– Юрий Алексеевич, почему вы прогнали Федулова? – неожиданно спросил Илюшин.

– Накричали на него, – в тон ему, добродушно поддакнул Сергей.

– Оскорбляли прилюдно…

Юрий вскинулся, словно у него над ухом прозвучал выстрел.

– Мало оскорблял! – с неожиданной яростью процедил он. – Надо было не кричать, а ударить его по лицу, по этой омерзительной харе…

Бабкин вспомнил Федула – сорокалетнего дюжего краснорожего мужика с ручищами и бицепсами, перекатывавшимися под кожей как чугунные шары, и подумал, что щуплый Баренцев не продержался бы в этом противостоянии и пяти секунд.

– Но вы ведь сами рассказали нам, что у вас с Оксаной была договоренность…

– Оксана здесь вовсе ни при чем! – перебил его Баренцев. Ручку он отшвырнул, так что она пролетела через весь стол и упала на ковер, снова выхватил очки из ящика резким движением, как в вестернах выхватывают кольт из кобуры, и таким же точным движением кинул их себе на нос. Огромные его глаза за стеклами очков теперь не казались Бабкину нелепыми. Он даже подумал, что, пожалуй, дал бы Юрию не пять секунд, а все двадцать. – Она может спать с кем пожелает, хоть… хоть с Ингой! – выпалил он, и Бабкин, не удержавшись, сдавленно крякнул. – Федулов – урод! Урод! – с нажимом повторил Юрий.

– Он вас обворовывал? – непонимающе спросил Бабкин.

Юрий махнул на него рукой:

– Как он мог меня обворовывать? Все свои дела он ведет исключительно с Оксаной, я – человек посторонний, не считая, конечно, того незначительного факта, что он трахается с моей женой. Дело не в этом. Он…

На Баренцева вдруг напала немота. Он силился выдавить что-то через плотно сжатые губы – и не мог. Зрелище было странное и неловкое.

– Это касается Леночки? – неожиданно спросил Макар.

Юрий медленно выпустил воздух. Реплика Илюшина, казалось, вернула ему дар речи.

– Да, – глуховато сказал он. – Это касается Леночки. Я ни в чем не могу официально обвинить этого человека, потому что моя уверенность основывается на его небольшой промашке и моей отцовской интуиции. Но я запретил бы Федулову приближаться к девочкам. И вообще к детям. Он видит в них сексуальные объекты. Я заметил это накануне, не поверил своим глазам. Бригада как раз подготовила яму для беседки и залила цементом. Вечером, после их ухода я расспросил Леночку, надеясь, что мне все-таки показалось… – Ноздри его раздулись. – А наутро выставил этого ублюдка. До сих пор жалею, что не врезал ему.

«Пожалуй, даже тридцать секунд», – уважительно решил Сергей.



Поговорив с Юрием, сыщики обошли всех домашних. Ни Жанна, ни Медников, ни горничные ничего не знали о том, что могло потребоваться Оксане на вокзале.

– Я уверен, это она предложила мужу встретиться там, – говорил Сергей, пока они шли к своему коттеджу. – Он забыл об этом, и ему кажется, что это его идея. Но вот отчего Баренцеву тянуло туда со страшной силой – это вопрос!

– У нас сплошные вопросы. Промзона – зачем? Фейерверки днем в субботу – зачем? Машину бросать в подмосковном селе – зачем? И коврик из машины уносить с собой…

– И ножницы, – напомнил Бабкин.

– Ножницы можно использовать как оружие самозащиты. А вот как можно использовать овечью шкуру, я не могу представить.

– Все-таки стою на том, что она ее выкинула по естественным причинам. Или уехала в чужом автомобиле, а мы не смогли ее отследить.

– Может быть, может быть… Я ищу одно общее объяснение, в которое укладывались бы все детали, в то время как они могут быть лишь цепочкой случайных совпадений.

Между деревьев появилась Василика Токмакова. Медленно прошла к своему коттеджу, едва заметно кивнув сыщикам.

– Двойная спираль получается с Баренцевой, – сказал Илюшин, глядя ей вслед.

