На потолке загорелись красные вспышки предупредительного сигнала. С металлическим стоном стала закрываться наружная дверь шлюза.

— …старого близкого друга.

Я бросила отчаянный взгляд в сужавшийся проем — на город, который чуть ли не всю свою жизнь называла домом.

— Какой еще «старый друг»?

Ломакс потупила взгляд.

— Твой отец.

Люк закрылся, с последним, окончательным «ке-тунк» отрезав меня от Второй городской тарелки и знакомого мира. На корме зашумели двигатели, палуба под ногами завибрировала. В стеклянной панели за плечом Ломакс я поймала свое отражение: белый ершик волос, разные глаза, щеки в известке и засохшей крови.

Выставив вперед ладонь, чтобы не потерять равновесия, я переспросила:

— Отец?

Не сомневалась, что ослышалась. Но женщина не успела объяснить: корабельные коридоры заполнил вой сирены.

— Пойдем, — сказала она и, взяв меня за руку, провела в тесный пассажирский салон с шестью рядами кресел.

Ломакс помогла мне пристегнуться ремнями к пухлым подушкам во втором ряду, щелкнув металлической пряжкой, и едва она заняла свое место, как палуба задрожала.

Я вцепилась в подлокотники, все еще протестуя:

— Я не могу улететь.

Сердце у меня вдруг застучало молотом. В груди трепыхались бабочки.

— Выбора нет ни у тебя, ни у меня, — констатировала Ломакс.

В салоне пахло дешевым пластиком обивки. За подголовником переднего кресла засветился экран, показал вид на взлетное поле. Залязгали, отцепляясь, топливопроводы и шланги подачи воздуха и медленно втянулись в гнезда на бетоне площадки. В луче света вспыхнул гидразиновый пар, хлынувший из маневровых двигателей на корабельном брюхе.

— Десять до старта, — прокаркал чей-то голос.

Я тщетно искала глазами Мишеля — и он, и его фургон давно исчезли.

— Пожалуйста…

— Уже поздно, — покачала головой пожилая женщина.

Палуба снова задрожала, стены застонали. Изображение на экранчике дернулось. Шум двигателей усилился до рева, от которого у меня все затряслось внутри, и старый корабль заковылял в небо.



«Тетя Жиголо» поднималась, как кабина лифта. В сотне метров над космопортом она зависла. Я увидела древние нечеловеческие здания города, выстроенные кругами от площадей, и за ними, там, где обрывались улицы, кромку самой тарелки; грань моего мира, с которой ничего не стоило буквально свалиться в звездную пустоту по периметру и внизу. От этого вида у меня засосало в животе. Я всю жизнь прожила потерянной: бедной сиротой, которую другие дети не принимали в игры из-за странного вида. Мне приходилось наскребать себе крохи по городским окраинам. А теперь и этого лишили.

Сидевшая рядом Ломакс произнесла:

— Это все к лучшему.

— Откуда вы знаете?

— Ты мне просто поверь.

— А вы сказали, мой отец…

— Это его корабль.

«Тетя Жиголо», опустив корму, задрала нос к звездам, а я нахмурилась:

— Но у меня нет отца.





2

Корделия Па





Уходя от Второй городской тарелки, «Тетя Жиголо» выхлопом двойного термоядерного двигателя осветила запущенные улицы и норы. Крепкая старушка двадцать минут вгрызалась в небесную темноту. Тряслись стены и палуба. На двадцать первой минуте она миновала невидимый энергетический занавес, скреплявший тарелку и не дававший ее воздуху рассеяться в пространстве, и тогда главный двигатель отключился. По всей длине корпуса заработали маневровые сопла, разворачивая корабль к неизвестной мне цели. «Тетя» начала ускорение. Когда она набрала необходимую для прыжка в высшие измерения скорость, вступили в действие могучие силы, скопившиеся во фрактальных витках внутри ее лязгающего металлического сердца. Эти потоки энергии, направленные вдоль торчащих из ее носа лопастей, прорвали в ткани вселенной круглую дыру. Звездный свет по ее краям разбивался на радужное гало. Посреди открылась туманная, продутая ветрами пустота.

«Тетя Жиголо» гнала вперед, к созданной ею червоточине; далекие холодные звезды освещали ее тупой нос. На пороге портала она развернула сетчатые остроконечные крылья, черные на фоне космической тьмы, и простерла их перед собой, ища опоры почти в неосязаемой ткани гипера. По обшивке заиграли щупальца тумана, но она была упряма, как мотылек, притянутый ревущим пламенем газовой горелки. Снова заработали термояды, и она очертя голову ринулась в бездну.

Я, в главном пассажирском салоне за носовой рубкой, побледнев, цеплялась за подлокотники и таращила круглые глаза. Рядом сидела равнодушная Ломакс.

Из вентиляции тянуло застоявшимся воздухом с металлическим привкусом. На взлете помещение сотрясалось, словно погремушка в руке великана. Проход в червоточину дался еще тяжелей, еще хуже, чем я ожидала, однако, как только мы вышли в гипер, полет стал плавным. Палуба еще подрагивала, но Ломакс своим примером показала, что уже можно отстегнуть ремни безопасности и без особого труда встать на ноги.

— Пойдем, — позвала она. — Хочу показать тебе рубку.

Я отстегнулась, но осталась сидеть.

— Зачем?

— Затем, что этот корабль теперь твой дом, так что неплохо бы с ним познакомиться.

Я оглядела швы переборки и дотронулась до материнской цепочки на шее.

— Мой дом?

— Да. — Ломакс бросила взгляд на люк в передней стене. — Паук не в восторге, но так хотел старик.

— А старик — это мой отец?

Ломакс скрестила руки на груди.

— Я же сказала: «Тетя Жиголо» — его корабль. А он велел взять тебя на борт.

— Он здесь? Я с ним увижусь?

— Не так сразу. Мы его подберем на следующей остановке. Пока здесь только Гант и Броф. Гант — пилот, а Броф — механик. Драфф, естественно. Ты с ними потом познакомишься.

В салон проскользнул Паук.

— Как там? — спросила его Ломакс.

— Не так уж плохо, — ответил он, привалившись бедром к дверному проему.

— В Редлуме будем вовремя?

— Через пару дней.

— Хорошо. — Ломакс крепче сжала свои локти. — Не хочу и лишней секунды терпеть ту штуку на борту.

Длинные пальцы Паука теребили бороденку. Уголки губ тронула усмешка.

— Артефакт как артефакт, шкип. Мы ли не таскали их сотнями?

— Нет, — покачала головой Ломакс, — с этим что-то не то. Он мне не нравится. У меня от него мурашки по коже. Чем скорее сгрузим его с корабля и передадим Хагвуду, тем я буду счастливее.

Она обернулась ко мне:

— Ты выросла на тарелках. Знаешь, что такое артефакты?

— Какие?

— Любые, — пожала плечами Ломакс.

Я облизнула губы.

— Мы с Мики — старьевщики.

— Стало быть, ты и сама их находила?

— Нечасто. — Я почесала щеку. — Ничего крупного. Несколько целых ваз, странные статуэтки, всякая ерунда. Больших денег на этом не заработаешь, только-только чтобы прожить.

— Да ну? — дернула бровью Ломакс. — Такие вещи, особенно произведения искусства, стоят целые состояния. Похоже, вас облапошивали?

Я уставилась на ладони, не зная, куда девать глаза.

Женщина похлопала меня по плечу:

— Не принимай близко к сердцу. С предложением и спросом всюду одинаково. На том богачи богатеют, что бедняки потеют. Это везде так.