– Итак, я вынес решение по случившемуся. – Голос Романа зычен, но сейчас в нем ни намека на гнев. – Я прощаю вас обоих. Однако в следующий раз не ждите милости, коли решитесь обнажить оружие и драться в моем присутствии! Тебя, Урманин, это касается в первую очередь: ты убил моих воинов, и снисхождения заслуживает лишь причина твоего поступка.
Руссель поспешно склонил голову, сейчас от его вчерашней показной гордости не осталось и следа – похоже, действительно протрезвел. А может, кто-то успел объяснить франку, что пока не следует навлекать на себя гнев государя… Но в отличие от него я не спешу выражать покорность, продолжая смотреть в лицо императору, сохраняя взгляд холодным и вызывающим. И Диоген очень быстро прочел мой вызов.
– Тебя что-то не устраивает, союзник? – Сейчас от голоса монарха заметно веет холодом.
– Вы правильно заметили, государь, назвав меня союзником, – я не являюсь ни вашим подданным, ни наемником. Вы могли судить меня за убийство ваших воинов, вы осудили меня – и я не ропщу, считая ваш выбор справедливым.
– И?.. – Роман вымолвил всего одно слово, хотя в глазах его красноречиво читается «Так что еще тебе надо?!»
– Пока мы спешили вслед вашему войску, государь, нам по пути встречалось множество свидетельств бесчинств, творимых прошедшей впереди армией. Крестьяне, обреченные на голодную смерть, поскольку их продовольственные запасы были захвачены грабителями, вытоптанные посевы – и свежие могилы тех, кто пытался защитить свое добро. Слезы обесчещенных девушек и жен, которых изнасиловали с той же сноровкой и скотским удовольствием, как это вчера делали подлецы франки.
– Что ты хочешь сказать?
От былого умиротворения базилевса не осталось и следа: теперь его глаза горят тем же гневом, что охватил Романа вчера, когда он отдал приказ о нашем с де Байолем заточении.
– Я хочу сказать, что совершенные бесчинства дело рук наемников – жители чаще всего упоминали скифов и франков, обвиняя их в случившемся. Особенно мне запала в душу история девочки, которую отец похоронил перед нашим приездом… Ребенка зверски изнасиловал знатный франк. Дочь крестьянина была еще ребенком, но это не остановило подлеца – а ведь отец жертвы когда-то был стратиотом, коего лишил звания базилевс Константин Дука…
– Дальше! – буквально прорычал Диоген, но, поймав кураж, я по-прежнему сохранял ледяное спокойствие.
– Девочка умирала в тяжких муках. Но страшнее физической боли была боль душевная: она не могла поверить, что воин императора, призванный защитить простых людей от агарян, совершил такое с ней, с ребенком! При нашей встрече ее отец уже был готов покончить с собой от горя, виня себя в том, что не схватился за оружие сразу, когда трое франков вошли в его дом. Когда же он попытался защитить единственную дочь, оставшуюся от умершей при родах жены, было уже поздно, его вырубили тяжелым ударом рукояти меча в висок… Но дочка перед самой кончиной сумела вспомнить и произнести имя насильника, которым окликали его приближенные… Его зовут Руссель де Байоль!
Признаться, вся эта история была сочинена мной под утро, но она же имела под собой основание – особенно после увиденного мной на пиру. Сейчас же последние слова заставили замолчать всех – но особое удовлетворение я испытал, видя, как меняется выражение лица франка. Причем в нем промелькнули не только гнев и возмущение, но и страх, и растерянность – будто он перебирает в памяти события последних недель. Похоже, мои обвинения действительно далеко не беспочвенны…
– Это ложь! Государь, он клевещет на меня, я требую…
Пауза перед показательно вспыхнувшим возмущением была заметна всем присутствующим – и монарху, и гвардейцам, и некоторым приближенным, среди которых застыли толстяк-губернатор и Тарханиот. И похоже, она сыграла мне на руку… Не слушая гневных выкриков франка, я продолжил говорить, смотря прямо в глаза несколько смутившемуся Диогену:
– Я обещал отцу погибшего ребенка, что воздам по справедливости творящему подобное беззаконие. Этим я вырвал его из петли: теперь вдовец живет лишь в надежде на правосудие! Вчера же я не сразу увидел этого подлеца на пиру, зато увидел тех, кто насиловал уже другую женщину. Возможно, именно они были рядом с этим похотливым скотом, не имеющим права называть себя мужчиной!
Последние слова я произнес с максимальным гневом и презрением, заставив наемника поперхнуться очередным возмущенным воплем.
– И сейчас в доказательство собственных слов я прошу у вашей милости «Божьего суда». Те, кто погибли вчера, были подлыми разбойниками, сейчас же передо мной стоит их вожак. Так позволь же мне, государь, исполнить обещание, данное безутешному вдовцу, у которого этот вонючий сатир забрал последнюю радость в жизни, единственного любимого человека. А Господь подтвердит мои слова результатом схватки!
Я наконец-то повернул голову к де Байолю, меряя его убийственным взглядом, в котором сплелись гнев и презрение. Но франк никогда не стал бы командиром наемников и приближенным базилевса-воина, если бы имел трусливое сердце. Сейчас его глаза полыхнули диким бешенством, а голос зазвенел от ярости:
– Согласись, государь, и я докажу, что проклятый лжец клевещет!
Диоген смерил нас обоих недобрым взглядом и после короткой паузы нехотя произнес:
– Если вы оба желаете обрести истину в поединке… Что ж, пусть случится «Божий суд» и Господь нам явит свою волю! Освободите место, постройте круг…
А вот это не входило в мои планы! Не сейчас, после бессонной ночи!
– Но, государь, позволь мне набраться сил перед схваткой, ведь я провел под стражей эту…
Я осекся под бешеным взглядом Диогена, не предвещающим ничего хорошего:
– Ты, Урманин, испросил поединка, и я дал его тебе. А кому выйти из него победителем – на то воля Творца! Если твоя правда – победишь, сражаясь и уставшим. И потом, Руссель также был темнице, вы равны.
Говорить сейчас о том, что у меня даже лежака в холодной не было, бессмысленно. Молча склонив голову перед Диогеном, я отступил. Между тем, повинуясь жесту императора, ко мне приблизился варяг-гвардеец и протянул отобранный вчера вечером клинок. Взявшись за потертую рукоять не раз бывавшего в схватке оружия, я немного успокоился – и шагнул в уже образованный круг метров шести в диаметре. Франк встретил меня гаденькой улыбкой, полный уверенности в своих силах, и демонстративно рубанул по воздуху перед собой, играя заметными даже под одеждой мускулами. Зараза, победить его было бы сложно, даже будь я полон сил!
– Начали!
