— Равного отношения с вашей стороны ко всем вашим, ваше высокородие, подчиненным! Значит, получается, Мамаеву шуры-муры с актрисами крутить разрешается, а мне с ним нет?!
Вышло не очень складно, даже глупо как-то, но направление моей мысли собеседник уловил.
— Да что вам до Мамаева? Эльдар — чардей, у него влечение к противоположному полу к волшебному дару прилагается, это часть его сущности.
— А у меня, может, темперамент!
— Пороть вас, Попович, некому! Вот что у вас!
— Меня родители в любви воспитывали, знаете ли, не для того, чтобы всякие… — я повертела в воздухе растопыренной пятерней, — мне физической расправой угрожали.
— Угрожать? Вам? — Шеф закусил нижнюю губу, потом посмотрел на меня нехорошим каким-то, оценивающим взглядом и задумчиво, будто про себя, произнес: — А это могло бы быть интересным.
— Но-но! — Я поправила на переносице очки. — Некоторые женщины, ваше высокородие, научены давать сдачи тиранам!
Крестовский молчал, я вдруг ощутила, что стою перед ним в одной ночной сорочке, правда, длиной в пол, но тонкой, облегающей все мои… кхм… выпуклости и впуклости, которые еще именуют пошлейшим словосочетанием — девичьи прелести. Мне стало неловко, страшно и немножко томно. И закружилась голова, и я подумала, что вот сей же миг лишусь чувств, и это будет жирной точкой в моей позорной сыскарской карьере. Но тут в коридоре раздался шум, хлопнули вдалеке двери, громкие голоса разорвали тишину.
— Это служители, видимо, о которых меня Матвей Кузьмич предупреждал, — быстро, будто оправдываясь, пробормотала я. — Пойду разузнаю, когда нас, страдальцев, кормить положено.
И, не дожидаясь начальственного соизволения, я выбежала за дверь.
Почему он так на меня действует? Я сейчас о Крестовском. Что с ним — или со мной? — не так, что в его присутствии я почти перестаю себя контролировать? Может, это часть его чародейской сущности? У Мамаева она, к примеру, направлена наружу, а у шефа — внутрь. Может, он вот так на всех женщин действует? Надо будет Лялю спросить, не становятся ли у нее ватными ноги в четырех аршинах от начальства и не бьется ли сердце с перебоями. Однако, по чести говоря, у Ляли на любого представителя противоположного пола — реакция одна. Хотя, кажется, при шефе она не хихикает… Или хихикает?
В раздражении я саданула кулаком по стене, кусок ее поехал в сторону. То есть там дверь была, только раздвижная и без ручки, и закрашена под цвет шпалер, потому-то я ее и не приметила. Спустившись по винтовой лесенке, я оказалась в кухоньке, чистенькой, прибранной и какой-то по-домашнему уютной.
Добрая тетенька в переднике угостила меня сладким чаем и рассыпчатой пшенной кашей. Так что через полчасика я, сытая и оттого сонная, откинулась на стуле.
— Спасибо! А вот у меня в соседней горенке чардей болеет…
— И чего? — Тетенька то ли не любила чардеев, то ли раздражалась тем, что я начала издалека.
— Его кормить когда будем?
Хозяюшка хмыкнула, достала из шкафчика какой-то листок, хмыкнула еще раз и ответила:
— Не раньше пятницы. У него пост специальный, чародейский.
Мне стало жалко шефа, я даже на минуточку забыла, что сержусь на него сверх меры. Может, ему того, тайком завтрак пронести? Нет. Вдруг у него от моих потчеваний что-то в организме разладится, какие-нибудь тонкие чародейские настройки? Нет уж, Гелюшка, не лезь туда, где ничего не понимаешь. И так неладно получилось твоими стараниями. Да и не ходи к Крестовскому лишний раз, тебе же спокойнее — без сердцебиений и ногоподгибаний. Вечером домой вернешься, а завтра — на службу, Ольге Петровне с бумагами помогать. Не жизнь у тебя начнется, а бесконечный праздник! Тут я шмыгнула носом, потому что от открывающихся перспектив захотелось разреветься.
