Я проделала все, что он от меня требовал, за что была вознаграждена улыбкой и еще одной «голубушкой».

— Годков сколько? Проживаете где? Служите?

— У вас же все на картонке записано? — Я повела рукой в сторону изножья кровати. — Чиновник восьмого класса…

— Сообразительная барышня. А маменька как вас кличет?

— Горюшко мое непутевое.

— Чудесно! Ну что вам скажу, Евангелина Романовна, здоровы вы, голубушка на все сто, всем бы такое здоровье. Удар прошелся по касательной, так что ничего в головушке вашей не сдвинулось. Рассечение я залатал, ни следов, ни шрамов каких не оставил. Вот какой я молодец! И еще хорошо, что вас вовремя в госпиталь доставили. Кавалер у вас очень замечательный — просто чудо, что за кавалер.

Я почему-то подумала про Мамаева, потом вспомнила гнумского орденоносца, потом…

— А лазарет-то ваш, Матвей Кузьмич, вы сказывали — чародейский?

— Именно.

— А тогда почему меня здесь пользуют? Я-то при всех своих талантах не чародейка ни разу.

— Так и за это кавалера благодарить надобно. Он, правда, про то, что вы не чародейка, не знал, вы б ему сами про то поведали, голубушка. А то нехорошо может получиться в будущем. Он-то — неклюд, сущность волшебная. Может, планов каких настроил. Спасите, говорит, ваше высокопревосходительство, невесту мою нареченную! И глазами так сделал!

После мимической демонстрации сомнений у меня не осталось.

— Так меня господин Бесник в госпиталь доставил?

— Именно. А тут все одно к одному. Я только закончил начальство ваше пользовать, тут он, жених ваш. И глазами… — Матвей Кузьмич вторично показал как, но в этот раз на меня особого впечатления не произвел. — Хорошо, что я не успел еще со службы удалиться, сразу за вас, голубушка, принялся. Так кто, говорите, вас пришибить-то пытался?

— Лошадь? — ответила я вопросом, но с готовностью.

— Не похоже, — покачал головой эскулап. — И ожоги у вас были по шее и на плечах.

Я испуганно потянулась руками к вороту.

— Уже нет, — остановил меня Матвей Кузьмич. — Их-то я первым делом свел. Поганая штука, как будто крапивный след или гусеница по вас ядовитая ползала.

Я тряхнула головой. Ни про каких гусениц память моя ничего не сохранила. Я помнила, как пошла на каретный двор, осмотрела коляску, поболтала с лошадкой — серой глазастой красавицей, потом наклонилась к копытам… Не похоже, что меня лошадь треснула. Если бы она, удар пришелся бы вскользь от виска, а меня по затылку огрели. Ожоги опять же… Лошадь, что ли, ядовитая? И Бесник… Когда он там очутился? Или он самолично меня оприходовал, а потом испугался чего и сюда притащил? Может, силы не рассчитал, думал легонько стукнуть, а получилось со всей силы? Нет, глупости! Не тот Бесник неклюд, чтоб сыскных барышень калечить в подворотнях. Он бы один на один со мной вышел, да в личине беровой. Потому что сумерки уже были, он свою звериную ипостась уже контролировал плохо. Были сумерки, а сейчас? Я взглянула в сторону окошка, прикрытого прозрачной кисеей занавески, тоже белоснежной. Опять сумерки? Времени сколько?

Об этом я и спросила Матвея Кузьмича, обнаружив, что часики мои на сорочку, в коею обрядили меня неизвестные лекарские служители, не прикреплены.

— Около семи. И ежели вы, Евангелина Романовна, на службу решили торопиться, так бросьте. До вечера вам придется у нас побыть.

— Вы же сами сказали — здорова я?

— Порядок такой, — не пошел на уступки лекарь. — Засиделся я с вами, заболтался, голубушка. Вы отдохните пока, поспите. А через часик служители дневные явятся, так вас и покормят, и чаем напоят.

