель жаждала оставить здесь ту часть себя, которая тянула ее назад.
Она пожалела о том, что сделала почти сразу после того, как Фредерик уехал в Хартвуд Хилл – и была рада, когда он вернулся вместе с Винсентом. Ее ярость и злость исчезли, как будто их не бывало, а когда Фредерик кричал на нее, она ощутила и стыд.
Винсент не кричал. Прикрыв дверь, он долго и спокойно рассказывал Анабель о Хартвуд Хилле и о том, что происходило внутри этих стен. О кошмарах и снах, о страхах и разочарованиях. Анабель слушала тихо, опустив голову. Она хотела сказать тысячу слов, но сказала только: