– А отстал, – сказал капитан. – Не ему с нами в догоняшки играть…
– В судовой журнал вносить будем? – деловито спросил старпом.
– Не вижу никакой надобности, – не задумываясь, ответил капитан. – Все пароходство над нами смеяться будет. Ну, может, многие и поверят, но все равно не вижу смысла.
– Столько ж свидетелей, чуть не весь экипаж…
– Ну и что? – пожал плечами капитан. – Даже если дойдет до ученых и они поверят, где они это чудо-юдо искать будут? Это ж даже не иголка в стоге сена, это ж океан…
Последнее слово он произнес с тем же благоговейным чуточку уважением, с которым у нас произносили «боеголовка», имея в виду, конечно же, исключительно ядерную. Так что я его понимал…
Капитан повернулся ко мне:
– А вы, товарищ майор, сообщение об этаком рандеву в рапорт включать будете?
– И не подумаю, – сказал я, тоже практически не раздумывая. – К моим прямым обязанностям и служебной необходимости это никакого отношения не имеет.
– Вот то-то и оно, – кивнул он. – А вы как?
Особист, к которому он обращался, чуть пожал плечами и промолчал – и я понял по его лицу, что он по своей линии тоже писать ничего не будет. И был абсолютно прав, как и мы с капитаном, – по большому счету, какой смысл?
Вот, собственно, и вся история. Когда пришли на Кубу, старпом потом рассказал мне, что, согласно прямому распоряжению капитана, так и не внес запись об этой встрече в судовой журнал – как и я не стал упоминать о ней в рапорте (наверняка и особист тоже, хотя я и не спрашивал). У нас хватало более важных дел – оборудовали позиции, устанавливали ракеты, ставили на них ядерные боеголовки, доставленные специальным судном. Ну, чем все это кончилось, давно и хорошо известно, нет нужды рассказывать…
Что еще? Потом я эту историю несколько раз рассказывал, когда за бутылочкой вспоминали разные истории из жизни, и печальные, и смешные, и диковинные, курьезные. И знаете что? Прослеживалась любопытная закономерность: люди «сухопутные» мне большей частью не верили, о чем откровенно говорили. А вот среди моряков, как военных, так и гражданских, скептиков практически не было. Разными словами говорили одно: в океане может встретиться все, что угодно, от «Летучего Голландца» до морских ящеров. Очень уж он велик и необозрим да вдобавок и на один процент не исследован. Там может скрываться что угодно. В том числе и здоровенные животные, науке до сих пор неизвестные. Места много, еды хватает, плодись и размножайся сколько душе угодно.
Эти самые моряки, в свою очередь, рассказали парочку историй. Довольно диковинных, одна похожа на мою, другая может показаться вовсе уж сказочной, но я, хотя и знаю, что моряки – великие мастера травить завлекательные байки, верю обоим. Еще и оттого, что сам был очевидцем зрелища, в которое далеко не все верят.
Найдется время, как-нибудь обязательно эти две истории расскажу как слышал…
Ночное небо
Сначала этот самолет, двухмоторный бомбардировщик, назывался ДБ-3ф. На таком я и воевал в финскую. Такие, принадлежавшие к морской авиации Балтфлота, и бомбили Берлин несколько раз начиная с середины августа сорок первого года. Ущерб, конечно, для Берлина был невелик, но политическое значение получилось огромное. Геббельс орал по радио на весь мир, что советская боевая авиация уничтожена начисто, а столица рейха, да и сам рейх совершенно неуязвимы для самолетов противника. Вот эта «начисто уничтоженная» авиация не один раз показала, что столица рейха для наших бомбардировок очень даже уязвима…
Видели такое кино – «Торпедоносцы»? Ну вот, тот самый самолет и показан. Точнее говоря, уже Ил-4, так его назвали в сорок втором, когда добавили защитное вооружение, бронирование и второго стрелка. До конца войны это был основной самолет АДД – авиации дальнего действия. Имелись у нас и четырехмоторные Пе-8, способные бомбить с таких высот, куда не доставала ни одна зенитка и не забирался ни один истребитель, но было их у нас что-то всего около восьмидесяти. Так-то рабочей лошадкой, главным ночным бомбардировщиком стал именно Ил-4 (хотя он часто работал и днем в прифронтовой полосе). Ну а ночью бомбили немецкие тылы, иногда, когда рейды были не такие уж дальние, делали и по три-четыре боевых вылета за ночь. Да чего только не делали: и аэрофоторазведку вели в глубоком немецком тылу, и планеры буксировали, грузовые и десантные, и разведчиков в немецкий тыл забрасывали, и к партизанам летали, с посадками и без осадок. Трудяга был тот еще Ил-4…
