Атакующие, устлав своими телами подступы к крепости, наконец, завалили ров, и к стенам вверх по валу кинулись уже боевые десятки со своими лестницами. У каждого из этих отрядов были в прикрытии свои группы лучников. Они выпустили вверх тучу стрел, поддерживая штурмующих. То одна, то другая из них находила вверху свою жертву, и крепостная рать начала нести потери.

– Осторожней! Прикрывайтесь от стрел! Не высовывайтесь лишнего! – рявкнул Малюта и, метнув вниз сулицу, сам заслонился щитом. Бам! Бам! В него впилось сразу же две стрелы. Возле уха Марата свистнула еще одна, и он отдернул назад голову. Лучники врага брали количеством и готовы были разменивать десяток своих жизней на жизнь одного русского.

– Митяй, бери всю свою пятерку, дуйте на башню к Гришке! Там тараны ко рву подходят, подмогните нашим орудийщикам! – выкрикнул сотник и понесся вдоль боевого хода, подбадривая защитников.

– Все, один прошел! – с досадой выкрикнул Григорий, перевязывая раненного стрелой помощника. – Лучники навесом своими стрелами засыпали, половину моего расчета разом выбили! Так бы мы и второй таран успели развалить, а теперь все, дудки, теперича он уже в слепой зоне и бить по нему никак не возможно.

Митяй осторожно выглянул вниз. Действительно, одна из «черепах» зияла своим вскрытым огромными булыжниками «панцирем». Остатки защитной кровли у нее были посечены осколками от разрывов снарядов, в ней же торчал и десяток стрел. Рама с ударным бревном была вывернута вбок, а на ней лежало два трупа. Передних колес-катков вообще не было видно, там все было перебито и перемешано в щепу. Но второй таран уже переползал через заваленный и засыпанный пешцами ров, и самое главное, что на ударном бревне у него блестел массивный бронзовый набалдашник.

– Вот тебе и не подвезли навершие, – передразнил кого-то Гришка. – Как же – тяжеленное оно, голой деревяшкой будут немцы бить! А вот нате вам, сами поглядите! Сейчас подтащат они его к воротам и размолотят их там по-быстрому.

Дело принимало серьезный оборот! Похоже, это понял ответственный за всю южную стену Малюта, да и сам комендант крепости. На башню один за другим забежали два десятка лучников, а с ними еще пять самострельщиков. Митяя на его позиции при перезарядке реечника теперь сменяли уже двое. Бам! Бам! Бам! Били в толстый щит, выстроенный из жердей, тяжелые арбалетные болты, и нет-нет, а все же находили за толстой броней они свои жертвы. Но здесь к воротам напирало сразу около трех сотен самых отборных немецких воинов, и смена погибшим находилась тут же. Лучники осажденных открывались гораздо сильнее самострельщиков, и уже половина их лежала убитая или с ранами на вершине башни, заливая ее своей кровью.

Бам! Таран ударил в первый раз по воротам своим тяжелым бронзовым наконечником. Бам! Бам! Бам! Укрытые за защитной кровлей воины с яростью раскачивали тяжеленное дубовое бревно. Бам!

Внизу слышались треск и скрежет, это рассыпался под ударами тарана приподнятый со рва мостик. Со стены протянулся огромный черпак с горящей смолой и опрокинул свое варево прямо на кровлю. Сырое дерево и шкуры, обильно пропитанные водой, зашипели и пошли паром, а горящая смола огненным ручейком потекла вниз.

– Сырое все! Пока там прогорит, нам с десяток таких котлов нужно будет! – в отчаянии крикнул Гришка. – И камнями ее не пробить, все без толку!

Очередной тяжеленный булыжник, брошенный сверху, отскочил от треугольного ската крыши тарана и скатился вниз.

– Эх, если бы не это слепое место, я бы его своими бомбами так расколупал! А сейчас-то что, как булыжники их просто вниз, что ли, швыряй?! – И он стукнул по ящику с желтой полосой.

Оська, накручивая свой реечник, посмотрел на лежащий под ногами снаряд с красной полоской. – А в каком пороха поболее, Гриш? Какой разрывается шибче? – выкрикнул он, пытаясь поймать ускользающую во всей этой суматохе мысль.