Я легла на подушку. Порядок, значит, порядок. Сказали лежать — значит, буду лежать. Покормят опять же. Есть хотелось. Потому что из-за службы своей я два дня питалась кое-как, и если не считать вечернего, позавчерашнего уже чаепития с Лукерьей Павловной и Мамаевым, маковой росины во рту не держала.

Поэтому я попрощалась с Матвеем Кузьмичом и стала ждать еды. Попросить лекаря отправить весточку в чародейский приказ я попросту забыла.

Соскучилась я быстро. С малолетства бездельничать была не приучена, так что и начинать не стоило. Я поднялась с кровати, убедилась, что голова моя уже в полном порядке — не кружится и не болит от движений, поискала в белоснежной комнатушке, куда мою одежду спрятали, не нашла и, секунды две поразмышляв, вышла в коридор. Решила идти на запах еды. Коридорчик, тоже беленький и чистенький, был абсолютно безлюден. Я подергала ручку ближайшей двери, оказалось заперто, и побрела дальше. Пахло хвоей, но не свежей лесной, а как будто свежедавленной. Выхода наружу из коридорчика не находилось. Была дверь моей комнаты, еще одна запертая и приоткрытая, следующая за запертой по правую руку. Я осторожно туда заглянула. Койка. Пустая и аккуратно застеленная, ширма плотной ткани, перегораживающая помещение, вешалка, столик. Из-за ширмы мне послышалось какое-то клацанье, будто кто-то пересыпал в руках речную гальку. Звук меня настолько удивил, что я вошла в комнату и заглянула за ширму. Там стояла ванна, массивная ванна на гнутых ножках, до краев наполненная колотым льдом, а в этом ледяном сугробе возлежал мой непосредственный начальник, Семен Аристархович Крестовский. Наружу торчала только львиная голова и немножко плеч — белоснежных и гладких. Глаза нашего льва были закрыты, из губ время от времени вырывалось облачко пара. Шеф всхлипнул, будто приснилось ему что-то неприятное, заворочался, отчего лед пришел в движение, издавая тот самый привлекший меня звук.

— Добавьте льда, — велело начальство, не открывая глаз.

Я поискала взглядом, около ванны стоял короб, до краев наполненный крошевом, с прислоненным к борту плоским дворницким совком. Приказания начальства — закон. Я взяла лопатищу, набрала льда с горкой и высыпала его в ванну.

— Попович?

Испуганный возглас застал меня, когда я набирала в совок следующую порцию. Я уронила свой инструмент и обернулась. На плечах шефа серебрились капельки воды, а из ванны валил пар, видно, температура начальства стала повышаться.

— Меня в соседней светлице пользуют, — оправдалась я, споро хватая выроненный совок и продолжая накидывать в ванну лед. — Меня ядовитая лошадь вчера лягнула, вот я сюда и загремела. Но все уже в порядке… Шеф, вы бы не волновались так, мне же сейчас лишнюю воду вычерпывать придется.

Я подхватила стоящее у стены ведро и полезла к нему в ванну, вычерпывать.

Шеф вскрикнул совсем уж затравленно и махнул рукой:

— Отставить! Два шага назад!

Он что, думает, что я по своему старому обычаю сейчас сверху улягусь? Я покраснела так, что температура в комнате еще повысилась, даже очки мои запотели, и отскочила.

— Позвать кого?

— Отвернитесь!


Я послушалась, прижала к груди руки и попыталась привести дыхание в порядок. Перфектно! Это же надо было так постараться, Гелюшка, чтоб великий чародей тебя боялся, от одного твоего вида температурил!

За спиной зашуршало, защелкало.

— Подайте мне одежду!

Я вышла из-за ширмы, взяла с вешалки белую длинную рубаху, какой-то шлафрок, вернулась, предварительно зажмурившись, протянула подношение. Через две минуты последовал приказ:

— Можете открыть глаза, Попович.