Приказ Диогена прозвучал в повисшей тишине особенно громко – и наемник ринулся ко мне, стремясь поразить одним длинным колющим выпадом. Я едва успел отскочить в сторону, одновременно перекрывшись мечом слева – другого оружия, щита и доспехов нам не дали. Жаль, что и вовсе не отняли клинки – ведь в кулачном бою мое преимущество очевидно!
Мощный, резкий рубящий удар, верхней третью клинка нацеленный в мой корпус, парирую плоскостью меча, воздетого рукоятью вверх, – и тут же контратакую, ударив навершием в переносицу противника. Точнее, попытавшись ударить: франк легко уклонился, сместившись вправо, и сбил меня с ног хлесткой подсечкой. Совершенно не заморачиваясь никакими рыцарскими правилами, он попытался добить лежащего противника, проткнув клинком, словно жука, но я успел откатиться в сторону, под ноги гвардейцам. Меч франка лишь звонко лязгнул, ударившись о мраморную плиту, но не сломался.
Вскакиваю на ноги, слыша собственное частое дыхание. Н-да, нелегко мне далась бессонная ночь и предыдущие нагрузки: руки налились тяжестью, на лбу обильно выступил пот. А злорадно ухмыляющийся де Байоль словно только закончил разминку, таким свежим и бодрым он выглядит!
Скрипнув зубами, я ринулся в атаку, стремясь завершить бой, пока еще есть силы. Однако франк играючи сбил мой укол, обратным движением рубанув навстречу, – и я едва успел отступить назад! А следующий удар, рухнувший сверху, чуть не выбил из руки меч, подставленный плоскостью под вражеский клинок. Правая кисть противно заныла…
– Что, урманин, видно, Господь желает покарать лжеца!
Гадкая улыбка наемника, его издевательский тон, а главное, собственное бессилие разожгли в моей душе пожар ярости.
– А-а-а!!!
Взревев, я бросился на врага, с силой рубанув по диагонали, но франк вновь сместился в сторону, пропуская атаку, а его клинок плашмя врезал мне по затылку. Сильный удар опрокинул меня на холодный мрамор, а пальцы правой руки непроизвольно разжались… Падая, я успел поймать взгляд базилевса – не то чтобы довольный, но весьма и весьма красноречивый. Быть может, мне показалось, однако я прочитал в его глазах согласие с ожидаемым результатом схватки: так, мол, и надо выскочке!
Да и разве мог Диоген думать иначе? Ведь смерть командира рыцарей может вызвать их бунт и неповиновение, а моя и вовсе ничего не решает в ближайшем будущем! Поддавшись на мои уговоры и красноречивый рассказ, ложь, выданную за правду, он допустил схватку. Но в то же время был совершенно не против, чтобы «Божий суд» оправдал де Байоля.
«Прости меня, Господи, за то, что солгал, за то, что оклеветал этого человека. Но ведь Ты знаешь, кто он и что он делал, Тебе ведомы его грехи! И если есть на то Твоя воля, позволь мне его остановить…»
Между тем наемник картинным жестом воздел надо мной меч, взявшись за рукоять обеими руками, и нацелил острие в грудь, в район сердца.
– Да свершится «Божий суд»!!!
С этими словами франк с силой опустил клинок, но промахнулся: жесткий удар стопой в его левую голень выбил ногу и заставил де Байоля потерять равновесие, а я успел скрутиться вправо. Меч вновь громко лязгнул по каменному полу и вылетел из держащей его руки – я перевернулся и всем весом лег на плоскость клинка, вырвав его из кисти противника!
Потеряв опору, Руссель упал, но тут же вскочил на ноги. Успел подняться и я – а в следующий миг голова франка дернулась от жесткого правого бокового, громко клацнули его зубы… Однако наемник не только устоял на ногах, но и сумел жестко схватить меня руками – его мышцы показались мне просто стальными!
Несколько мгновений мы боремся, силясь потеснить друг друга и рыча от напряжения, но сейчас де Байоль сильнее и гораздо злее, чем был в начале схватки: ведь теперь он почувствовал реальную опасность и стал биться за собственную жизнь. Его зубы клацнули совсем рядом с моим ухом…
Подшаг правой к правой стопе противника, скрутка корпуса с одновременным обхватом шеи врага правым же предплечьем – и, используя давление франка, я опрокидываю его на пол броском через бедро! Правда, и сам падаю при этом… Но де Байоль приземляется удачно, рядом с собственным мечом, рукоять которого тут же оказывается в его руке. Я нахожу глазами свой клинок, успеваю схватить его… Франк стремительно бросается вперед, широко рубанув, целя мне в шею, но в этот раз я успеваю заученно среагировать, присев под удар и скользнув лезвием навстречу, по бедру противника. Сталь легко пластает человеческую плоть, и наемник вскрикивает от боли: его уводит собственная неосторожная инерционная атака, он открывается – и я вижу отчаяние в его глазах: Руссель понял, что не успевает… А в следующий миг мощный выпад вгоняет меч в раскрытый рот врага, прошив заднюю стенку черепа! И в последнее мгновение жизни наемник с ужасом уставился на чужой клинок, отнявший его жизнь, а после сполз с него, рухнув на пол в оглушительной тишине.
– «Божий суд»… свершился.
Собственный голос, хриплый и низкий, показался мне словно чужим. Скользнув по замершим в шоке окружающим, мои глаза встречаются со взглядом базилевса. Наконец Диоген кивает, признавая мою победу. Но, судя по выражению его лица, расположение базилевса я потерял если не полностью, то уж точно лишился значительной его части.
Глава 4
Ночь с 11 на 12 августа 1071 г. от Рождества Христова
Манцикерт
Луна этой ночью светит необычно ярко: ее серебристый свет заливает крохотную площадь перед храмом. На ум приходит поэтичное сравнение с мертвым солнцем, но именно сейчас оно навевает какие-то уж совсем жуткие мысли. И ощущение потусторонности лишь усиливается за счет того, что городские кварталы вокруг будто вымерли, не раздается ни звука – будь то лай собаки или бормотание подвыпившего гуляки. Лишь отдаленный скрип дерева, шелест листьев, тревожимых ветром, да наше с Добраном хриплое, приглушенное дыхание – вот и все, что пронзает пелену тишины.
Но вот на улице неподалеку от церкви раздаются шаги, а еще беззаботный смех, шутки людей, идущих к дому наслаждений, и я облегченно выдыхаю. Мистический морок ночи, усиленный волнительным ожиданием и тревогой об успехе задуманного отступил: Андроник не изменил своим привычкам, я уже вижу хорошо освещенный серебристым лунным светом паланкин! Значит, все не зря, все должно получиться…
Схватка с де Байолем имела для моего дела катастрофические последствия. Диоген действительно лишил меня своего расположения, с трудом удержав норманнов и франков от открытого дезертирства. Наемники всерьез уважали своего командира, и его «узаконенное» убийство было расценено ими как открытый вызов. Пришлось моей сотне присоединиться к стоянке ясов – там европейские рыцари хотя бы не рисковали идти на открытый конфликт. А вот несколько случайных драк, стихийно вспыхнувших в лагере при встрече русичей и наемников, быстро переросли в вооруженные стычки, принеся и первые потери с обеих сторон.