Сергей попросил пояснить, что он имеет в виду.

– На первом витке этой спирали Оксана выглядит врагом почти для всех, кто оказывается в ее зоне поражения. Она прогибает их, ломает, давит из них сок, выкручивает им суставы. Творит из них, как демиург, то, что ей хочется. Правда, не слишком успешно.

– Ты имеешь в виду сестру?

– И ее тоже, – согласился Макар. – Сопротивление материала заставляет ее злиться, и это еще сильнее обостряет конфликт. Однако на втором витке, если присмотреться, становится ясно, что жизнь всех ее близких находится в прямой зависимости от нее.

– Из-за денег?

– И Жанна, и Медников, и Юрий – все заинтересованы в том, чтобы Баренцева жила и здравствовала долгие годы. Бизнес ее сестры неустойчив. Жанне постоянно нужна направляющая рука, а еще лучше – приток новых средств. Медников нашел себе дом, за который не нужно платить. К тому же Оксана капризна, как барыня: сегодня не дала денег, а завтра возьмет и даст, если он ее развеселит или хорошо спляшет. С Юрием похожая история. Оксана оплачивает его досуг, то есть почти всю его жизнь.

– Интересно, каково это, когда вся жизнь – сплошной досуг, – мечтательно сказал Сергей.

– Надеюсь, нам с тобой не скоро предстоит это выяснить. – Илюшин ухмыльнулся, и Бабкин вдруг обрадовался непонятно чему.

– Ты совершенно упустил из виду третий виток. – Он поднялся. – Можно убрать Оксану и остаться наследником половины нажитого в браке имущества. Вот тебе и средства для досуга. Ладно, позвоню Татарову, узнаю, есть ли у него успехи. И обрадую, что ему нужно выяснить алиби некоей Екатерины Дмитриевны без фамилии.





3





Сергей уехал, а Макар пошел побродить по участку и незаметно для себя вновь оказался в главном доме. Дверь здесь, кажется, вообще не запирали.

В гостиной играли Лев Леонидович и Леночка.

Что бы ни говорил Медников о своем отношении к девочке, он держал ее на коленях, улыбался ласково-снисходительно, отвечал, и не отстраненно, а вовлекаясь в ее маленькие пустяковые вопросы. Илюшин стоял, никем не замеченный, и наблюдал, как, осторожно извернувшись, чтобы не уронить Лену, Лев Леонидович достает из кармана кусочек фольги и сворачивает его в миниатюрную корону, надевает на голову ее кукле, усаживает попрочнее, расправляет зубчики.

Макар думал о том, как мало в этом доме нитей притяжения между взрослыми. Разве что сестры прочно прикованы друг к другу. А всех остальных объединяет ребенок. Нить короткая, яркая, сияющая натянута между Леночкой и отцом; почти такая же – между ней и тетей. Провисающая, но все равно заметная – между ней и дядей.

Но даже этой доброй веселой девочки не хватало, чтобы дом ожил по-настоящему. Казалось бы, все колесики механизма общежития вращаются: ходят взрослые, играет ребенок, горничные моют полы, кашеварит повариха, – все они представились ему человечками в часах, выезжающими в свою минуту по узеньким рельсам, раскланиваясь перед столпившейся на площади публикой, – но в нужный миг не раздастся звон, не ударят молоточки, не разлетится над площадью тяжелый, веский бой часов.

– Кто твой котик? – смеясь, спросила Леночка.

По хитрому блеску в ее глазах, по улыбке предвкушения Илюшин понял, что это давний ритуал.

– Ты мой котик, – ответил Медников с внезапной, неуместной жалостью, отозвавшейся в Илюшине эхом боя старинных часов, и поцеловал ее в макушку.

В дверях напротив появился Юрий.

– Лева, ты сегодня вечером дома? – Он был в джинсах и льняном пиджаке. – Сможешь присмотреть за Леной, пока не вернулась Жанна?

– Я и сама могу за собой присмотреть! – обиделась девочка.