– Дык знамо дело, в том, где горючей жидкости меньше. В который с металлической сечкой порох внутри, – отмахнулся орудийщик и замер, поглядев пристально в глаза парню. – И чегоо? Ты хочешь сказать, что можно ее и так вот рвануть, даже и без самого орудия?

– Ну да, – неуверенно протянул стрелок. – Нам в школе как-то говорили, что ежели неправильно рассчитать длину у фитиля да срезать его покороче, так бомба может даже и в самом кожетке орудия рвануть.

– Васька, Кузька, быстро сюда, разрывную-осколочную тащите! – заорал оставшимся в живых орудийщикам Григорий. – Быыстро!

Срезав почти под самое основание фитиль, он подпалил его конец. – Раз, два, три! Бросай!

Внизу шарахнул оглушительный взрыв, и бой тарана о ворота прекратился. – Еще тащи сюда! Еще! – с каким-то неистовым восторгом проорал орудийщик.

– Бабаах! Бабаах! Бабаах! – с небольшими промежутками загрохотали взрывы у ворот.

– У них кровлю к чертям собачьим снесло! – прокричал восторженно пожилой лучник. – Добавьте еще туда огоньку, братцы!

– Зажигательную сюда! Ту, что с желтой полосой! – отдал команду Григорий, принимая первый снаряд с горючей начинкой.

Уже десяток стрелков работали на башне за подносчиков, и во внутрь поврежденной осадной конструкции одна за другой влетели бомбы с горючей смесью. От «черепахи» отползло несколько раненых. Вокруг нее валялись вповалку десятки посеченных и опаленных тел, а сама она чадно пылала. Теперь ливень болтов и стрел ударил по окружившим ворота отборным, защищенным броней, немецким воинам.

Забраться на стены штурмующим не дали. Лестницы скидывали, ломали их бревнами и булыжниками, а на пытающихся подняться по ним врагов сверху лились кипяток и смола. После уничтожения последнего тарана и большей части из следующих за ним немецких латников атакующие все бросили и откатились обратно к лесу.

– Ну, все. Кажись, отбились, – выдохнул Малюта, размазывая на лице кровь.

– Сотник, перевязаться бы надобно, вона как сильно струит! – побеспокоился Твердило, отложив свою огромную рогатину на бревна настила.

– Аа, – махнул тот рукой, – живой, да и ладно! Подумаешь, пол-уха стрелой срезало. Не жонихаться же! Опять старуха с косой мимо прошла. – И огляделся вокруг. – Всех раненых перевязать, обиходить и снести в лекарскую. Погибших тоже вниз, – вздохнул он, оглядывая уложенные вдоль внутренней стенки ряды тел.





* * *


– …наших полегло пять десятков и еще три человека. Раненых у нас три раза по столько, и сколько из них потом преставится, теперь только одному богу известно, – подвел итог боя на совете комендант. – Все наши нынешние потери только лишь от лучников, ибо своим числом они значительно превосходили наших. Арбалетчиков у врага было мало, и погоду в этом бою они не делали. Ну да ладно, отбились мы все же. И самое главное, не допустили неприятеля на крепостные стены и не дали ему пробить ворота. Что было бы в противном случае, я сейчас даже и думать не хочу. Хотя и надо бы, конечно, поразмыслить, ибо наперед нам теперича рассчитывать придется, как и впредь здесь осады выдерживать да хорошо подготовленные штурмы отбивать. Сами понимаете – крепость эта порубежная, врагам она здесь как кость в горле, и лезть сюда они непременно еще будут. Так что будем наперед теперь рассчитывать, что можно сделать для укрепления этой нашей твердыни. Отчет в поместье я подготовлю, и все наши мысли, как ее улучшить, тоже представлю. А вы мне все подскажете, ибо сами знаете: одна голова – хорошо, а когда их много, то гораздо лучше.

Ну ладно, далее к делам нынешним. Противник понес потери в разы больше нашего. Он лишился вчера всего наготовленного осадного припаса и, как я разумею, больше пока, без хорошей подмоги, на новый штурм не решится. Знать бы еще, что у него там с этой подмогой из Дерпта, вообще было бы хорошо. Ну а пока немцы с ливами будут зализывать раны. Бросить сейчас все под Нарвой Дитрих не захочет, человек он, как видно, спесивый, и сам же пообещал нам тут всяческие кары. А отступить ему сейчас его благородная гордыня не позволит. Ливы и рады бы к себе припуститься, да вот только их земли под себя немцами подмяты, так что они вовсе не свободны в принятии решения. Будут теперь ждать, как старший всего этого похода решит. Так что и мы ждем, братцы, и ведем свое наблюдение за противником.

