Я выразительно посмотрела на него. Он вспомнил наш разговор недельной давности и умолк.
– Позволь девочке самой объяснить, что к чему, – сказала я мужу и ободряюще улыбнулась юной ведьме. – Продолжай, Энни.
– Отец Хаббард сказал, что, помимо услужения вам, я должна буду отвести вас к своей тетке, когда она вернется в Лондон. Она отправилась принимать роды и вернется не раньше, чем роженица перестанет нуждаться в ее помощи.
– Значит, твоя тетка не только ведьма, но и повитуха? – осторожно спросила я.
– Да, госпожа. Опытная повитуха и сильная ведьма, – гордо ответила Энни и выпрямилась во весь рост.
Я поняла, почему она сутулилась. Платьице девочки было довольно коротким, отчего у нее обнажались и мерзли лодыжки. Своих сыновей отец Хаббард снабжал теплой одеждой, подогнанной по фигуре, а вот его дочери почему-то не удостаивались такого внимания. Я подавила вспыхнувшее раздражение. В ближайшее время Франсуазе снова придется доставать иголки и нитки.
– А как ты вошла в семью отца Хаббарда?
– Моя мать не была добродетельной женщиной, – смущенно пробормотала Энни, засовывая руки под тоненький плащик. – Отец Хаббард нашел меня в крипте церкви Святой Анны возле Олдерсгейта. А рядом – тело моей умершей матери. Моя тетка недавно вышла замуж, и вскоре у нее родились свои дети. Мне тогда было шесть лет. Теткин муж не захотел, чтобы я росла вместе с его сыновьями. Он боялся, что материнская греховность передалась и мне и я буду дурно влиять на них.
Получалось, что четырнадцатилетняя Энни провела в семье Хаббарда больше половины своей жизни. От этой мысли у меня похолодела спина. А опасения, что из-за распутной матери шестилетняя кроха могла на кого-то дурно влиять, вообще были за гранью понимания. Но я хотя бы узнала, откуда у девочки эта привычка глядеть в пол и почему у нее такая странная фамилия – Крипта.
– Пока Франсуаза готовит тебе еду, я покажу твою комнату.
Еще утром я поднималась на четвертый этаж и осмотрела жилье для Энни. Комната не отличалась размерами, но в ней умещались небольшая кровать, трехногий стул и старый, облезлый шкаф для одежды юной ведьмы.
– Идем, я помогу отнести твои вещи.
Энни смущенно заморгала.
– Она пришла с пустыми руками, – пояснила Франсуаза, неодобрительно поглядывая на новую обитательницу нашего дома.
– Не беда. Скоро у Энни появится все необходимое.
Я улыбнулась девчонке. Похоже, она не торопилась мне верить.
За субботу и воскресенье мы с Франсуазой дочиста отмыли Энни, сменили ее одежонку и обувь на новую и проверили, умеет ли она считать. Последнее требовалось, чтобы отправлять ее за мелкими покупками. Я устроила Энни небольшое испытание, послав к местному аптекарю за перьями и полуфунтом воска для писем. (Филипп был прав: на Мэтью не напастись ни бумаги, ни писчих принадлежностей.) Энни быстро выполнила поручение и принесла сдачу.
– Хотел получить с меня целый шиллинг! – сетовала Энни. – А воск у него даже на свечки не годится.
Пьер привязался к ней и постоянно старался чем-нибудь развеселить, чтобы увидеть ее милую, наивную улыбку. Правда, улыбалась Энни редко. Он научил юную ведьму играть в «колыбель для кошки», а в воскресенье вызвался повести ее гулять, когда Мэтью более чем прозрачно намекнул, что хочет на несколько часов остаться вдвоем с женой.
Едва все покинули дом, Мэтью принялся расстегивать на мне мою любимую одежду: джеркин без рукавов из тонкой черной шерсти. Дома я всегда надевала его с юбками поверх нижнего платья.
– А Пьер… не воспользуется ситуацией? – спросила я.
– Пьер? Да упаси Боже! – искренне удивился Мэтью.
