На половине пути остановился, вдавил кнопочку.
Завелась чертова машинка.
Помолчала и динькнула – вот! Кто-то искал его. Распечатал экран – пульс! – но это был лишний человек: друг Гоша.
«Педро! Как настрой? Я вот тут…» – Илья даже не стал в Вотсапп заходить, целиком читать. Неутомимый ты клоун, Гоша. Иди в жопу, не стану даже тебе отвечать, стерпишь; ты этим у нас и не избалован.
Больше ни от кого и ничего.
Снова отрубился, чтобы на Серегину хату фэсэров не наводить.
Вспомнил, куда и зачем.
Позвонил в домофон уже нервный, и оттуда так же нервно сказали: «Привет! Проходи!»
В подъезде росли цветочки, плакаты поздравляли с Днем народного единства. Все-то тут было образцово-показательное, как на зоне к приезду комиссии из Москвы. Даже лифт еще не зассан был, а кнопочки все в броню окованы – от таких, как Илья.
На этаже был из квартир целый лабиринт, напихали счастливых молодых семей поплотнее. Серега встречал на площадке, улыбку поддерживал, как портки без ремня – того и гляди, съедет, а под ней – голый хер.
– Если я в напряг, ты скажи… – попросил Илья.
– Ты че! Все нормально. Ты мой друг и тчк.
– Можем тут перетереть, не обязательно, если там, ну…
– Да брось! Стася вон там чай уже какой-то, пуэр, как в лучших домах Шанхая. Айда. Только разуйся в коридоре, плиз, а то у нас в доме живет человек-пылесос, все с пола в рот. Сегодня второй день без температуры, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, и не хотелось бы второго дубля. Не кашляешь?
– Вроде нет.
– Привет! Тема, это Илья. Илья, это Тема. А это Стася.
Стася была примодненная, остриженная, на Илью поглядела внимательно, щеку не подставила. Взяла на руки серьезного пухлощекого пацаненка, кивнула, унесла в детскую. Детская и взрослая: две комнаты у них было.
В кухоньке дымил пуэр – как будто гудрон жгли. Радушие так не пахло бы. Илья чувствовал себя, как друг Гоша: заранее надоевшим. Копилось предчувствие. Стася разлила гудрону, сказала, что не будет мешать старым друзьям, и затаилась в детской; оттуда пискляво мельтешили мультфильмы, а ее голоса не было. Слушала, значит.
Илья ее не винил: не то что бы она – прямо уж сука, просто дом сторожит.
– Ну ты как? – спросил Серега. – Как первые дни на воле?
– Насыщенно, – сказал Илья. – По-всякому. Слушай… Я чего зашел-то. Одолжиться хочу. Прости, что в лоб. Просто срочно.
– Так, – Серега моргнул. – Сколько?
– Полтинник, если есть. Пятьдесят тысяч.
– Я… Ого. Сейчас, погоди, я у Стаси… Посоветуюсь.
– Мне до пятницы.
Квартира крохотная.
– Ага, до пятницы! – ответила через стену Стася еще до того, как Серега из кухни вышагнул. – Где он в пятницу-то возьмет?
– Придут. Пришлют, – уже с ней напрямую заговорил Илья. – Позарез надо.
– Мы просто только из Ланки… – заметался между ними Серега. – Типа поиздержались, все такое.
– Ипотека! – напомнила Стася.
– До пятницы же только! – настаивал Илья.
Он уже знал, что его сейчас выставят, что денег ему тут не дадут, это уже было унижение, а не дружеский разговор, но Колумбия брезжила упрямо, не хотела быть миражом, требовала, чтобы Илья за нее боролся.
– А что Тамара Пална? – осторожно вбросил Серега. – Не может…
– Не может.
И еще не хотел говорить ему, что эти пятьдесят тысяч – спасение. Как у Сереги клянчить, хотя бы и жизнь? Перед Серегой и так было зазорно. Уходил одинаковый с ним, а вернулся… Не друг, а кореш. Вышел кореш с зоны, харя мятая, как собачья миска, пасет перегаром, глаза запали, просит зарплату за месяц, божится вернуть. Кем стал, Илья.