Шеф затянул пояс, пошатываясь, проследовал к постели, улегся, накинул на колени простыню и только после этого благостно мне кивнул:

— Что там с отравленной лошадью? Да не стойте там, садитесь!

Начальство похлопало ладонью по краю постели.

Я присела, пожала плечами, поправила очки.

— Когда Зорин с Мамаевым вас в госпиталь повезли, я пошла на каретный двор.

— Зачем?

— А помните, мы с вами у развалин церкви в тот вечер сидели? Так мимо коляска проезжала, приметная такая. И я эту коляску в нашем каретном дворе увидала, как раз из окошка кабинета заметила.

— Понятно.

— Коляска точно та самая. Значит, кто-то из разбойного приказа в тот день у кафешантана был, значит, у нас с вами новый подозреваемый обнаружился. Я подозреваю Петухова!

Мое заявление эффекта разорвавшейся бомбы не произвело. Шеф скривился, будто куснул лимонную дольку, и процедил:

— И почему именно его высокопревосходительство?

Я могла ответить «он мне не нравится», и ответ был бы абсолютно честным, но знала, что такое мое мнение шеф в расчет не примет.

— Мне остается только выяснить, кто на этой коляске в наш приказ явился.

Шеф закусил губу, подумал чуточку, потом, будто бы про себя, произнес:

— Возможно, мы заходили к вопросу не с той стороны. Я разрабатывал версию чародейскую, а нужно было о более приземленных материях думать. Кстати, Попович, — обратился он уже ко мне, — вы от всех дел с сегодняшнего дня отстранены. Можете на службе появляться, Ольге Петровне в приемной помогать, но не более.

— П-почему? — Если можно было бы как-нибудь иначе выразить свое удивление, я бы это сделала, но в тот момент смогла только запнуться на полуслове.

— Потому что, Попович, — ответило начальство, как мне показалось, не без удовольствия, — вы у нас теперь персона нон-грата, то есть лицо нежелательное.

— Почему? — Разнообразие моих вопросов удивляло меня саму.

— Потому что чиновник чародейского приказа всем прочим примером служить должен, а не адюльтеры на службе разводить.

Так это он мне Мамаева в упрек ставит?

— То, чем я после службы занимаюсь, никого тревожить не должно.

— А вот тревожит! — строго возразило начальство. — И, представьте себе, не меня. Я-то понимаю, что вы просто Эльдара спасти решили, таким вот опасным для своего реноме способом. Ваши, Попович, эскапады поставили под удар весь наш приказ. Тут вам не Орюпинск, ни заслуги вашего папеньки, ни доброе имя вашей маменьки в расчет не берутся. И пока я с жалобами на ваш этически-моральный облик не разберусь, сидите тише воды ниже травы!

— А уже и жалобы появились? — жалобно спросила я.

— Появятся, — заверило начальство, — за жалобами у нас дело не станет. В худшем случае вас попросту исключат и лишат чиновничьего класса.

«Хорошо, не казнят на месте, — подумала я с облегчением и тут же испугалась: — Как лишат? Как же без класса-то жить буду? У меня и так — восьмой, ниже только письмоводители да почтовые работники проходят. А также юнкеры, корнеты и коллежские регистраторы…»

— А в лучшем? — спросила я, чтоб не додумывать неприятные мысли.

— Ради лучшего нам с вами, Попович, придется очень постараться.

— С лошадью-то что будет? — Я уже понимала, что проиграла, но еще немножко дергалась, как полудохлая лягушка в крынке с молоком. — Можно, я хоть к разбойным схожу, на их каретный двор загляну?

— Нет. Напишите подробный отчет о событиях, я поручу это дело кому-нибудь из свободных сыскарей.

— Перфектно.

Я фыркнула, вскочила на ноги, пробежалась по комнате, шелестя подошвами разношенных госпитальных бахил. От Крестовского я такого не ожидала! От кого угодно, только не от шефа!

— А чего вы ожидали?

Я, кажется, вовсе не про себя реплики подавала, потому что начальство включилось в пикировку с пол-оборота.