Но гибель десятка моих людей – в двух полноценных боях рыцарей покрошили не меньше дюжины – не идет ни в какое сравнение с надвигающейся катастрофой. Организованная базилевсом разведка принесла те же плоды, что и в реальной истории. Не имея возможности говорить с императором, я убедил Кордара (к слову, яс мою схватку с рыцарями де Байоля и самим франком полностью одобрил) организовать параллельную разведку силами его людей. Искушенный в боях алдар прислушался к моим словам, но… Его воины ведь не знали местности. Часть их присоединилась к разъездам трапезитов и печенегов, часть отправилась попытать счастья в поиске врага самостоятельно. Через три недели вернулись… не все. Но кто вернулся, просто доложили, что не встретили турок, а вот с пропавшими было интереснее. Некоторые смешанные разъезды пропали целиком, некоторые прибыли в лагерь заметно сократившимися и полностью без ясов. Но уцелевшие заявили, что столкнулись по пути с засадами курдов, а про сельджуков даже не слышали! После такого поворота Кордар ходил мрачный как грозовая туча и очень злой, но ему хватило выдержки и ума не срываться на мне. Наоборот, он попытался продавить перед базилевсом предложение о повторной разведке, раз результаты первой столь сомнительны, но Диоген просто не стал его слушать. Во-первых, часть вернувшихся трапезитов браво отчиталась, что враг не обнаружен до самой Сирии, где сельджуки якобы и обретаются на текущий момент. Во-вторых, Роман жаждал действовать, а губернатор Феодосиполя уже откровенно не справлялся с обеспечением огромного войска провизией. И потому поход на захваченный сельджуками Манцикерт, обретение в нем тыловой базы, захват местных запасов еды казался императору вполне логичным шагом. Он и был логичным, если бы в это же время Алп-Арслан не гнал свое войско навстречу Диогену, пополняя его теми самыми курдами… Ну и в-третьих, базилевс был осведомлен о моей близости к Кордару, мог догадываться или знал наверняка, что предложение яса исходит от меня, так что… Так что вторая разведка отправлена не была. Император разделил армию, как и в моей истории, разве что оставил ясов при себе, а вторую часть войска возглавил Тарханиот, двинув ее к Хилату.
Как и в моей истории, Манцикерт сдался без боя, первая цель похода была достигнута. Разбив лагерь у стен города, Диоген отправил разъезды во все стороны с целью организовать сбор фуража и продовольствия для войска. А я… Какое-то время я бездействовал, осознав, что далеко не всегда послезнание и попаданство позволяют повлиять на развитие событий. Увы, базилевс, кажется, забыл о моем присутствии, и даже робкие попытки договориться об аудиенции пошли прахом.
Но если смерть де Байоля ничего в конечном счете не изменила, то смерть другого человека должна была гарантированно повлиять на исход битвы при Манцикерте.
Смерть Андроника Дуки.
Однако мне никак нельзя было спешить! Ведь Андроник является для Диогена важным политическим заложником, его убийство неминуемо столкнет императора с влиятельнейшей семьей империи. Даже если отравить Дуку ядом, чье воздействие будет максимально близко к смерти по естественным причинам, императора все равно обвинят в умышленном убийстве! И тогда уже открытого противостояния не избежать… Так думает сам базилевс, считая, что его политические противники на текущий момент способны лишь на роспуск слухов. Однако измена давно подточила трон под Романом, а заложник стал ключевой фигурой заговора! Только это не изменит того, что после покушения люди Диогена будут землю носом рыть в надежде найти исполнителей – после чего с ними максимально жестко, демонстративно расправятся. И ведь не объяснишь, что старался на пользу Византии – тут статус союзника уже не спасет…
Впрочем, ситуация не была безвыходной. Какое-то время я всерьез обдумывал возможность контакта с людьми Андроника: я ведь мог попытаться убедить его в моей ненависти к императору и «примкнуть» к заговору. А выяснив максимум подробностей о его участниках и их намерениях, раскрыть все базилевсу! Вот только подводных камней у этого плана столько, что ни одна лодка не пройдет… Да, с одной стороны, впав в немилость к базилевсу, я стал фигурой, которую потенциально можно перетянуть на свою сторону, и некоторое время всерьез рассчитывал, что получу предложение о встрече с кем-то из приближенных Дуки. Но время шло, а предложения не поступало… И в какой-то момент я отчетливо понял, что просто не нужен заговорщикам.
Действительно, а зачем? Никакой ощутимой силы за мной нет, чуть меньше сотни дружинников и утраченное расположение Диогена. Не шибко крепкий капитал, с какой стороны ни посмотреть. Что заговорщики приобретают от моего к ним присоединения? Ровным счетом ничего. А вот рискнуть довериться постороннему человеку в момент, когда интрига близится к кульминации… Действительно, риск глупый и неоправданный.
Подумав, я решил не предпринимать никаких действий в этом направлении. Во-первых, мое внимание в любом случае насторожит изменников, к тому же после убийства де Байоля для большинства из них я стал врагом. Во-вторых, если Андроник пойдет на контакт, что помешает ему отомстить за смерть одного из вероятных сподвижников, обвинив меня самого в попытке организации заговора? А уж там мое слово против его. Кому поверят? Представителю одной из самых влиятельных аристократических семей Византии, двоюродному брату старшего наследника престола, или новоиспеченному союзнику, пускавшему ромеям кровь несколько лет назад? Даже если Диоген поймет, что правда за мной, пойдет ли он на принцип, выручая отвергнутого им же русича? По той же причине становится бессмысленной попытка втереться в доверие к заговорщикам – даже если я сумею узнать подробности заговора и раскрою его Роману, официально это мое слово против слова Дуки. И с позиции здравого смысла базилевсу будет проще «заткнуть» меня да намекнуть оппозиции, что знает и видит, но пока не трогает… До поры до времени.
Но главное – хватит ли мне мастерства лгать, да выдержки, да собственной интуиции, чтобы внедриться в среду заговорщиков и не раскрыть истинных целей?! Нутром же чую, что нет.
Значит, остается единственный вариант – физическое устранение Андроника до того, как он сумеет увести резерв с поля боя. И вариант, где Дука объявит о смерти базилевса во время битвы, а я его тут же и прихлопну за измену, – далеко не самый выигрышный. Ведь после того, как я попал в немилость к Диогену, действовать от его имени, предварительно все согласовав, уже не получится. Каковы в таком случае гарантии, что я сумею оказаться со своей сотней в резерве, да причем рядом со ставкой Андроника? Что сумею прорубиться до изменника, а на его защиту встанут только телохранители, которых и так не менее трех десятков? Попытаться, конечно, можно – в крайнем случае, но… Вероятность успеха при таком раскладе уверенно стремится к нулю.