– Я спрашиваю не из праздного любопытства.
Мэри Сидни была ненамного старше, когда ее выдали замуж за человека, которого мать сочла выгодной партией.
– А я тебе отвечаю совершенно честно: Пьеру несвойственно укладывать в постель малолетних девчонок. – Мэтью расстегнул последнюю пуговицу и застыл. – Какая приятная неожиданность: на тебе нет корсета.
– Мне в нем неудобно. Думаю, корсет не нравится нашему ребенку.
Мэтью хмыкнул, отбрасывая в сторону мой джеркин.
– Надеюсь, Пьер оградит ее от приставаний других мужчин.
– Нельзя ли на некоторое время отложить разговор о твоей ведьме? – нетерпеливо спросил Мэтью. – На улице холодрыга, так что они вряд ли будут гулять слишком долго.
– До чего же ты нетерпелив в спальне, – сказала я, запустив руки в ворот его рубашки.
– Неужели? – Мэтью изогнул свои аристократические брови, изображая удивление. – А я-то думал, проблема как раз в моей сдержанности, достойной всяческих похвал.
Несколько часов подряд Мэтью показывал мне, каким безграничным может быть его терпение в пустом доме воскресным днем. Когда вернулись остальные домочадцы, мы с мужем пребывали в состоянии блаженной усталости. Настроение у нас значительно улучшилось.
Увы, в понедельник жизнь вернулась в ее привычное русло. Улыбка Мэтью сменилась раздражением и отрешенностью, едва он прочел первую порцию утренних писем. Позже выяснилось, что его многочисленные обязанности не позволяют ему проводить меня к графине Пемброк и разделить с ней полуденную трапезу.
Мэри ничуть не удивилась отсутствию Мэтью. На Энни она взглянула с легким любопытством и спровадила девочку на кухню к Джоан. А мы с Мэри наслаждались изысканной едой. Графиня охотно делилась подробностями личной жизни всех своих ближайших соседей. Затем мы перешли в ее лабораторию, взяв туда же Джоан и Энни в качестве ассистенток.
– Как поживает ваш муж? – спросила графиня, глядя в раскрытую книгу и на ощупь закатывая рукава.
– В добром здравии, – ответила я, что в елизаветинское время заменяло наше универсальное «замечательно».
– Приятно слышать, – сказала Мэри и стала помешивать какую-то неприглядного вида жидкость, которая пахла еще хуже. – От Мэтью сейчас многое зависит. Королева уповает на него больше, чем на кого-либо из своих придворных, за исключением лорда Берли.
– Жаль только, что его настроение не отличается постоянством. Нынче оно похоже на ртуть. То Мэтью готов меня оберегать даже в нашей гостиной, а через полчаса вдруг начисто забывает обо мне и ведет себя так, словно я предмет мебели.
– Так мужчины обращаются с тем, что им принадлежит, – сказала Мэри, берясь за кувшин с водой.
– Я не его собственность, – не слишком учтиво заявила я.
– Мы с вами знаем одно, закон говорит другое, Мэтью чувствует третье. И это три разные точки зрения.
– А так быть не должно! – выпалила я, готовая спорить.
Мэри кротко, понимающе улыбнулась, погасив мой запал:
– Согласитесь, Диана: нам повезло с мужьями больше, чем другим женщинам. Слава Богу, у нас есть книги и свободное время, чтобы предаваться своим увлечениям. У большинства женщин этого нет.
Мэри еще раз помешала отвратительную жидкость, затем перелила ее в стеклянную реторту.
Я задумалась о жизни Энни, мать которой умерла в крипте церкви, а тетка из-за мужниных предрассудков отказалась взять ее к себе. На многое ли может надеяться юная ведьма, когда вырастет?
– Скажите, а вы обучаете своих служанок чтению? – спросила я графиню.
– Конечно, – тут же ответила Мэри. – А еще учу писать и считать. Такие способности повысят их ценность в глазах хорошего мужа, который любит зарабатывать деньги, а не только тратить.
Она подозвала Джоан, и они вдвоем поставили хрупкую реторту на огонь.