Принимать решение Дитриху пришлось совсем скоро. От дальнего леса за ручьем ночью в небо ушли три сигнальные огненные стрелы, и через дюжину ударов сердца – еще три.

– Сигнал, Захар Игнатьевич! Сигнал от Кривого ручья караульные углядели! – прибежал с докладом к коменданту вестовой. – Три огненных стрелы, а потом и еще три искрами к небесам взмыли!

– Таак! А вот и Фотич с ребятками обратно пожаловал. Ну вот, теперича совсем уже хорошо стало! – улыбнулся Захар. – А Дитриху, тому и вовсе не скучно теперь будет. Пущай побегают его люди за нашими пластунами по всем окрестным болотам!

Три ночи подряд в лагерь осаждающих летели стрелы и арбалетные болты из леса. Две выделенных неприятельским командиром сотни ливов безуспешно пытались настигнуть стрелков, но все было бесполезно. На четвертую ночь к Дитриху прорвался ополовиненный по дороге отряд от рижского епископа, состоявший всего из трех сотен человек. Многие воины в нем были сильно поранены.

Доставленных с ними припасов было совсем мало, а вот вести они под Нарву привезли совсем невеселые: эсты по всему пути следования войска взялись за оружие, и свободного хода по их лесам более теперь нет. Около Риги волнуются вассальные латгаллы и ливы, и потому подмоги более под Нарву оттуда не будет. Епископу Рижскому самому были нужны там воины, чтобы удерживать в покорности прибалтийские племена. И самое главное – это то, что дерптцев ждать под этими стенами смысла вообще больше не было. До рыцаря Фридриха, командующего прорвавшимся к Нарве отрядом, дошли слухи о большом бое в самой глубине вирумских земель. И то, что угандийцы с войсками епископа Германа были на голову в нем разбиты, а их остатки бежали в панике на юг. С этого самого момента все Дитриху стало ясно. Вот в чем была причина отсутствия такой долгожданной подмоги от союзников. Теперь нужно было как-то выпутываться из той ловушки, какой стала для них эта крепость, и на следующий день все те же десять воинов, что и месяц назад, с трубным сигналом, при знаменах и с зеленой веткой в знак перемирия выехали в сторону стен Нарвы.

– А ну-ка, Ванюша, ударь перед ними, как только они на три сотни шагов к стене подойдут! Только аккуратненько так, чтобы ненароком и правда никого не зацепить, – прищурился комендант. И наводчик «скорпиона» приник к прицельной рамке стрелометной машины.


Раздался щелчок, и в пяти шагах от едущего самым первым рыцаря в землю вошла большая стрела. Вся процессия резко остановилась, а крайний ее ряд даже подался чуть назад. Оруженосец неистово замахал зеленой сосновой веткой, прогудел рог, и переговорщики вновь медленно двинулись вперед. Хлоп! И новая стрела, обрызгав грязью рыцарского коня, впилась от него буквально в шаге.

– Ну ты и мастер, – уважительно пробурчал комендант, залезая с кряхтеньем на парапет. – Третью, если не поймут, теперь можешь и в самого главного вогнать!

– Мы пришли с миром! – донесся крик немецкого толмача. – Не стрелять! У командующего объединенным войском рыцаря Дитриха Благочестивого есть что сказать коменданту русской крепости!

– Ни шагу более! – подбоченившись, грозно выкрикнул в ответ Захар. – Мы уже разговаривали здесь месяц назад, и он пообещал смерть моим людям, к тому же еще и оскорбив при этом! Я свой ответ дал тебе уже, Дитрих! Если сможешь остаться живым сам, то передай его своему епископу и магистру. Ждите нас теперь у себя, немцы! Мне нечего больше вам сказать. Считаю до десяти, и пеняйте на себя! Заряжай! – рявкнул он, обернувшись к замершим с арбалетами стрелкам. – Айн, цвай, драй… Тише, тише, ну что вы, в самом-то деле, мы что, звери какие, что ли? Они и так вон, словно зайцы, назад к себе скачут. Еще расшибутся ненароком, а потом будут скулить, что это русские варвары посольских побили.