Так что крепко все обдумав, я решил устранить предателя до финальной битвы. Слишком поспешно действовать нельзя – ведь в таком случае у ромейских ищеек появится дополнительное время на дознание, могут и докопаться до исполнителей убийства. Поэтому я приготовился действовать накануне сражения. Правда, в памяти, как назло, не осталось его точной даты, лишь год и месяц – август 1071 года, – но я запомнил, что сама битва пришлась на новолуние. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы рассчитать свои действия.
Если армия расположилась у городских предместий, то многие старшие офицеры комфортно устроились в Манцикерте вместе с приближенными. Естественно, среди них оказался и Андроник Дука, занявший один из самых крупных особняков. Находясь под защитой каменных стен, прибившиеся к армии придворные лизоблюды и гвардейские офицеры из разряда паркетных шаркунов ударились в излюбленные развлечения: пьянки, кутежи, азартные игры, оргии с местными красавицами… Но чтобы сохранить хоть налет приличия, для подобных увеселений был выделен особняк, на время превратившийся в публичный дом – там регулярно собирались сливки армейского сообщества.
Казалось бы, что делать в борделе Андронику? Как-никак родственник императора, один из его полководцев… Впрочем, для себя ответ я нашел быстро: собирая гостей в собственном особняке, лидер заговорщиков неминуемо привлек бы внимание к тем старшим офицерам, кто пока не заподозрен в симпатиях к Дуке и официально не входит в круг его любимчиков. А потешить плоть с гетерами – отчего бы и нет? Нормальные, естественные мужские желания. Разве те, кто отправляется в достойный их высокого статуса дом наслаждений, виноваты, что в его стенах собираются и приближенные политического заложника? Конечно, по-хорошему, шпионы базилевса должны сутками напролет находиться в борделе и докладывать Диогену о каждом контакте Андроника, вот только… Вот только похоже, что Роман не умеет использовать ресурс тайной службы. Ну или же она настолько деградировала, что не способна работать эффективно. Впрочем, куда реалистичнее то, что начальники ищеек просто продались Дукам, с потрохами продались.
Как бы то ни было, вожак предателей бывает в борделе едва ли не каждый день на протяжении последних двух недель, а маршрут от его особняка остается неизменен и пролегает практически по прямой. А прислуга в публичном доме и некоторые работающие там девушки весьма падки на звон золотых монет…
Казалось, попасть в город далеко не просто: крепкой дисциплиной и совершенной организацией древнеримских легионов тут и не пахнет, поэтому и днем, и ночью военный лагерь стерегут многочисленные патрули, у ворот Манцикерта неизменно стоит крепкая стража, а таких понятий, как увольнительная, здесь нет и в помине… Зато их заменяет манящий блеск желтого металла: нашлись и временные «окна» между проходами патрулей, и тайные калитки, через которые можно попасть в город. Причину простым ромеям объяснять не приходится: кому из сотников, способных заплатить золотом, не хочется нормально пожрать да дорваться до податливой, сладкой девки? Конечно, присутствовал риск встречи с работниками ножа и топора, но мы с Добраном в схватке чего-то да стоим, а под нашими просторными плащами скрывались надежные ламеллярные доспехи. И как-то обошлось – может, близость армии охладила разбойный пыл, может, местных воров повыбили сельджуки за период полугодового владычества, а может, нам просто везло. Так или иначе, за пару «увольнительных» нам с варином удалось выяснить все необходимое.
Утром в местной харчевне, расположенной недалеко от борделя, собирается часть его обслуги, отдохнуть от тяжелой, бурной ночи. Кухня публичного дома готовит для гостей всевозможные яства из птицы и рыбы, но сами ее работники зачастую идут есть дешевую гороховую или чечевичную кашу, лишь немного сдобренную салом. Да и молоденькие проститутки, зарабатывающие своими прелестями деньги лишь для владельцев борделя, также питаются весьма скромно – и не прочь потрудиться на стороне, для себя.
Мы с Добраном довольно убедительно изобразили наемников-варягов с дунайской границы, призванных императором в поход (к слову, далеко не все северяне, поступившие на службу к базилевсу, остаются в столице). Это объясняло и наш внешний вид, и знание языка (пусть худо-бедно, но я натаскал варина на разговорную ромайку за последние недели), и позвякивание в кошельках. Я прикинулся рубахой-парнем, заказав вина двум юношам и предложив им выпить. Они легко повелись на дармовщинку и быстро захмелели – заказывать еду я как раз не спешил. А уж пьяные языки ромеев практически без сторонних усилий выболтали мне всю необходимую информацию… Например, о том, во сколько приходит в бордель Андроник, сколько воинов его сопровождает, сколько денег он платит, какие украшения носит – на этом я особо заострил внимание. Будь слуги трезвы, почуяли бы подвох, напряглись, а так… Я старался разговаривать обо всем и сразу с любопытством зеваки, все больше интересуясь красочными и весьма подробными рассказами о плотских утехах, об остальном спрашивал вскользь, между делом. Лишь пара наводящих вопросов типа «А не страшно ли бродить по городу по ночам?» и «А как добирается Дука до публичного дома?» – вот, собственно, и все.
Варин же отлично провел время в пристройке харчевни на втором этаже. Ему ведь и не пришлось изображать перед молоденькой смазливой гетерой давно не знавшего женской ласки воина, варяг сыграл максимально убедительно. Потому выразительные крики – нет, даже вопли! – доносящиеся сверху, явственно свидетельствовали о том, как мой телохранитель старается… Очень старается! Добран также взял с собой дешевого дрянного вина, чтобы процесс общения пошел быстрее и легче. Спустившись вниз пару часов спустя, побратим имел очень довольный вид – словно кот, обожравшийся сметаной. В общих чертах он подтвердил мне все то, что рассказали захмелевшие слуги.
Итак, Андроник бывает в борделе каждый день, кроме вечера субботы: в воскресенье он обязан присутствовать на литургии в кафедральном городском соборе – службу регулярно посещает император. В остальные дни Дука будто по расписанию отправляется в публичный дом ближе к полуночи. Его паланкин по типу древнеримской лектики несут посменно по четыре воина, еще десяток телохранителей неотлучно находится со своим господином. Также Андроника регулярно сопровождает под дюжину вельмож-приближенных – можно смело говорить об отсутствии у них военного опыта и мало-мальски боевых навыков, но парадные клинки при себе имеют и в случае чего наверняка будут мешаться.
Обстоятельства передвижения моей будущей жертвы сами собой подсказали вариант решения проблемы.
Маршрут процессии Дуки пролегает рядом с храмом Архангела Михаила. Колокольня храма не очень высокая, но достаточно для того, чтобы тщательно прицелиться сверху! Мне оставалось лишь выбрать ночь, близкую к полнолунию, и я ее выбрал – пятница, одиннадцатое августа 1071 года. До решающей битвы, получается, остается всего где-то полторы недели – надеюсь, за это время никто не успеет вывести нас с Добраном на чистую воду!