– В таком случае Энни тоже должна учиться, – сказала я, кивнув девочке.
Та стояла в сумрачном углу. Бледное лицо и светлые волосы с серебристым отливом делали ее похожей на призрак. Образование сделает ее увереннее. Она и так не побоялась торговаться с аптекарем из-за цены воска. Рачительное отношение к хозяйским деньгам подняло ее в собственных глазах.
– В будущем Энни не раз поблагодарит вас за это, – сказала Мэри, перестав улыбаться. – Нам, женщинам, ничего не принадлежит, кроме того, что находится у нас между ушей. Нашими дарованиями вначале распоряжается отец, а затем муж. Мы целиком посвящаем себя семье. Мы что-то пишем или шьем, но и это сразу же становится собственностью кого-то другого. Нам принадлежат лишь наши мысли, и то пока мы не поделились ими. Энни обязательно нужны ее собственные слова, собственные мысли и идеи. Тогда у нее будет то, что невозможно отобрать. Ее собственный мир.
– Жаль, Мэри, что вы не мужчина, – улыбнулась я.
Впрочем, графиня Пемброк и сейчас могла заткнуть за пояс очень и очень многих, как мужчин, так и женщин.
– Будь я мужчиной, то удалилась бы в свои владения или любезничала бы при дворе, как Генри. Не исключено, что занималась бы государственными делами, как Мэтью. А так я нахожусь у себя в лаборатории и веду приятный разговор с вами. Если взвесить все «за» и «против» нашей с вами участи, можно сказать, что мы находимся в выигрыше, даже если нас иногда ставят на слишком высокий пьедестал, а порой ошибочно принимают за кухонный стул. – Мэри озорно мне подмигнула.
– Возможно, вы и правы, – засмеялась я.
– Доводись вам бывать при дворе, вы бы не сомневались на этот счет. А теперь… – Мэри повернулась к нагреваемой реторте. – Теперь нам нужно проявить терпение и дождаться, пока prima materia нагреется и закипит. Если мы все сделали правильно, то получим основу для сотворения философского камня. Предлагаю заглянуть в книгу, где описаны последующие шаги эксперимента. Надеюсь, на сей раз у нас все получится.
Стоило мне увидеть алхимические манускрипты, и я напрочь забывала о времени. В этом зачарованном состоянии меня и нашли Мэтью и Генри, появившиеся в лаборатории. Мы с Мэри были поглощены беседой об иллюстрациях в собрании алхимических текстов, имеющих общее название «Pretiosa Margarita Novella» – «Новая драгоценная жемчужина». Неужели день прошел и близился вечер?
– Я пока не могу вернуться домой, – запротестовала я. – У Мэри такие манускрипты…
– Мэтью эта книга знакома. Ее подарил мне его брат. Но тогда у Мэтью не было образованной жены. Возможно, теперь он сочтет, что брат поторопился, – засмеялась Мэри. – В солярии вас ждет вино. Я надеялась увидеть вас обоих.
Генри посмотрел на графиню и заговорщически ей подмигнул.
Я неохотно отложила книгу и принялась мыть руки. Мэри записывала в подобие лабораторного журнала результаты ее сегодняшних трудов. Когда мы все уселись в солярии, Генри, не в силах сдержать волнение, спросил:
– Мэри, но теперь-то пора?
– Ваша горячность по части вручения подарков не уступает пылу юного Уильяма, – засмеялась она. – Мы с Генри приготовили вам подарок по случаю Нового года и вашего брака.
А нам с Мэтью было нечего подарить ни ей, ни Генри. Я как-то вообще забыла о новогодних подарках. Наверное, все это было написано у меня на лице, поскольку Мэтью горестно вздохнул и сказал:
– Когда дело касается подарков, даже не пытайся соперничать с Мэри и Генри. Проиграешь.
– Чепуха! – возразила Мэри. – Мэтью спас жизнь моему брату Филипу и помог Генри удержать его владения. Это долги, которые не отплатишь никакими подарками. Так что не портите нам удовольствие своими вздохами. Новобрачным принято дарить подарки. Да и Новый год наступил. Кстати, Мэтью, что вы подарили королеве?