– Тут у меня есть… – Серега полез в кошелек.
– Никаких! – железно сказала Стася. – В пятницу по кредиту платеж. Тачку кто в кредит брал? Я? Тема?
– Давай не при людях, Стась. Это вообще долгий разговор, кто…
Сторожевая сука.
– Ладно, это… Я об этом и заходил… Я пойду тогда.
– Да нет уж, посиди, – Стася влезла в кухню. – Друг же. Освободился. Сто лет не виделись.
Но бесстрашная.
– Бывай, Серег, – сказал ему Илья. – Не поминай лихом.
* * *
На что надеялся? На дружбу? На старую память? На долг по котловану?
Стоял во дворе, голова гудела как колокол. Таяла Колумбия в лобненском нуле, трещала по швам Гондвана, сдвигалось небо из кварца и гранита обратно, и было от него до земли не более шестнадцати этажей, а космос был недоказанной выдумкой.
Нельзя увильнуть, нельзя выскользнуть. Найдут, выковыряют, вздернут. Нельзя уйти от расплаты. Будет она.
А семь лет мои, крикнул он ей про себя: это за что расплата была?! Вранье все, никто ни за что не платит, и награды никакой нет. Бог всегда обвешивает, а справедливость люди себе придумали, чтобы друг друга до последнего не пережрать.
Включил телефон, чтобы успокоиться. Чего терять теперь-то?
Опять маячило от Гоши: «Педро! Как настрой? Я вот тут…» – Илья провел пальцем по нему, огладил – ладно, давай, что там у тебя, горемыка.
«Я вот тут бонус получил за заслуги перед Отечеством, хочу потратить на благое дело! Пересекатор?»
Илья сначала хотел его укопать обратно в Вотсапп, ткнуть в кипу неотвеченного. А потом остановился.
На Москву находила ночь – такая же мутная, как пятничная, только пустая, разреженная. На Трехгорке сейчас, наверное, было безлюдно.
У Пети же был товар с собой – на себя и на подруг точно, может и больше. Грамм двести баксов. Четыре грамма – паспорт.
Надо было только вернуться туда, на Трехгорку, на задворки, к выпотрошенному подъезду. Надо было просто открыть люк, просто слазать к Пете под землю, просто забрать у него из кармана пакетик с порошком. И продать его другу Гоше, которого Петя сделал наркоманом, клоуном и ничтожеством.
Все то есть просто.
Просто надо встретиться еще раз.
Илья собрал серого снега с машин, обтер им лоб и глаза.
Потом сообщил Гоше: «Может быть. Я попозже напишу. Не спи, братиш!»
13
Стала падать температура.
Тепло куда-то из Лобни утекало, в пробоину или через плохо замазанные щели – в землю, на обратную сторону шара, в Колумбию, что ли. Почему так холодно? В айфоне было приложение, чтобы узнать погоду. Как-то американцы разведали, что в Лобне было сейчас минус восемь. Волновало их это, видимо. Может, к вторжению готовились и не хотели, чтобы морозы застали их врасплох.
Илья мерз.
Мерз, пока шел к станции, который раз, уже не обращая внимания ни на дома, ни на людей из этих домов. На платформе в ожидании мерз. С холодом наступила какая-то прозрачность, туман высох, у темноты появилась глубина. Но Илья передвигался не в Лобне, а сам в себе. Пытался шутить, но мерз.
А что, было бы лучше, если бы он взял «макаров» и пошел в парк людей грабить? На инкассаторов напал? Ларек взял штурмом? Что он с Петей сделал, то уже сделано. Петя лежит там неживой, это и не он: просто брикет мороженого мяса с костями, он боли не слышит, он не обидится, если Илья у него по карманам пошарит. Он не проклянет и мстить не будет.
Мертвые – мертвые.
Им можно вредить, ничего за это не будет.
Какая Пете разница – у него так и так этот порошок был на продажу. От него не убудет, а Илье – спасение. Что делать, если из живых никто не хочет помогать? Остается так.
Если быстро все провернуть на Трехгорке, то можно еще ночью встретиться с Гошей. И тогда утром уже сдавать деньги на загран. Может, успеют даже к четвергу сделать. Билеты на пятницу. Вот о чем надо думать.