Руссель поспешно склонил голову, сейчас от его вчерашней показной гордости не осталось и следа – похоже, действительно протрезвел. А может, кто-то успел объяснить франку, что пока не следует навлекать на себя гнев государя… Но в отличие от него я не спешу выражать покорность, продолжая смотреть в лицо императору, сохраняя взгляд холодным и вызывающим. И Диоген очень быстро прочел мой вызов.
– Тебя что-то не устраивает, союзник? – Сейчас от голоса монарха заметно веет холодом.
– Вы правильно заметили, государь, назвав меня союзником, – я не являюсь ни вашим подданным, ни наемником. Вы могли судить меня за убийство ваших воинов, вы осудили меня – и я не ропщу, считая ваш выбор справедливым.
– И?.. – Роман вымолвил всего одно слово, хотя в глазах его красноречиво читается «Так что еще тебе надо?!»
– Пока мы спешили вслед вашему войску, государь, нам по пути встречалось множество свидетельств бесчинств, творимых прошедшей впереди армией. Крестьяне, обреченные на голодную смерть, поскольку их продовольственные запасы были захвачены грабителями, вытоптанные посевы – и свежие могилы тех, кто пытался защитить свое добро. Слезы обесчещенных девушек и жен, которых изнасиловали с той же сноровкой и скотским удовольствием, как это вчера делали подлецы франки.
– Что ты хочешь сказать?
От былого умиротворения базилевса не осталось и следа: теперь его глаза горят тем же гневом, что охватил Романа вчера, когда он отдал приказ о нашем с де Байолем заточении.
– Я хочу сказать, что совершенные бесчинства дело рук наемников – жители чаще всего упоминали скифов и франков, обвиняя их в случившемся. Особенно мне запала в душу история девочки, которую отец похоронил перед нашим приездом… Ребенка зверски изнасиловал знатный франк. Дочь крестьянина была еще ребенком, но это не остановило подлеца – а ведь отец жертвы когда-то был стратиотом, коего лишил звания базилевс Константин Дука…
– Дальше! – буквально прорычал Диоген, но, поймав кураж, я по-прежнему сохранял ледяное спокойствие.
– Девочка умирала в тяжких муках. Но страшнее физической боли была боль душевная: она не могла поверить, что воин императора, призванный защитить простых людей от агарян, совершил такое с ней, с ребенком! При нашей встрече ее отец уже был готов покончить с собой от горя, виня себя в том, что не схватился за оружие сразу, когда трое франков вошли в его дом. Когда же он попытался защитить единственную дочь, оставшуюся от умершей при родах жены, было уже поздно, его вырубили тяжелым ударом рукояти меча в висок… Но дочка перед самой кончиной сумела вспомнить и произнести имя насильника, которым окликали его приближенные… Его зовут Руссель де Байоль!
Признаться, вся эта история была сочинена мной под утро, но она же имела под собой основание – особенно после увиденного мной на пиру. Сейчас же последние слова заставили замолчать всех – но особое удовлетворение я испытал, видя, как меняется выражение лица франка. Причем в нем промелькнули не только гнев и возмущение, но и страх, и растерянность – будто он перебирает в памяти события последних недель. Похоже, мои обвинения действительно далеко не беспочвенны…
– Это ложь! Государь, он клевещет на меня, я требую…
Пауза перед показательно вспыхнувшим возмущением была заметна всем присутствующим – и монарху, и гвардейцам, и некоторым приближенным, среди которых застыли толстяк-губернатор и Тарханиот. И похоже, она сыграла мне на руку… Не слушая гневных выкриков франка, я продолжил говорить, смотря прямо в глаза несколько смутившемуся Диогену:
– Я обещал отцу погибшего ребенка, что воздам по справедливости творящему подобное беззаконие. Этим я вырвал его из петли: теперь вдовец живет лишь в надежде на правосудие! Вчера же я не сразу увидел этого подлеца на пиру, зато увидел тех, кто насиловал уже другую женщину. Возможно, именно они были рядом с этим похотливым скотом, не имеющим права называть себя мужчиной!
Последние слова я произнес с максимальным гневом и презрением, заставив наемника поперхнуться очередным возмущенным воплем.
– И сейчас в доказательство собственных слов я прошу у вашей милости «Божьего суда». Те, кто погибли вчера, были подлыми разбойниками, сейчас же передо мной стоит их вожак. Так позволь же мне, государь, исполнить обещание, данное безутешному вдовцу, у которого этот вонючий сатир забрал последнюю радость в жизни, единственного любимого человека. А Господь подтвердит мои слова результатом схватки!
Я наконец-то повернул голову к де Байолю, меряя его убийственным взглядом, в котором сплелись гнев и презрение. Но франк никогда не стал бы командиром наемников и приближенным базилевса-воина, если бы имел трусливое сердце. Сейчас его глаза полыхнули диким бешенством, а голос зазвенел от ярости:
– Согласись, государь, и я докажу, что проклятый лжец клевещет!
Диоген смерил нас обоих недобрым взглядом и после короткой паузы нехотя произнес:
– Если вы оба желаете обрести истину в поединке… Что ж, пусть случится «Божий суд» и Господь нам явит свою волю! Освободите место, постройте круг…
А вот это не входило в мои планы! Не сейчас, после бессонной ночи!
– Но, государь, позволь мне набраться сил перед схваткой, ведь я провел под стражей эту…
Я осекся под бешеным взглядом Диогена, не предвещающим ничего хорошего:
– Ты, Урманин, испросил поединка, и я дал его тебе. А кому выйти из него победителем – на то воля Творца! Если твоя правда – победишь, сражаясь и уставшим. И потом, Руссель также был темнице, вы равны.
Говорить сейчас о том, что у меня даже лежака в холодной не было, бессмысленно. Молча склонив голову перед Диогеном, я отступил. Между тем, повинуясь жесту императора, ко мне приблизился варяг-гвардеец и протянул отобранный вчера вечером клинок. Взявшись за потертую рукоять не раз бывавшего в схватке оружия, я немного успокоился – и шагнул в уже образованный круг метров шести в диаметре. Франк встретил меня гаденькой улыбкой, полный уверенности в своих силах, и демонстративно рубанул по воздуху перед собой, играя заметными даже под одеждой мускулами. Зараза, победить его было бы сложно, даже будь я полон сил!
– Начали!
Приказ Диогена прозвучал в повисшей тишине особенно громко – и наемник ринулся ко мне, стремясь поразить одним длинным колющим выпадом. Я едва успел отскочить в сторону, одновременно перекрывшись мечом слева – другого оружия, щита и доспехов нам не дали. Жаль, что и вовсе не отняли клинки – ведь в кулачном бою мое преимущество очевидно!