– После того как она отправила несчастному королю Якову еще одни часы как напоминание о необходимости дожидаться благоприятного момента, я тоже хотел подарить ей часы, но песочные. Тоже напоминание, что и она смертна, – сухо ответил Мэтью.
Генри с ужасом посмотрел на моего мужа:
– Нет. Такого просто не может быть.
– Конечно. Это была всего лишь пустая мысль, посетившая меня в минуту отчаяния, – заверил друга Мэтью. – А королеве я подарил изысканную чашу с крышкой. Ей все дарят такие чаши.
– Генри, не забудьте о нашем подарке, – сказала Мэри, которой передалось его волнение.
Генри вынул бархатный мешочек и подал мне. Повозившись с завязками, я вытащила тяжелый золотой медальон на такой же тяжелой цепи. Лицевая сторона была покрыта филигранью и усыпана маленькими рубинами и бриллиантами. В центре красовались полумесяц и звезда из герба Мэтью. Я перевернула медальон, с восторгом глядя на гирлянды цветов и ветвей, напоминающих ветви плюща. Они были выполнены из перегородчатой эмали. Затем я осторожно нажала пружину замочка. Медальон раскрылся. Внутри был миниатюрный портрет Мэтью.
– Предварительные наброски мастер Хиллиард делал сам, с натуры. Но перед праздниками он был настолько занят, что живописную часть работы выполнял его помощник Исаак, – пояснила Мэри.
Я разглядывала миниатюру под разными углами. Мэтью был запечатлен таким, каким я видела его дома, когда он допоздна работал в кабинете. Кружевной воротник рубашки расстегнут. Мэтью смотрит на зрителя, приподняв правую бровь: знакомое сочетание серьезности и насмешливости. Его черные волосы убраны со лба, словно он провел по ним пятерней. В длинных пальцах левой руки он держит медальон. В эту эпоху такой портрет наверняка считался чрезмерно откровенным и эротичным.
– Позволь девочке самой объяснить, что к чему, – сказала я мужу и ободряюще улыбнулась юной ведьме. – Продолжай, Энни.
– Отец Хаббард сказал, что, помимо услужения вам, я должна буду отвести вас к своей тетке, когда она вернется в Лондон. Она отправилась принимать роды и вернется не раньше, чем роженица перестанет нуждаться в ее помощи.
– Значит, твоя тетка не только ведьма, но и повитуха? – осторожно спросила я.
– Да, госпожа. Опытная повитуха и сильная ведьма, – гордо ответила Энни и выпрямилась во весь рост.
Я поняла, почему она сутулилась. Платьице девочки было довольно коротким, отчего у нее обнажались и мерзли лодыжки. Своих сыновей отец Хаббард снабжал теплой одеждой, подогнанной по фигуре, а вот его дочери почему-то не удостаивались такого внимания. Я подавила вспыхнувшее раздражение. В ближайшее время Франсуазе снова придется доставать иголки и нитки.
– А как ты вошла в семью отца Хаббарда?
– Моя мать не была добродетельной женщиной, – смущенно пробормотала Энни, засовывая руки под тоненький плащик. – Отец Хаббард нашел меня в крипте церкви Святой Анны возле Олдерсгейта. А рядом – тело моей умершей матери. Моя тетка недавно вышла замуж, и вскоре у нее родились свои дети. Мне тогда было шесть лет. Теткин муж не захотел, чтобы я росла вместе с его сыновьями. Он боялся, что материнская греховность передалась и мне и я буду дурно влиять на них.
Получалось, что четырнадцатилетняя Энни провела в семье Хаббарда больше половины своей жизни. От этой мысли у меня похолодела спина. А опасения, что из-за распутной матери шестилетняя кроха могла на кого-то дурно влиять, вообще были за гранью понимания. Но я хотя бы узнала, откуда у девочки эта привычка глядеть в пол и почему у нее такая странная фамилия – Крипта.