Великолепный был самолет! Живучий, как черт. Баки у него по мере выработки горючего заполнялись инертным газом, так что поджечь было крайне трудненько, как немцы ни старались. И он в случае отказа или повреждения одного мотора мог лететь на другом – на бомбежку, конечно, на одном моторе идти не стоило, но домой, если что, очень свободно можно было дотянуть. Жутко потом было на земле смотреть, как, оказывается, изрешетило, но ведь дотягивали и садились…
Ладно, хватит. Когда речь заходит об Ил-4, я могу распинаться очень долго. А расскажу я вам не о самолете, а о двух встречах в ночном небе. Может показаться небывальщиной, но всё так и было…
Первая случилась осенью сорок третьего. Мы как раз тогда вылетели бомбить большой железнодорожный узел в глубоком немецком тылу. Шли, как обычно, без истребительного прикрытия – «ястребкам» не всегда и хватало радиуса действия, даже с подвесными баками. Это было не такое уж опасное предприятие, как может показаться. Ну да, немцы уже широко использовали при защите стационарных объектов радары. (Кстати, о чем мало известно, у нас к началу Отечественной тоже были радары, РУС-1 и РУС-2, только имелось их очень мало.) И ночные истребители у немцев имелись, операторы радаров их на нас выводили с большой точностью. Однако радаров было все же не море разливанное, да и от истребителей мы огрызались порой очень успешно. Так что никак нельзя сказать, что процент потерь был таким уж катастрофическим – это в начале войны потери были удручающие, оттого что летали в прифронтовой полосе днем, без истребителей…
Тот полет проходил нормально, мы шли замыкающими, и до цели оставалась примерно четверть пути. Ни одна сволочь не объявилась, не заходила нам в хвост. Что нас, понятно, не расслабляло ничуть – главная карусель должна была начаться над целью, а то и при подлете. Так что ушки мы держали на макушке, особенно стрелок, «державший» хвост, ему приходилось проявлять двойную бдительность.
Хвостовой стрелок и сказал, да что там, прямо-таки завопил не своим голосом:
– Командир!!!
– Что такое? – встрепенулся я (от вопля в наушниках аж зазвенело). – «Мессерá»?
(У немцев были истребители и других марок, но мы ради простоты и краткости звали их всем гамузом «мессерами» – да ночью и не разберешь сразу, какой системы гад тебе в хвост заходит – а собственно, какая разница?)
– Да нет, – сказал он уже спокойнее. – Но тут такое… Глянул бы ты, а? Черт знает что, хрень такая…
Ну, раз «черт знает что», то уж явно не ночные истребители. Передал я управление штурману и, скрючившись в три погибели, чуть ли не на четвереньках полез в хвост. Хорошо еще, что был не в зимнем комбинезоне, так оно сподручнее.
Хвостовая башенная турель была не то чтобы тесная, но у стрелка обзор был лучше, он сидел высоко, в подвесном брезентовом кресле, а я стоял, выставив над фюзеляжем только голову. Но все равно видел отлично…
В самом деле, черт знает что! За нами летели светящиеся шары, этаким журавлиным клином: один флагманом, за ним два слева и четыре справа (я их машинально вмиг сосчитал). Как они выглядели? Да именно что светящиеся шары, летевшие, как сказать, сами по себе, очень близко друг к другу, так что никакой истребитель между ними ни за что не уместился бы. Ярко-розовые, причем не сплошные, а как бы ажурные, этакого затейливого плетения, словно бы из непонятного яркого света. В жизни такого не видел…
На каком расстоянии от нас они летели, я тогда не мог бы сказать и сейчас не могу. Потому что не знал их размеров. Если с футбольный мяч – совсем близко, если в несколько метров – держались довольно далеко. Точно определить размер было невозможно: никаких дальномеров у нас не имелось, они есть только у артиллеристов, а у летчиков им взяться неоткуда. Ну а до радаров на самолетах было еще как пешком до Луны, деликатно выражаясь, или до Китая раком, если попросту…
(Правда, сейчас я не уверен, что их взял бы радар.)
Одно можно сказать точно – шары идеально держали дистанцию как меж собой, так и меж флагманом и нами. Летели у нас в хвосте, летели, а дистанция нисколечко не менялась. Словно у них там сидели опытные пилоты…
Не знаю, сколько прошло времени, пока мы вот так торчали и таращились на них как баран на новые ворота – отчего-то вопреки иным устоявшимся рефлексам и в голову не пришло посмотреть на часы, засечь время.
– Откуда они взялись? – вопросил я в совершеннейшей растерянности.