Мощный, резкий рубящий удар, верхней третью клинка нацеленный в мой корпус, парирую плоскостью меча, воздетого рукоятью вверх, – и тут же контратакую, ударив навершием в переносицу противника. Точнее, попытавшись ударить: франк легко уклонился, сместившись вправо, и сбил меня с ног хлесткой подсечкой. Совершенно не заморачиваясь никакими рыцарскими правилами, он попытался добить лежащего противника, проткнув клинком, словно жука, но я успел откатиться в сторону, под ноги гвардейцам. Меч франка лишь звонко лязгнул, ударившись о мраморную плиту, но не сломался.
Вскакиваю на ноги, слыша собственное частое дыхание. Н-да, нелегко мне далась бессонная ночь и предыдущие нагрузки: руки налились тяжестью, на лбу обильно выступил пот. А злорадно ухмыляющийся де Байоль словно только закончил разминку, таким свежим и бодрым он выглядит!
Скрипнув зубами, я ринулся в атаку, стремясь завершить бой, пока еще есть силы. Однако франк играючи сбил мой укол, обратным движением рубанув навстречу, – и я едва успел отступить назад! А следующий удар, рухнувший сверху, чуть не выбил из руки меч, подставленный плоскостью под вражеский клинок. Правая кисть противно заныла…
– Что, урманин, видно, Господь желает покарать лжеца!
Гадкая улыбка наемника, его издевательский тон, а главное, собственное бессилие разожгли в моей душе пожар ярости.
– А-а-а!!!
Взревев, я бросился на врага, с силой рубанув по диагонали, но франк вновь сместился в сторону, пропуская атаку, а его клинок плашмя врезал мне по затылку. Сильный удар опрокинул меня на холодный мрамор, а пальцы правой руки непроизвольно разжались… Падая, я успел поймать взгляд базилевса – не то чтобы довольный, но весьма и весьма красноречивый. Быть может, мне показалось, однако я прочитал в его глазах согласие с ожидаемым результатом схватки: так, мол, и надо выскочке!
Да и разве мог Диоген думать иначе? Ведь смерть командира рыцарей может вызвать их бунт и неповиновение, а моя и вовсе ничего не решает в ближайшем будущем! Поддавшись на мои уговоры и красноречивый рассказ, ложь, выданную за правду, он допустил схватку. Но в то же время был совершенно не против, чтобы «Божий суд» оправдал де Байоля.
«Прости меня, Господи, за то, что солгал, за то, что оклеветал этого человека. Но ведь Ты знаешь, кто он и что он делал, Тебе ведомы его грехи! И если есть на то Твоя воля, позволь мне его остановить…»
Между тем наемник картинным жестом воздел надо мной меч, взявшись за рукоять обеими руками, и нацелил острие в грудь, в район сердца.
– Да свершится «Божий суд»!!!
С этими словами франк с силой опустил клинок, но промахнулся: жесткий удар стопой в его левую голень выбил ногу и заставил де Байоля потерять равновесие, а я успел скрутиться вправо. Меч вновь громко лязгнул по каменному полу и вылетел из держащей его руки – я перевернулся и всем весом лег на плоскость клинка, вырвав его из кисти противника!
Потеряв опору, Руссель упал, но тут же вскочил на ноги. Успел подняться и я – а в следующий миг голова франка дернулась от жесткого правого бокового, громко клацнули его зубы… Однако наемник не только устоял на ногах, но и сумел жестко схватить меня руками – его мышцы показались мне просто стальными!
Несколько мгновений мы боремся, силясь потеснить друг друга и рыча от напряжения, но сейчас де Байоль сильнее и гораздо злее, чем был в начале схватки: ведь теперь он почувствовал реальную опасность и стал биться за собственную жизнь. Его зубы клацнули совсем рядом с моим ухом…
Подшаг правой к правой стопе противника, скрутка корпуса с одновременным обхватом шеи врага правым же предплечьем – и, используя давление франка, я опрокидываю его на пол броском через бедро! Правда, и сам падаю при этом… Но де Байоль приземляется удачно, рядом с собственным мечом, рукоять которого тут же оказывается в его руке. Я нахожу глазами свой клинок, успеваю схватить его… Франк стремительно бросается вперед, широко рубанув, целя мне в шею, но в этот раз я успеваю заученно среагировать, присев под удар и скользнув лезвием навстречу, по бедру противника. Сталь легко пластает человеческую плоть, и наемник вскрикивает от боли: его уводит собственная неосторожная инерционная атака, он открывается – и я вижу отчаяние в его глазах: Руссель понял, что не успевает… А в следующий миг мощный выпад вгоняет меч в раскрытый рот врага, прошив заднюю стенку черепа! И в последнее мгновение жизни наемник с ужасом уставился на чужой клинок, отнявший его жизнь, а после сполз с него, рухнув на пол в оглушительной тишине.
– «Божий суд»… свершился.
Собственный голос, хриплый и низкий, показался мне словно чужим. Скользнув по замершим в шоке окружающим, мои глаза встречаются со взглядом базилевса. Наконец Диоген кивает, признавая мою победу. Но, судя по выражению его лица, расположение базилевса я потерял если не полностью, то уж точно лишился значительной его части.
Глава 4
Ночь с 11 на 12 августа 1071 г. от Рождества Христова
Манцикерт
Луна этой ночью светит необычно ярко: ее серебристый свет заливает крохотную площадь перед храмом. На ум приходит поэтичное сравнение с мертвым солнцем, но именно сейчас оно навевает какие-то уж совсем жуткие мысли. И ощущение потусторонности лишь усиливается за счет того, что городские кварталы вокруг будто вымерли, не раздается ни звука – будь то лай собаки или бормотание подвыпившего гуляки. Лишь отдаленный скрип дерева, шелест листьев, тревожимых ветром, да наше с Добраном хриплое, приглушенное дыхание – вот и все, что пронзает пелену тишины.
Но вот на улице неподалеку от церкви раздаются шаги, а еще беззаботный смех, шутки людей, идущих к дому наслаждений, и я облегченно выдыхаю. Мистический морок ночи, усиленный волнительным ожиданием и тревогой об успехе задуманного отступил: Андроник не изменил своим привычкам, я уже вижу хорошо освещенный серебристым лунным светом паланкин! Значит, все не зря, все должно получиться…
Схватка с де Байолем имела для моего дела катастрофические последствия. Диоген действительно лишил меня своего расположения, с трудом удержав норманнов и франков от открытого дезертирства. Наемники всерьез уважали своего командира, и его «узаконенное» убийство было расценено ими как открытый вызов. Пришлось моей сотне присоединиться к стоянке ясов – там европейские рыцари хотя бы не рисковали идти на открытый конфликт. А вот несколько случайных драк, стихийно вспыхнувших в лагере при встрече русичей и наемников, быстро переросли в вооруженные стычки, принеся и первые потери с обеих сторон.