– Пока Франсуаза готовит тебе еду, я покажу твою комнату.
Еще утром я поднималась на четвертый этаж и осмотрела жилье для Энни. Комната не отличалась размерами, но в ней умещались небольшая кровать, трехногий стул и старый, облезлый шкаф для одежды юной ведьмы.
– Идем, я помогу отнести твои вещи.
Энни смущенно заморгала.
– Она пришла с пустыми руками, – пояснила Франсуаза, неодобрительно поглядывая на новую обитательницу нашего дома.
– Не беда. Скоро у Энни появится все необходимое.
Я улыбнулась девчонке. Похоже, она не торопилась мне верить.
За субботу и воскресенье мы с Франсуазой дочиста отмыли Энни, сменили ее одежонку и обувь на новую и проверили, умеет ли она считать. Последнее требовалось, чтобы отправлять ее за мелкими покупками. Я устроила Энни небольшое испытание, послав к местному аптекарю за перьями и полуфунтом воска для писем. (Филипп был прав: на Мэтью не напастись ни бумаги, ни писчих принадлежностей.) Энни быстро выполнила поручение и принесла сдачу.
– Хотел получить с меня целый шиллинг! – сетовала Энни. – А воск у него даже на свечки не годится.
Пьер привязался к ней и постоянно старался чем-нибудь развеселить, чтобы увидеть ее милую, наивную улыбку. Правда, улыбалась Энни редко. Он научил юную ведьму играть в «колыбель для кошки», а в воскресенье вызвался повести ее гулять, когда Мэтью более чем прозрачно намекнул, что хочет на несколько часов остаться вдвоем с женой.
Едва все покинули дом, Мэтью принялся расстегивать на мне мою любимую одежду: джеркин без рукавов из тонкой черной шерсти. Дома я всегда надевала его с юбками поверх нижнего платья.
– А Пьер… не воспользуется ситуацией? – спросила я.
– Пьер? Да упаси Боже! – искренне удивился Мэтью.
– Я спрашиваю не из праздного любопытства.
Мэри Сидни была ненамного старше, когда ее выдали замуж за человека, которого мать сочла выгодной партией.
– А я тебе отвечаю совершенно честно: Пьеру несвойственно укладывать в постель малолетних девчонок. – Мэтью расстегнул последнюю пуговицу и застыл. – Какая приятная неожиданность: на тебе нет корсета.
– Мне в нем неудобно. Думаю, корсет не нравится нашему ребенку.
Мэтью хмыкнул, отбрасывая в сторону мой джеркин.
– Надеюсь, Пьер оградит ее от приставаний других мужчин.
– Нельзя ли на некоторое время отложить разговор о твоей ведьме? – нетерпеливо спросил Мэтью. – На улице холодрыга, так что они вряд ли будут гулять слишком долго.
– До чего же ты нетерпелив в спальне, – сказала я, запустив руки в ворот его рубашки.
– Неужели? – Мэтью изогнул свои аристократические брови, изображая удивление. – А я-то думал, проблема как раз в моей сдержанности, достойной всяческих похвал.
Несколько часов подряд Мэтью показывал мне, каким безграничным может быть его терпение в пустом доме воскресным днем. Когда вернулись остальные домочадцы, мы с мужем пребывали в состоянии блаженной усталости. Настроение у нас значительно улучшилось.
Увы, в понедельник жизнь вернулась в ее привычное русло. Улыбка Мэтью сменилась раздражением и отрешенностью, едва он прочел первую порцию утренних писем. Позже выяснилось, что его многочисленные обязанности не позволяют ему проводить меня к графине Пемброк и разделить с ней полуденную трапезу.
Мэри ничуть не удивилась отсутствию Мэтью. На Энни она взглянула с легким любопытством и спровадила девочку на кухню к Джоан. А мы с Мэри наслаждались изысканной едой. Графиня охотно делилась подробностями личной жизни всех своих ближайших соседей. Затем мы перешли в ее лабораторию, взяв туда же Джоан и Энни в качестве ассистенток.