Я вернулась в комнату, растянулась на постели, засунув очки под подушку, и уже почти было задремала, потому что после сытной трапезы поспать — самое то. Мысли в голове шевелились простенькие, необязательные — я немножко подумала о несправедливости, о мужской гордыне, о том, какие у шефа белые и гладкие плечи, о пауках, которые снятся мне непрестанно почти каждую ночь.
А вот интересно, шеф сказал, что у всех чародеев из его списка есть алиби на момент убийства «вдовы Жихаревой», а потом перенес меня с собой на много верст в подвал приказа. Тогда что такое алиби для чародея, если он за пару мгновений может в любом месте оказаться? Ничто! Значит, если бы меня от дела не отодвинули, как бы я это самое дело распутывала? Думай, Геля, тебе голова для этого дадена!
Я бы разделила его на несколько «нитей». Первая — чародейская. Тут я пока не знаю, как подступиться, тут бы мне консультация понадобилась. Вторая ниточка — любовная. Я бы вызнала про всех мужчин, с которыми «Жихарева» дружбу водила, и сравнила бы списки — чардеев и любовников. Только вот все это и без меня уже сделали, в этом я уверена.
Третье. Венера из Парижа. Что у нее с покойной Анной Штольц общего? Мамаев? Кстати, и эту ниточку из рук выпускать нельзя, хотя она настолько явная, что просто не может быть верной.
Четвертая. Коляска разбойного приказа…
Пятая…
Нитей было уже много, я не могла их все держать в голове одновременно. Может, потому и заснула. И мне, конечно же, приснился паук, только теперь пауком тем была я. Я сплетала ниточку за ниточкой, скрепляя обрывки знаний. Купец Жихарев, несчастная Анна, Мамаев, Петухов, Толоконников, шеф — всем находилось место в моей паутине. И мне было очень правильно и спокойно, я методично плела свою сеть и знала, что через какое-то время, пусть не сразу, ответ для меня станет очевиден.
Жаль, что я обо всем этом забыла, когда проснулась.
— Я тебе говорил, она тут! — орал кто-то над ухом. — Пусти, аспид! Рука! Ай!
— И зачем ты ее сюда притащил, окаянный? — басил Зорин. — Покалечил нам красавицу?
— Тише говорите, — увещевал Эльдар. — Семушка за стенкой, услышит, нам всем мало не покажется!
— Я ее без сознания на каретном дворе нашел, — оправдывался неклюд. — В кровище!
— У меня еще ожоги были, — сообщила я, не открывая глаз. — Как от гусеницы ядовитой.
— Чавэ! — Бесник потрогал меня за нос. — Бледненькая какая…
Я надела очки, села на кровати и строго проговорила:
— Что за балаган, господа, вы здесь устроили? Проявите уважение к страдальцам, обитающим в этой… обители!
Обитающим в обители! Перфектно, Геля! Твой учитель словесности велел бы тебе стоять в углу на горохе за эдакие экзерсисы.
— А зачем ты неклюдский пояс надел, Ванечка? — уже спокойнее спросила я Зорина, заметив у него под сюртуком знакомые серебряные пластины.
— Я с его помощью этого вон, — Зорин махнул в сторону неклюда, — искал.
— Далеко же ты меня искал, чардей, — скривился Бесник. — Ровно до вашего приказного дневального. Я, чавэ, — неклюд обернулся ко мне и опустился на краешек кровати с таким видом, будто дело обычное и у нас с ним так общаться давно заведено, — отмечаться в приказ пришел. Стою, значит, имя свое в книге отмечаний корябаю, тут налетают на меня эти два разбойника и давай пытать.
— Допрашивать! — возразил Зорин.
— Пытать! — припечатал неклюд и вытянул вперед руку, демонстрируя синяк на запястье. — С угрозами и членовредительствами!
— Это у них стиль такой в приказе, — успокоила я Бесника, припомнив, как мне лично угрожал Крестовский. — Ну не до смерти же тебя запытали. Значит, ты меня, получается, спас?
— Получается.
— Спасибо. А когда ты меня на каретном дворе нашел, ты никого больше там не видел?