Немногим более тысячи воинов спешно уводил от стен Нарвы на юго-запад рыцарь Дитрих. Три сотни побитых и увечных были брошены им умирать в лагере.

– Они и так все умрут по дороге, незачем их мучить в пути! А нам понадобятся их кони, чтобы уйти, – был его ответ на вопрос о том, что же со всеми ними теперь делать.

Две сотни от Нарвы вместе с подошедшей пластунской из Вирумии пустились в погоню за отходящими. У рижского войска впереди было более половины тысячи верст пути по сырым и враждебным лесам эстов. Где из-за любого куста или дерева можно было ждать стрелу, копье или бронебойный арбалетный болт.





Глава 9. Последние караваны




Обратный караван от дальних западных крепостей прошел Неву, Ладожское озеро и, пользуясь попутным ветром, без остановки в городе Ладога зашел в Волхов. Сырые паруса надулись, и ладьи медленно потянулись против течения реки.

– Передохните маненько, – кивнул гребной смене Молчан. – Только от дожжа вот прикройтесь, а то разгоряченные все, промочит, и вмиг лихоманка прихватит! Конец августа только, а кажется, будто бы октябрь месяц.

Воины кутались в кожаные с меховой поддевкой плащи.

– Ничего, – отозвался сменившийся с Нарвы десятник Кузьма. – Потерпим, чай, не впервой нам, целый год на крепостных стенах мерзли. Немного уже до дома осталось. Год, как друзей и свои семьи не видели. Хоть при ветре за весла садись, лишь бы быстрее добраться!

В Новгороде встали на два дня в Рюриковом городище. Одна из ладей требовала небольшого ремонта, да и передышка на твердой земле людям бы не помешала. Для воинов была натоплена баня, и они могли отогреться и отоспаться под крышей и переодеться во все чистое, в сухое.

– В городе все так же неспокойно, – делился новостями с Варуном Путята. – Народ недоволен нынешней властью, все признают, что при князе Ярославле было гораздо лучше. Все усугубляется лихолетьем и постигшим северные земли страшным голодом. Немного выручил прошлогодний завоз зерна из Булгарии, но надолго его не хватило. И опять же, все понимают, что заслуги властей в этом завозе никакой нет, а что здесь подсуетилась старшина левой Софийской стороны, подготовившая своих людей, товары для торга и суда для такого дальнего похода. На них в обиде правая Славенская сторона, кому менее всех перепало от того продовольствия. Все между собой ссорятся и пускают друг дружке в постоянных междоусобицах кровь, а сильной центральной власти князя, как это когда-то было, нынче уж нет. Ибо молодой княжич Ростислав годами мал, воинской силы не имеет да и идет на поводу своих ближних бояр, заботящихся только лишь о себе и о своих людях.

– В общем, все, как и обычно, – подвел итог всему рассказу Варун. – С чего начинали два года назад, к тому и вернулись. Поорали, побузотерили, пограбили, вольницы нахлебались до смерти, а лучше-то с того и не стало! И как дальше жить, никому теперь не ведомо.

– Ну да, – вздохнул Путята. – Так и есть. Треть города уже совсем выгорела. Из коренного населения едва ли половина уцелела, а все остальные – это переселенцы с лесных пятин из тех, кто сюда с голодухи подался. Все ремесла брошены, работы нет, товара для торга тоже не осталось. Все очень плохо, Фотич! Ладно хоть враги открыто и рьяно не лезут, не то не выстояли бы мы сейчас супротив них. Силы нет больше в Господине Великом Новгороде. Хоть приходи да вот так вот голым и безоружным его забирай.

– Но, но! Строков! Ты это мне тут брось плакаться! – нахмурился Варун. – Устал ты, видно, здесь вконец, коли уже руки свои опускаешь! Есть сила на Северной Руси, не прогнулась она перед лютой бедой! И враг внешний тоже у нас есть, только боится он пока сюда лезть, ибо кровавые сопли свои еще не обтер на окраинах. Только месяц назад мы рижскому войску, ливам и меченосцам под Нарвой по сусалам хорошо эдак надавали. Еле-еле половина его к себе смогла сбежать, а сколько еще их по дороге лесные эсты приземлили. И с вирумцами дерптцев мы разбили под городищем у наших союзников. Не все так плохо, Селянович, немного нам осталось уже потерпеть. Может, ты в поместье с нами пойдешь? Там немного развеешься, душой отойдешь вот от этой всей маеты?