– Как поживает ваш муж? – спросила графиня, глядя в раскрытую книгу и на ощупь закатывая рукава.
– В добром здравии, – ответила я, что в елизаветинское время заменяло наше универсальное «замечательно».
– Приятно слышать, – сказала Мэри и стала помешивать какую-то неприглядного вида жидкость, которая пахла еще хуже. – От Мэтью сейчас многое зависит. Королева уповает на него больше, чем на кого-либо из своих придворных, за исключением лорда Берли.
– Жаль только, что его настроение не отличается постоянством. Нынче оно похоже на ртуть. То Мэтью готов меня оберегать даже в нашей гостиной, а через полчаса вдруг начисто забывает обо мне и ведет себя так, словно я предмет мебели.
– Так мужчины обращаются с тем, что им принадлежит, – сказала Мэри, берясь за кувшин с водой.
– Я не его собственность, – не слишком учтиво заявила я.
– Мы с вами знаем одно, закон говорит другое, Мэтью чувствует третье. И это три разные точки зрения.
– А так быть не должно! – выпалила я, готовая спорить.
Мэри кротко, понимающе улыбнулась, погасив мой запал:
– Согласитесь, Диана: нам повезло с мужьями больше, чем другим женщинам. Слава Богу, у нас есть книги и свободное время, чтобы предаваться своим увлечениям. У большинства женщин этого нет.
Мэри еще раз помешала отвратительную жидкость, затем перелила ее в стеклянную реторту.
Я задумалась о жизни Энни, мать которой умерла в крипте церкви, а тетка из-за мужниных предрассудков отказалась взять ее к себе. На многое ли может надеяться юная ведьма, когда вырастет?
– Скажите, а вы обучаете своих служанок чтению? – спросила я графиню.
– Конечно, – тут же ответила Мэри. – А еще учу писать и считать. Такие способности повысят их ценность в глазах хорошего мужа, который любит зарабатывать деньги, а не только тратить.
Она подозвала Джоан, и они вдвоем поставили хрупкую реторту на огонь.
– В таком случае Энни тоже должна учиться, – сказала я, кивнув девочке.
Та стояла в сумрачном углу. Бледное лицо и светлые волосы с серебристым отливом делали ее похожей на призрак. Образование сделает ее увереннее. Она и так не побоялась торговаться с аптекарем из-за цены воска. Рачительное отношение к хозяйским деньгам подняло ее в собственных глазах.
– В будущем Энни не раз поблагодарит вас за это, – сказала Мэри, перестав улыбаться. – Нам, женщинам, ничего не принадлежит, кроме того, что находится у нас между ушей. Нашими дарованиями вначале распоряжается отец, а затем муж. Мы целиком посвящаем себя семье. Мы что-то пишем или шьем, но и это сразу же становится собственностью кого-то другого. Нам принадлежат лишь наши мысли, и то пока мы не поделились ими. Энни обязательно нужны ее собственные слова, собственные мысли и идеи. Тогда у нее будет то, что невозможно отобрать. Ее собственный мир.
– Жаль, Мэри, что вы не мужчина, – улыбнулась я.
Впрочем, графиня Пемброк и сейчас могла заткнуть за пояс очень и очень многих, как мужчин, так и женщин.
– Будь я мужчиной, то удалилась бы в свои владения или любезничала бы при дворе, как Генри. Не исключено, что занималась бы государственными делами, как Мэтью. А так я нахожусь у себя в лаборатории и веду приятный разговор с вами. Если взвесить все «за» и «против» нашей с вами участи, можно сказать, что мы находимся в выигрыше, даже если нас иногда ставят на слишком высокий пьедестал, а порой ошибочно принимают за кухонный стул. – Мэри озорно мне подмигнула.
– Возможно, вы и правы, – засмеялась я.
– Доводись вам бывать при дворе, вы бы не сомневались на этот счет. А теперь… – Мэри повернулась к нагреваемой реторте. – Теперь нам нужно проявить терпение и дождаться, пока prima materia нагреется и закипит. Если мы все сделали правильно, то получим основу для сотворения философского камня. Предлагаю заглянуть в книгу, где описаны последующие шаги эксперимента. Надеюсь, на сей раз у нас все получится.