Завелась чертова машинка.
Помолчала и динькнула – вот! Кто-то искал его. Распечатал экран – пульс! – но это был лишний человек: друг Гоша.
«Педро! Как настрой? Я вот тут…» – Илья даже не стал в Вотсапп заходить, целиком читать. Неутомимый ты клоун, Гоша. Иди в жопу, не стану даже тебе отвечать, стерпишь; ты этим у нас и не избалован.
Больше ни от кого и ничего.
Снова отрубился, чтобы на Серегину хату фэсэров не наводить.
Вспомнил, куда и зачем.
Позвонил в домофон уже нервный, и оттуда так же нервно сказали: «Привет! Проходи!»
В подъезде росли цветочки, плакаты поздравляли с Днем народного единства. Все-то тут было образцово-показательное, как на зоне к приезду комиссии из Москвы. Даже лифт еще не зассан был, а кнопочки все в броню окованы – от таких, как Илья.
На этаже был из квартир целый лабиринт, напихали счастливых молодых семей поплотнее. Серега встречал на площадке, улыбку поддерживал, как портки без ремня – того и гляди, съедет, а под ней – голый хер.
– Если я в напряг, ты скажи… – попросил Илья.
– Ты че! Все нормально. Ты мой друг и тчк.
– Можем тут перетереть, не обязательно, если там, ну…
– Да брось! Стася вон там чай уже какой-то, пуэр, как в лучших домах Шанхая. Айда. Только разуйся в коридоре, плиз, а то у нас в доме живет человек-пылесос, все с пола в рот. Сегодня второй день без температуры, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, и не хотелось бы второго дубля. Не кашляешь?
– Вроде нет.
– Привет! Тема, это Илья. Илья, это Тема. А это Стася.
Стася была примодненная, остриженная, на Илью поглядела внимательно, щеку не подставила. Взяла на руки серьезного пухлощекого пацаненка, кивнула, унесла в детскую. Детская и взрослая: две комнаты у них было.
В кухоньке дымил пуэр – как будто гудрон жгли. Радушие так не пахло бы. Илья чувствовал себя, как друг Гоша: заранее надоевшим. Копилось предчувствие. Стася разлила гудрону, сказала, что не будет мешать старым друзьям, и затаилась в детской; оттуда пискляво мельтешили мультфильмы, а ее голоса не было. Слушала, значит.
Илья ее не винил: не то что бы она – прямо уж сука, просто дом сторожит.
– Ну ты как? – спросил Серега. – Как первые дни на воле?
– Насыщенно, – сказал Илья. – По-всякому. Слушай… Я чего зашел-то. Одолжиться хочу. Прости, что в лоб. Просто срочно.
– Так, – Серега моргнул. – Сколько?
– Полтинник, если есть. Пятьдесят тысяч.
– Я… Ого. Сейчас, погоди, я у Стаси… Посоветуюсь.
– Мне до пятницы.
Квартира крохотная.
– Ага, до пятницы! – ответила через стену Стася еще до того, как Серега из кухни вышагнул. – Где он в пятницу-то возьмет?
– Придут. Пришлют, – уже с ней напрямую заговорил Илья. – Позарез надо.
– Мы просто только из Ланки… – заметался между ними Серега. – Типа поиздержались, все такое.
– Ипотека! – напомнила Стася.
– До пятницы же только! – настаивал Илья.
Он уже знал, что его сейчас выставят, что денег ему тут не дадут, это уже было унижение, а не дружеский разговор, но Колумбия брезжила упрямо, не хотела быть миражом, требовала, чтобы Илья за нее боролся.
– А что Тамара Пална? – осторожно вбросил Серега. – Не может…
– Не может.
И еще не хотел говорить ему, что эти пятьдесят тысяч – спасение. Как у Сереги клянчить, хотя бы и жизнь? Перед Серегой и так было зазорно. Уходил одинаковый с ним, а вернулся… Не друг, а кореш. Вышел кореш с зоны, харя мятая, как собачья миска, пасет перегаром, глаза запали, просит зарплату за месяц, божится вернуть. Кем стал, Илья.
– Тут у меня есть… – Серега полез в кошелек.