Но гибель десятка моих людей – в двух полноценных боях рыцарей покрошили не меньше дюжины – не идет ни в какое сравнение с надвигающейся катастрофой. Организованная базилевсом разведка принесла те же плоды, что и в реальной истории. Не имея возможности говорить с императором, я убедил Кордара (к слову, яс мою схватку с рыцарями де Байоля и самим франком полностью одобрил) организовать параллельную разведку силами его людей. Искушенный в боях алдар прислушался к моим словам, но… Его воины ведь не знали местности. Часть их присоединилась к разъездам трапезитов и печенегов, часть отправилась попытать счастья в поиске врага самостоятельно. Через три недели вернулись… не все. Но кто вернулся, просто доложили, что не встретили турок, а вот с пропавшими было интереснее. Некоторые смешанные разъезды пропали целиком, некоторые прибыли в лагерь заметно сократившимися и полностью без ясов. Но уцелевшие заявили, что столкнулись по пути с засадами курдов, а про сельджуков даже не слышали! После такого поворота Кордар ходил мрачный как грозовая туча и очень злой, но ему хватило выдержки и ума не срываться на мне. Наоборот, он попытался продавить перед базилевсом предложение о повторной разведке, раз результаты первой столь сомнительны, но Диоген просто не стал его слушать. Во-первых, часть вернувшихся трапезитов браво отчиталась, что враг не обнаружен до самой Сирии, где сельджуки якобы и обретаются на текущий момент. Во-вторых, Роман жаждал действовать, а губернатор Феодосиполя уже откровенно не справлялся с обеспечением огромного войска провизией. И потому поход на захваченный сельджуками Манцикерт, обретение в нем тыловой базы, захват местных запасов еды казался императору вполне логичным шагом. Он и был логичным, если бы в это же время Алп-Арслан не гнал свое войско навстречу Диогену, пополняя его теми самыми курдами… Ну и в-третьих, базилевс был осведомлен о моей близости к Кордару, мог догадываться или знал наверняка, что предложение яса исходит от меня, так что… Так что вторая разведка отправлена не была. Император разделил армию, как и в моей истории, разве что оставил ясов при себе, а вторую часть войска возглавил Тарханиот, двинув ее к Хилату.
Как и в моей истории, Манцикерт сдался без боя, первая цель похода была достигнута. Разбив лагерь у стен города, Диоген отправил разъезды во все стороны с целью организовать сбор фуража и продовольствия для войска. А я… Какое-то время я бездействовал, осознав, что далеко не всегда послезнание и попаданство позволяют повлиять на развитие событий. Увы, базилевс, кажется, забыл о моем присутствии, и даже робкие попытки договориться об аудиенции пошли прахом.
Но если смерть де Байоля ничего в конечном счете не изменила, то смерть другого человека должна была гарантированно повлиять на исход битвы при Манцикерте.
Смерть Андроника Дуки.
Однако мне никак нельзя было спешить! Ведь Андроник является для Диогена важным политическим заложником, его убийство неминуемо столкнет императора с влиятельнейшей семьей империи. Даже если отравить Дуку ядом, чье воздействие будет максимально близко к смерти по естественным причинам, императора все равно обвинят в умышленном убийстве! И тогда уже открытого противостояния не избежать… Так думает сам базилевс, считая, что его политические противники на текущий момент способны лишь на роспуск слухов. Однако измена давно подточила трон под Романом, а заложник стал ключевой фигурой заговора! Только это не изменит того, что после покушения люди Диогена будут землю носом рыть в надежде найти исполнителей – после чего с ними максимально жестко, демонстративно расправятся. И ведь не объяснишь, что старался на пользу Византии – тут статус союзника уже не спасет…
Впрочем, ситуация не была безвыходной. Какое-то время я всерьез обдумывал возможность контакта с людьми Андроника: я ведь мог попытаться убедить его в моей ненависти к императору и «примкнуть» к заговору. А выяснив максимум подробностей о его участниках и их намерениях, раскрыть все базилевсу! Вот только подводных камней у этого плана столько, что ни одна лодка не пройдет… Да, с одной стороны, впав в немилость к базилевсу, я стал фигурой, которую потенциально можно перетянуть на свою сторону, и некоторое время всерьез рассчитывал, что получу предложение о встрече с кем-то из приближенных Дуки. Но время шло, а предложения не поступало… И в какой-то момент я отчетливо понял, что просто не нужен заговорщикам.
Действительно, а зачем? Никакой ощутимой силы за мной нет, чуть меньше сотни дружинников и утраченное расположение Диогена. Не шибко крепкий капитал, с какой стороны ни посмотреть. Что заговорщики приобретают от моего к ним присоединения? Ровным счетом ничего. А вот рискнуть довериться постороннему человеку в момент, когда интрига близится к кульминации… Действительно, риск глупый и неоправданный.
Подумав, я решил не предпринимать никаких действий в этом направлении. Во-первых, мое внимание в любом случае насторожит изменников, к тому же после убийства де Байоля для большинства из них я стал врагом. Во-вторых, если Андроник пойдет на контакт, что помешает ему отомстить за смерть одного из вероятных сподвижников, обвинив меня самого в попытке организации заговора? А уж там мое слово против его. Кому поверят? Представителю одной из самых влиятельных аристократических семей Византии, двоюродному брату старшего наследника престола, или новоиспеченному союзнику, пускавшему ромеям кровь несколько лет назад? Даже если Диоген поймет, что правда за мной, пойдет ли он на принцип, выручая отвергнутого им же русича? По той же причине становится бессмысленной попытка втереться в доверие к заговорщикам – даже если я сумею узнать подробности заговора и раскрою его Роману, официально это мое слово против слова Дуки. И с позиции здравого смысла базилевсу будет проще «заткнуть» меня да намекнуть оппозиции, что знает и видит, но пока не трогает… До поры до времени.
Но главное – хватит ли мне мастерства лгать, да выдержки, да собственной интуиции, чтобы внедриться в среду заговорщиков и не раскрыть истинных целей?! Нутром же чую, что нет.
Значит, остается единственный вариант – физическое устранение Андроника до того, как он сумеет увести резерв с поля боя. И вариант, где Дука объявит о смерти базилевса во время битвы, а я его тут же и прихлопну за измену, – далеко не самый выигрышный. Ведь после того, как я попал в немилость к Диогену, действовать от его имени, предварительно все согласовав, уже не получится. Каковы в таком случае гарантии, что я сумею оказаться со своей сотней в резерве, да причем рядом со ставкой Андроника? Что сумею прорубиться до изменника, а на его защиту встанут только телохранители, которых и так не менее трех десятков? Попытаться, конечно, можно – в крайнем случае, но… Вероятность успеха при таком раскладе уверенно стремится к нулю.