– Нет, Фотич, и рад бы я, да как все здесь оставить? – покачал головой Путята. – Мы и так тут, на Рюриковом городище, еле-еле держимся. Уйду я со своими людьми, а ну как опять лиходеи с городских концов полезут? Да и от Внезда Водовика и Бориса Негочевича всякой пакости можно ожидать, мы же как кость в горле здесь у них. Не могут они нас под себя подмять, сил у них пока не хватает. Повременю я, потерплю здесь. Опять же караван хлебный в Булгарию мы снарядили и снова тем же путем его отправили. Из поместья к нему пять ладей тоже, кстати, присоединились. А другой, поменьше, через Задвинские, Ламские волоки к Киеву, на Днепр ушел. Сколько могли, мы товара для обмена все же набрали. Вот придет, глаз да глаз за всем нужен будет, чтобы суда не разбили и с таким трудом добытое продовольствие с умом и надолго распределили здесь.

– Ну, смотри сам, тебе здесь виднее, – согласился с другом Варун. – Держись, Селянович, если здесь совсем туго станет, ты к нам уходи, а уж мы у себя-то прикроем!

– Ладно, меня так просто не возьмешь, ты же знаешь, – усмехнулся здоровенный купец. – Забыл, как я тебя на кулачках в молодых дружинных делал?

– Ой-ой-ой, распетушился-то как! – передразнил его Варун. – Да когда это было? У тебя пузо сейчас, купчина, как у ближнего княжьего боярина. Неповоротливый стал, как дядька Ярило, что меды ставил у Удатного. Помнишь? А мы с его подвалов тихонько их корчагами в свою гридницу таскали!

– Это я-то неповоротливый? – врыкнул медведем Путята. – А ну-ка иди сюда, вошь ты мелкая! – И он, дурашливо засопев, потянулся руками к ветерану-пластуну.





* * *


Караван со сменившейся крепостной ратью подходил по Ямнице к поместной пристани. На берегу его уже ждали. Махали платками бабы, гомонила ребятня, переклинивались молодые. Воины постарше стояли на палубах судов степенно, подкручивали усы и теребили отросшую за время плаванья бородку. И только по их крепко сжатым рукам да по сопенью можно было понять, как им сильно хочется уже быть там, на этом берегу, среди своих родных и близких. Молодые вели себя более непринужденно, кричали здравницы и отпускали в адрес друг друга веселые и колкие шутки. Целый год эти воины не были дома, неся службу на западных рубежах среди дождей, ветров, снега и холода. А те, кто с Нарвы, и вовсе прошли через осаду и кровавую битву. И вот теперь все, еще совсем немного, и они будут уже у себя дома. Впереди у них долгий отдых и служба в бригаде.

– Отряд, смирно! Равнение на середину! – выкрикнул командир каравана выстроенной у пристани рати. – Господин подполковник, сводный отряд из пластунской сотни и сменных крепостных дружин водным путем в поместье прибыл. За время пересмены отбито нападение на союзников вирумцев и на крепость Нарву. Докладывает заместитель командира бригады капитан Варун.

– Здравствуйте, воины-молодцы! – оглядев замерший строй, крикнул комбриг. – Поздравляю вас с прибытием в поместье!

– Ура! Ура! Ураа! – заревел строй. – Ураа! – неслось из огромной, окружившей пристань толпы. – Разойтись! – И все перемешалось на берегу.

– Кто это у вас тут такие? – спросил удивленный Фотич, кивая на двух шатающихся расхристанных и грязных пьянчуг.

Андрей обернулся, и его лицо побагровело:

– Буриславович! Убери ты отсель этих бражников! Ну сколько раз я могу повторять, чтобы глаза мои их не видели! – рявкнул Сотник.

– Сейчас, сейчас, Андрей Иванович! – Лавр вставил пальцы в рот и пронзительно свистнул. – Васька, Прошка! А ну быстро эту пьянь с глаз долой выволочите. Ждан, у меня в погребе двухведерный бочонок хмельного меда стоит, тот, что возле кадок с квашенной кочанами капустой. Тащите им его в избу, пусть хоть упьются там уже.