– Да как бы из ниоткуда, – так же растерянно ответил стрелок. – Ни черта не подлетали. Взяли вдруг да зажглись, вот на таком вот именно расстоянии. И прилипли, как репей к собачьему хвосту…
И мы снова на них таращились – а они, светясь по-прежнему, не тусклее и не ярче, все так же держали прежнюю дистанцию, словно привязанные невидимыми буксировочными тросами, как планеры. Не издавали ни малейшего шума, и не видно было ничего, похожего на ночные выхлопы авиамоторов (и как я понял впоследствии, и ракетного выхлопа). Просто-напросто светящиеся ярко-розовые шары, ажурно-затейливые, и всё тут…
Моторы работали спокойно, немецких истребителей не было, выхлопные патрубки идущих впереди самолетов были, как обычно, прикрыты пламегасителями, но все же их тусклые огоньки виднелись. Самолет исправно летел в ночном небе, как сто раз до того – а в хвосте у нас, строго соблюдая дистанцию, ими самими установленную, – неотступно, беззвучно, не проявляя ни капли агрессии, не совершая маневров, тащились эти загадочные шары. И я понятия не имел, что они такое, знал одно: ничего подобного раньше не видел, ни о чем подобном от наших – да от кого бы то ни было – в жизни не слышал.
– Командир… – сказал стрелок азартным шепотом. – А если это новое секретное оружие? Немецкое?
У меня у самого мелькнула такая мысль, потому что ничего другого в голову не приходило. Чуть подумал и сказал:
– Не похоже. Будь это оружие, они бы по нам давно влепили, я так думаю…
– А пожалуй что, – согласился он. – Может, дать очередь по переднему? Вдруг он совсем близко и я его достану?
На сей раз я почти не раздумывал, сказал:
– Лучше не стоит, кто их там знает, будет ли им ущерб. А вот они могут чем-нибудь таким шарахнуть…
– Чем? – спросил стрелок.
– А я знаю? – огрызнулся я. – Ничего с ними не известно, так что не вздумай!
– Есть…
И мы опять на них таращились, а они летели за нами как привязанные. Связываться с ребятами было бесполезно – они из нижней турели и носового фонаря все равно не увидели бы эту чудасию. Так что я просто таращился, как и стрелок, молча – а что я мог сделать? Совершенно ничего…
Правда, я посмотрел на часы – ошеломление прошло, и прежние рефлексы напомнили о себе. Получалось, за всё про всё с того момента, как я оказался в башенной турели, прошло всего-то девять минут. А показалось, не меньше часа…
Пора было принимать решение. Минут через десять мы должны были войти в зону действия немецких истребителей, и тут уж следовало ухо держать востро, не отвлекаться ни на что постороннее, пусть даже на непонятные светящиеся шары, журавлиным клином пристроившиеся в хвост. В конце концов, от них пока что не было никакого вреда, а мне, по уму, следовало вернуться на свое место…
Проблема разрешилась сама собой – шары вдруг погасли, разом, все сразу, словно повернули выключатель. Как я ни всматривался в ночное небо, ничего там не заметил – всё как обычно, темнота и яркая россыпь звезд – мы шли километрах на пяти, над облаками.
– Вот так они появились, – сказал стрелок, зачем-то вправо-влево поворачивая ШКАСом. – Р-раз – и зажглись, р-раз – и погасли…
– Ну и черт с ними, – вздохнул я облегченно. – Я пошел. Поглядывай тут, мало ли что…
И так же, скрючившись, вернулся в кабину, уселся в свое кресло за штурвал.
– Что там? – спросил штурман из носового фонаря.
Практически не раздумывая, я ответил:
– Да ни черта. Померещилось что-то Гришке. Беру управление.
– Понял. Передаю управление.
И я взял управление. Ничего не собирался от ребят скрывать – просто время было неподходящее для обстоятельных бесед о чем-то постороннем, пусть даже таком удивительном. Вот-вот должна была начаться работа.
Она вскорости и началась. Нет смысла о ней рассказывать подробно – бомбежка как бомбежка, ничего особенного. Зенитки палят, «ночники» объявились не запылились, хорошо еще, в малом количестве, думать некогда, тело само все делает… Уточню лишь: результат получился не такой уж скверный – один самолет сбили (мы так и не узнали, кто именно, зенитки или истребители, видели лишь, как он пошел к земле и полыхнула огнем кабина), на втором убило хвостового стрелка (это уж «мессер» постарался), еще три, в том числе и мой, малость подырявило пулями и осколками, но техники быстро пробоины залатали…
Когда вернулись, я немного отоспался и утречком отправился прямиком к капитану Климушеву, нашему особисту (мы так по старой памяти порой за глаза звали смершевцев). Подробно рассказал ему все. Он выслушал очень внимательно, скреб подбородок, дымил папиросой. Старательно все записал, дал мне расписаться и сказал, что обстоятельную докладную по начальству обязательно отправит, да еще попросил, что было предсказуемо, прислать к нему Гришу.