Так что крепко все обдумав, я решил устранить предателя до финальной битвы. Слишком поспешно действовать нельзя – ведь в таком случае у ромейских ищеек появится дополнительное время на дознание, могут и докопаться до исполнителей убийства. Поэтому я приготовился действовать накануне сражения. Правда, в памяти, как назло, не осталось его точной даты, лишь год и месяц – август 1071 года, – но я запомнил, что сама битва пришлась на новолуние. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы рассчитать свои действия.
Если армия расположилась у городских предместий, то многие старшие офицеры комфортно устроились в Манцикерте вместе с приближенными. Естественно, среди них оказался и Андроник Дука, занявший один из самых крупных особняков. Находясь под защитой каменных стен, прибившиеся к армии придворные лизоблюды и гвардейские офицеры из разряда паркетных шаркунов ударились в излюбленные развлечения: пьянки, кутежи, азартные игры, оргии с местными красавицами… Но чтобы сохранить хоть налет приличия, для подобных увеселений был выделен особняк, на время превратившийся в публичный дом – там регулярно собирались сливки армейского сообщества.
Казалось бы, что делать в борделе Андронику? Как-никак родственник императора, один из его полководцев… Впрочем, для себя ответ я нашел быстро: собирая гостей в собственном особняке, лидер заговорщиков неминуемо привлек бы внимание к тем старшим офицерам, кто пока не заподозрен в симпатиях к Дуке и официально не входит в круг его любимчиков. А потешить плоть с гетерами – отчего бы и нет? Нормальные, естественные мужские желания. Разве те, кто отправляется в достойный их высокого статуса дом наслаждений, виноваты, что в его стенах собираются и приближенные политического заложника? Конечно, по-хорошему, шпионы базилевса должны сутками напролет находиться в борделе и докладывать Диогену о каждом контакте Андроника, вот только… Вот только похоже, что Роман не умеет использовать ресурс тайной службы. Ну или же она настолько деградировала, что не способна работать эффективно. Впрочем, куда реалистичнее то, что начальники ищеек просто продались Дукам, с потрохами продались.
Как бы то ни было, вожак предателей бывает в борделе едва ли не каждый день на протяжении последних двух недель, а маршрут от его особняка остается неизменен и пролегает практически по прямой. А прислуга в публичном доме и некоторые работающие там девушки весьма падки на звон золотых монет…
Казалось, попасть в город далеко не просто: крепкой дисциплиной и совершенной организацией древнеримских легионов тут и не пахнет, поэтому и днем, и ночью военный лагерь стерегут многочисленные патрули, у ворот Манцикерта неизменно стоит крепкая стража, а таких понятий, как увольнительная, здесь нет и в помине… Зато их заменяет манящий блеск желтого металла: нашлись и временные «окна» между проходами патрулей, и тайные калитки, через которые можно попасть в город. Причину простым ромеям объяснять не приходится: кому из сотников, способных заплатить золотом, не хочется нормально пожрать да дорваться до податливой, сладкой девки? Конечно, присутствовал риск встречи с работниками ножа и топора, но мы с Добраном в схватке чего-то да стоим, а под нашими просторными плащами скрывались надежные ламеллярные доспехи. И как-то обошлось – может, близость армии охладила разбойный пыл, может, местных воров повыбили сельджуки за период полугодового владычества, а может, нам просто везло. Так или иначе, за пару «увольнительных» нам с варином удалось выяснить все необходимое.
Утром в местной харчевне, расположенной недалеко от борделя, собирается часть его обслуги, отдохнуть от тяжелой, бурной ночи. Кухня публичного дома готовит для гостей всевозможные яства из птицы и рыбы, но сами ее работники зачастую идут есть дешевую гороховую или чечевичную кашу, лишь немного сдобренную салом. Да и молоденькие проститутки, зарабатывающие своими прелестями деньги лишь для владельцев борделя, также питаются весьма скромно – и не прочь потрудиться на стороне, для себя.
Мы с Добраном довольно убедительно изобразили наемников-варягов с дунайской границы, призванных императором в поход (к слову, далеко не все северяне, поступившие на службу к базилевсу, остаются в столице). Это объясняло и наш внешний вид, и знание языка (пусть худо-бедно, но я натаскал варина на разговорную ромайку за последние недели), и позвякивание в кошельках. Я прикинулся рубахой-парнем, заказав вина двум юношам и предложив им выпить. Они легко повелись на дармовщинку и быстро захмелели – заказывать еду я как раз не спешил. А уж пьяные языки ромеев практически без сторонних усилий выболтали мне всю необходимую информацию… Например, о том, во сколько приходит в бордель Андроник, сколько воинов его сопровождает, сколько денег он платит, какие украшения носит – на этом я особо заострил внимание. Будь слуги трезвы, почуяли бы подвох, напряглись, а так… Я старался разговаривать обо всем и сразу с любопытством зеваки, все больше интересуясь красочными и весьма подробными рассказами о плотских утехах, об остальном спрашивал вскользь, между делом. Лишь пара наводящих вопросов типа «А не страшно ли бродить по городу по ночам?» и «А как добирается Дука до публичного дома?» – вот, собственно, и все.
Варин же отлично провел время в пристройке харчевни на втором этаже. Ему ведь и не пришлось изображать перед молоденькой смазливой гетерой давно не знавшего женской ласки воина, варяг сыграл максимально убедительно. Потому выразительные крики – нет, даже вопли! – доносящиеся сверху, явственно свидетельствовали о том, как мой телохранитель старается… Очень старается! Добран также взял с собой дешевого дрянного вина, чтобы процесс общения пошел быстрее и легче. Спустившись вниз пару часов спустя, побратим имел очень довольный вид – словно кот, обожравшийся сметаной. В общих чертах он подтвердил мне все то, что рассказали захмелевшие слуги.
Итак, Андроник бывает в борделе каждый день, кроме вечера субботы: в воскресенье он обязан присутствовать на литургии в кафедральном городском соборе – службу регулярно посещает император. В остальные дни Дука будто по расписанию отправляется в публичный дом ближе к полуночи. Его паланкин по типу древнеримской лектики несут посменно по четыре воина, еще десяток телохранителей неотлучно находится со своим господином. Также Андроника регулярно сопровождает под дюжину вельмож-приближенных – можно смело говорить об отсутствии у них военного опыта и мало-мальски боевых навыков, но парадные клинки при себе имеют и в случае чего наверняка будут мешаться.
Обстоятельства передвижения моей будущей жертвы сами собой подсказали вариант решения проблемы.
Маршрут процессии Дуки пролегает рядом с храмом Архангела Михаила. Колокольня храма не очень высокая, но достаточно для того, чтобы тщательно прицелиться сверху! Мне оставалось лишь выбрать ночь, близкую к полнолунию, и я ее выбрал – пятница, одиннадцатое августа 1071 года. До решающей битвы, получается, остается всего где-то полторы недели – надеюсь, за это время никто не успеет вывести нас с Добраном на чистую воду!