Стоило мне увидеть алхимические манускрипты, и я напрочь забывала о времени. В этом зачарованном состоянии меня и нашли Мэтью и Генри, появившиеся в лаборатории. Мы с Мэри были поглощены беседой об иллюстрациях в собрании алхимических текстов, имеющих общее название «Pretiosa Margarita Novella» – «Новая драгоценная жемчужина». Неужели день прошел и близился вечер?
– Я пока не могу вернуться домой, – запротестовала я. – У Мэри такие манускрипты…
– Мэтью эта книга знакома. Ее подарил мне его брат. Но тогда у Мэтью не было образованной жены. Возможно, теперь он сочтет, что брат поторопился, – засмеялась Мэри. – В солярии вас ждет вино. Я надеялась увидеть вас обоих.
Генри посмотрел на графиню и заговорщически ей подмигнул.
Я неохотно отложила книгу и принялась мыть руки. Мэри записывала в подобие лабораторного журнала результаты ее сегодняшних трудов. Когда мы все уселись в солярии, Генри, не в силах сдержать волнение, спросил:
– Мэри, но теперь-то пора?
– Ваша горячность по части вручения подарков не уступает пылу юного Уильяма, – засмеялась она. – Мы с Генри приготовили вам подарок по случаю Нового года и вашего брака.
А нам с Мэтью было нечего подарить ни ей, ни Генри. Я как-то вообще забыла о новогодних подарках. Наверное, все это было написано у меня на лице, поскольку Мэтью горестно вздохнул и сказал:
– Когда дело касается подарков, даже не пытайся соперничать с Мэри и Генри. Проиграешь.
– Чепуха! – возразила Мэри. – Мэтью спас жизнь моему брату Филипу и помог Генри удержать его владения. Это долги, которые не отплатишь никакими подарками. Так что не портите нам удовольствие своими вздохами. Новобрачным принято дарить подарки. Да и Новый год наступил. Кстати, Мэтью, что вы подарили королеве?
– После того как она отправила несчастному королю Якову еще одни часы как напоминание о необходимости дожидаться благоприятного момента, я тоже хотел подарить ей часы, но песочные. Тоже напоминание, что и она смертна, – сухо ответил Мэтью.
Генри с ужасом посмотрел на моего мужа:
– Нет. Такого просто не может быть.
– Конечно. Это была всего лишь пустая мысль, посетившая меня в минуту отчаяния, – заверил друга Мэтью. – А королеве я подарил изысканную чашу с крышкой. Ей все дарят такие чаши.
– Генри, не забудьте о нашем подарке, – сказала Мэри, которой передалось его волнение.
Генри вынул бархатный мешочек и подал мне. Повозившись с завязками, я вытащила тяжелый золотой медальон на такой же тяжелой цепи. Лицевая сторона была покрыта филигранью и усыпана маленькими рубинами и бриллиантами. В центре красовались полумесяц и звезда из герба Мэтью. Я перевернула медальон, с восторгом глядя на гирлянды цветов и ветвей, напоминающих ветви плюща. Они были выполнены из перегородчатой эмали. Затем я осторожно нажала пружину замочка. Медальон раскрылся. Внутри был миниатюрный портрет Мэтью.
– Предварительные наброски мастер Хиллиард делал сам, с натуры. Но перед праздниками он был настолько занят, что живописную часть работы выполнял его помощник Исаак, – пояснила Мэри.
Я разглядывала миниатюру под разными углами. Мэтью был запечатлен таким, каким я видела его дома, когда он допоздна работал в кабинете. Кружевной воротник рубашки расстегнут. Мэтью смотрит на зрителя, приподняв правую бровь: знакомое сочетание серьезности и насмешливости. Его черные волосы убраны со лба, словно он провел по ним пятерней. В длинных пальцах левой руки он держит медальон. В эту эпоху такой портрет наверняка считался чрезмерно откровенным и эротичным.