Из того, что мы с Гришей видели, секрета не делали, и это быстро разнеслось по эскадрилье. Нам, в общем, верили. Пожимали плечами и говорили: всякое может случиться. Некоторые стояли за версию о немецком секретном оружии – правда, никто, кроме нас, как вскоре оказалось, этих светящихся шаров не видел. Те, кто не соглашался с версией о секретном оружии, выдвигали логичную, надо сказать, контрверсию, говорили то же, что я сразу сказал Грише: будь это оружие, они бы по самолету обязательно чесанули, пошли на таран, подожгли. Им возражали: может, это были пока что испытания, без боевого применения. Но вялые споры вскоре увяли окончательно: это были чисто умозрительные дискуссии, никто не знал, как на самом деле все обстояло, так что не стоило зря мучить мозги, хватало неотложных практических дел…
Не сомневаюсь, хотя и не лез с расспросами: капитан докладную наверх отправил. Только никаких последствий это не возымело. А последствия были бы исключительно такими: пришел бы циркуляр по АДЦ – дескать, в таком-то районе такой-то экипаж наблюдал то-то и то-то, в связи с чем всем предписана повышенная бдительность, о подобных встречах по возвращении докладывать немедленно. Но ничего подобного так и не последовало. Может быть, командование придерживалось (после консультаций со специалистами) той же версии, что наш старлей Фатьянов из метеослужбы: он был убежден, что мы столкнулись с атмосферным феноменом, а конкретно с шаровыми молниями. О шаровой молнии мало что известно (такое же положение сохраняется и сегодня), а представать она может в самых разных обличьях и размерах. До сих пор в виде ажурного шара она не появлялась – но кто о ней что-то скажет с уверенностью?
А может, наверху ждали новых сообщений о подобных встречах. Но так и не дождались: ни мы, ни кто-то еще из нашей эскадрильи ничего подобного больше не видел. А насчет других эскадрилий мне ничего не известно – во всяком случае, я ни до конца войны, ни позже, в Маньчжурии, ничего об этом не слышал…
И ведь на этом странности в ночном небе не закончились! Случилась еще одна удивительная встреча, вовсе уж ошеломительная…
Снова мы отправились в обычный боевой вылет. Было это, я отлично помню, двадцать пятого декабря сорок третьего, в немецкое Рождество. У нас до революции Рождество тоже праздновали в этот день, а потом по новому календарю передвинули дату на тринадцать дней вперед. Ну и открыто праздновать перестали, конечно. Нет, никто не преследовал уже людей верующих, отмечавших праздник келейно, но вот члену партии или комсомольцу за празднование Рождества могло маленько и нагореть.
Ну а немцы Рождество отмечали открыто. Гитлер к христианству относился плохо, покровительствовал дурному язычеству, но на некие основы не покушался. Праздник этот мы всякий год использовали по полной, на бомбежку вылетало все, что могло летать. Нет, не из какой-то вредности – на войне такие соображения в счет не берутся. Тут свои нюансы. В дни больших праздников во всех, пожалуй, армиях мира, и на фронте в том числе, народ, как бы это поточнее выразиться, малость расхолаживается. Конечно, не превращается в полных и законченных раздолбаев, но все равно чуточку расслабляется по сравнению с будними днями, бдительность поумеряет, а иные несознательные элементы ухитряются, если есть такая возможность, уже с утра чуток отпраздновать. Мы это знали насчет больших немецких праздников, а они – насчет наших. И им, и нам полегче было работать в такие дни…
Да, такая подробность. В войну было в моде писать на авиабомбах (и на реактивных снарядах для «катюш») разные лозунги и «дружеские пожелания» противнику. Противник бы их, понятно, не увидел, но так уж было заведено. Вот и в тот раз технари на нескольких бомбах крупно написали мелом: ВЕСЕЛОГО РОЖДЕСТВА! Начальство этой писанине никогда не препятствовало, не говоря уж о том, чтобы запрещать.
Как и в тот раз, когда к нам пристроились в хвост светящиеся шары, до определенного момента полет проходил нормально. Моторы гудели ровно, размеренно, «мессеры» не попадались, светили звезды, мы шли высоко над облаками, как по ниточке. Даже чуточку убаюкивал такой покой, но я, понятное дело, старался этому не поддаваться.
В какой-то момент показалось, что правое крыло как-то странно светится. Посмотрел я туда и чуть не заорал от удивления. Было от чего!
Это не крыло светилось. За правым мотором на крыле лежала девушка!!!