Макар ожидал, что Медников откажется, но тот спокойно сказал:

– Присмотрю, Юрик, никаких проблем. У тебя срочное дело?

– Не срочное. Позвонил мой давний институтский друг, с которым мы не виделись много лет. Он в Москве всего на день.

– Уж не Валя ли Корзоян?

– А-а-а, ты помнишь! – обрадовался Юрий. – Он самый. Я и забыл, что вы встречались!

– Спроси у него, научился ли он с тех пор плавать, – хохотнул Медников.

– Папа умеет плавать, – строго сказала Леночка.

– Вот именно, папа твой умеет. А его институтский друг не умел и едва не утонул, но папа его героически вытащил…

Макар не стал дослушивать эту семейную легенду, отступил назад и растаял в темноте коридора.

Материализовался он на заднем дворе. Осмотрев летнюю кухню, Макар прошел по дорожке – мимо длинного забора, мимо подготовленной под беседку площадки, – и вышел к задней калитке. Пользовались ею нечасто: под ногами бестрепетно поднимались травинки, белели маргаритки. Он откинул щеколду, постоял на границе участка и углубился в перелесок.

Могла Оксана Баренцева пройти этим путем в субботу?

Нет. Камеры на выезде из поселка зафиксировали ее, управляющую «Ауди».

Он миновал поле, над которым носился теплый, веселый, как щенок, августовский ветер и все пытался сбить Макара с ног. Вышел на дорогу. Из редких проезжающих машин на стоящего у обочины парня как-то подчеркнуто не смотрели, отворачивались – может, боялись, что он вот-вот вскинет руку и будет голосовать, и тогда ты уже не водитель, едущий по своим делам, а черствый душою человек, не подбросивший усталого путника.

Илюшин огляделся, прикидывая, идти ли ему вдоль движения или обратно. Выбрал попутное направление как более перспективное. И километр спустя за поворотом уперся в остановку, скупо обозначенную столбом и вывеской. Макар подумал, что остановка не действующая, но тут же подъехала, жестяно громыхая, маршрутка, остановилась возле него, с силой хрястнув передней дверью. Илюшин благодарно приложил руку к сердцу и сделал жест: спасибо, не надо. Водитель с добродушным загорелым лицом махнул в ответ и уехал.

Что ж, остановка все-таки действующая. Сюда можно было приехать хоть на машине, хоть на маршрутке. А отсюда – без труда добраться до коттеджа.

Проделав обратный путь, Илюшин убедился, что для калитки не нужно и ключа. Он легко открыл примитивный замок, просунув пальцы сквозь сетку.

– Из дома вышел человек с веревкой и мешком, – пробормотал Макар, шагая по тропе. – И в дальний путь, и в дальний путь отправился пешком…

Он заметил слева какое-то движение. Среди деревьев выросли трое детей.

Макар остановился и вежливо наклонил голову. Дети не шевельнулись. Они следили за ним из-за кустов бересклета, как волчата.

Вместо того чтобы вернуться в свой коттедж, Илюшин свернул к гостевому домику.

Токмакова была там. Сидела на крыльце, курила, словно ждала его, и, когда он подошел, молча подвинулась.

Макар опустился на нагретую солнцем ступеньку ниже нее.

В соснах над ними шелестел ветер. По дороге за воротами проехал велосипедист, вихляясь и дребезжа.

– Она неплохой человек, – сказала Василика, будто продолжая начатый разговор. – Что бы вы о ней ни думали, она неплохой человек. Но с одной стороны, она ненавидит, когда ей сопротивляются. В любой форме. Тот, кто сопротивляется – враг, и его нужно уничтожить, унизив предварительно. Это ее способ показать, кто хозяин ситуации. Ее способ справиться с жизнью, если хотите. Она не может выпустить бразды правления из рук, иначе все развалится. Больше всего, я помню, ее пугало, что она заболеет и останется беспомощной на попечении своего семейства. «Кто будет всем рулить? – кричала мне Оксана, когда я ее успокаивала. – Эти слабаки, ничтожества? Не хочу издохнуть, наблюдая, как они все профукают!»

– А с другой?