– Никаких! – железно сказала Стася. – В пятницу по кредиту платеж. Тачку кто в кредит брал? Я? Тема?
– Давай не при людях, Стась. Это вообще долгий разговор, кто…
Сторожевая сука.
– Ладно, это… Я об этом и заходил… Я пойду тогда.
– Да нет уж, посиди, – Стася влезла в кухню. – Друг же. Освободился. Сто лет не виделись.
Но бесстрашная.
– Бывай, Серег, – сказал ему Илья. – Не поминай лихом.
* * *
На что надеялся? На дружбу? На старую память? На долг по котловану?
Стоял во дворе, голова гудела как колокол. Таяла Колумбия в лобненском нуле, трещала по швам Гондвана, сдвигалось небо из кварца и гранита обратно, и было от него до земли не более шестнадцати этажей, а космос был недоказанной выдумкой.
Нельзя увильнуть, нельзя выскользнуть. Найдут, выковыряют, вздернут. Нельзя уйти от расплаты. Будет она.
А семь лет мои, крикнул он ей про себя: это за что расплата была?! Вранье все, никто ни за что не платит, и награды никакой нет. Бог всегда обвешивает, а справедливость люди себе придумали, чтобы друг друга до последнего не пережрать.
Включил телефон, чтобы успокоиться. Чего терять теперь-то?
Опять маячило от Гоши: «Педро! Как настрой? Я вот тут…» – Илья провел пальцем по нему, огладил – ладно, давай, что там у тебя, горемыка.
«Я вот тут бонус получил за заслуги перед Отечеством, хочу потратить на благое дело! Пересекатор?»
Илья сначала хотел его укопать обратно в Вотсапп, ткнуть в кипу неотвеченного. А потом остановился.
На Москву находила ночь – такая же мутная, как пятничная, только пустая, разреженная. На Трехгорке сейчас, наверное, было безлюдно.
У Пети же был товар с собой – на себя и на подруг точно, может и больше. Грамм двести баксов. Четыре грамма – паспорт.
Надо было только вернуться туда, на Трехгорку, на задворки, к выпотрошенному подъезду. Надо было просто открыть люк, просто слазать к Пете под землю, просто забрать у него из кармана пакетик с порошком. И продать его другу Гоше, которого Петя сделал наркоманом, клоуном и ничтожеством.
Все то есть просто.
Просто надо встретиться еще раз.
Илья собрал серого снега с машин, обтер им лоб и глаза.
Потом сообщил Гоше: «Может быть. Я попозже напишу. Не спи, братиш!»
13
Стала падать температура.
Тепло куда-то из Лобни утекало, в пробоину или через плохо замазанные щели – в землю, на обратную сторону шара, в Колумбию, что ли. Почему так холодно? В айфоне было приложение, чтобы узнать погоду. Как-то американцы разведали, что в Лобне было сейчас минус восемь. Волновало их это, видимо. Может, к вторжению готовились и не хотели, чтобы морозы застали их врасплох.
Илья мерз.
Мерз, пока шел к станции, который раз, уже не обращая внимания ни на дома, ни на людей из этих домов. На платформе в ожидании мерз. С холодом наступила какая-то прозрачность, туман высох, у темноты появилась глубина. Но Илья передвигался не в Лобне, а сам в себе. Пытался шутить, но мерз.
А что, было бы лучше, если бы он взял «макаров» и пошел в парк людей грабить? На инкассаторов напал? Ларек взял штурмом? Что он с Петей сделал, то уже сделано. Петя лежит там неживой, это и не он: просто брикет мороженого мяса с костями, он боли не слышит, он не обидится, если Илья у него по карманам пошарит. Он не проклянет и мстить не будет.
Мертвые – мертвые.
Им можно вредить, ничего за это не будет.
Какая Пете разница – у него так и так этот порошок был на продажу. От него не убудет, а Илье – спасение. Что делать, если из живых никто не хочет помогать? Остается так.
Если быстро все провернуть на Трехгорке, то можно еще ночью встретиться с Гошей. И тогда утром уже сдавать деньги на загран. Может, успеют даже к четвергу сделать. Билеты на пятницу. Вот о чем надо думать.