— Тень? Морок? — Бесник пожал алыми плечами. Страсть собеседника к вырвиглазным цветам сорочек меня несколько фраппировала. — Да я там, честно говоря, не присматривался и не принюхивался. Запах был гадостный, будто… — неклюд поводил глазами из стороны в сторону, — будто и не человек там был.
— Понятно, — ввернула я любимое шефово словечко.
Если бы мне ничем таким в приказе заниматься не запретили, я бы первым делом каретный двор обыскала. Орудие, так сказать, преступления найти попыталась. Дубина? Отравленная гусеничная дубина! Только что придуманный предмет меня немало вдохновил.
Мамаев с Зориным тем временем попытались обустроиться для беседы. На кровати места для них не оставалось, Эльдар уселся на подоконник, Иван просто прислонился к стеночке, бормоча под нос что-то недовольное.
— Документы мне захватили? — спросил появившийся на пороге Крестовский.
— Что ж вы всей честной компанией к барышне-то ввалились? — Лекарь Матвей Кузьмич тоже не желал остаться в стороне.
Зорин порылся во внутреннем кармане сюртука и достал трубочку бумаг:
— Вот все, что под руку попало.
Шеф зашуршал документами, высокомерным жестом согнал с моей кровати Весника и занял его место. Я почувствовала себя крайне неуютно, поискала глазами, на ком бы свой взор успокоить, и выбрала лекаря. Матвей Кузьмич смотрел сурово, почему-то не на нарушителей лазаретного спокойствия, а на меня, страдалицу.
— Кхм… — кашлянула я значительно. — Тут лекарь велел мне Веснику кое-что рассказать.
Все, кроме шефа, погруженного в чтение, навострили ушки.
— Что, чавэ?
— Я не чародейка!
— И чего?
— А того, что ты тут лекарю начальственному три бочки арестантов про наше обручение наплел, и Матвей Кузьмич беспокоится, что негоже тебе с простецкой барышней шашни крутить.
— Так я и не имел ничего такого в виду. — Неклюд пригладил ладонью свою эспаньолку. — Ну так, для красного словца приврал.
Мне стало немножко обидно, самую чуточку, и только мои высокие суфражистские идеалы остановили готовые сорваться с губ злые слова. Ну и еще смех шефа — веселый, но оттого мне еще более обидный. Я перевела пылающий праведным гневом взор на начальство. Начальство ржало, аки конь.
— И два раза провернув, — непонятно хохотнул Крестовский напоследок и отложил бумаги. — А вы, Попович, вообще скорописи не обучались?
Я еще прибавила градус праведного гнева и промолчала со значением.
— И в каждом слове по три ошибки!
«А хорошо, что мне на службе револьвера не выдали, — подумалось мне вдруг. — А то бы любовались мы сейчас на аккуратную дырочку меж золотистых львиных бровей».
— И что у вас за ненависть к букве «ять»? — Шеф не догадывался о нависшей над ним опасности.
— Она у меня западает, ваше высокородие. Починка пользованных самописцев в чародейском приказе оставляет желать лучшего.
— Вот этим вы в первую очередь и займетесь. — Начальство, видимо, решило меня добить сегодня унижением. — Почините самописец, затем, — шеф положил мне на грудь, прямо поверх простыни, документы, — перепечатаете протокол допроса без единой ошибки. Вы поняли, Попович?
— Так точно, — кисло ответила я.
— Когда вас отсюда отпускают? — Сапфировые очи Крестовского посмотрели на лекаря.
— Мы вечером хотели, — сказал Матвей Кузьмич. — Ну да раз такое дело, а барышня ваша здорова, то можно и сейчас. Тем более что кавалеров барышню сопроводить у нас преизбыток.
Преизбыток моих кавалеров демонстрировал желание меня сразу же упаковать и транспортировать как можно дальше из белоснежных стен лазарета.
— Одежду мне хоть вернут?
— Конечно, голубушка. — Матвей Кузьмич так хотел от меня избавиться, а со мной и от набившихся в комнату чардеев и прочих волшебных сущностей, что ринулся в коридор, закричал там вполголоса, призывая служителей.