– Ну а чего такого? Мы душе человека не указ, – нахмурил брови начальник штаба. – Коли они в Христа уверовали и на себя православный крест надеть вздумали, неужто мы им в этом препятствовать будем?

– Подожди, не кипятись, Филат Савельевич, – наморщился Андрей. – Мартын-то тут при чем? Он правильно все сейчас озвучил и предлагает нам наперед подумать, чтобы не возникли какие-нибудь трения или обиды с вирумской старшиной. Как-никак к нам дети и внуки некоторых из них сюда пожаловали. В этом зарождающемся и союзном нам государстве, поди, тоже ведь горячие головы есть. Ну никак нам нельзя это дело на самотек отпускать.

Поняли мы тебя, Мартын Андреевич. Спасибо, что предупредил, – поблагодарил командира отдельной учебной полусотни комбриг. – Желающим принять православие ты не препятствуй. Пусть все идет само собой. А там, при самом выпуске, мы уже подумаем, как все эти щекотливые вопросы нам с вирумцами полюбовно решить.

Далее докладывали о делах старшие крепостной и розмысловой сотен, судовой рати, дозорного и обережного эскадронов. Больших трудностей пока не было, и вопросы у всех были рутинными.

– Ну что, господа командиры, – подвел итог совещанию Сотник. – Наша дружина затянула раны, нанесенные ей в кровопролитном эстляндском походе. И мы даже расширилась за счет прихода к нам старых воинов из нескольких русских княжеств и вливания в свой состав первого выпускного курса нашей ратной школы. По весне ждем еще подхода несколько десятков из дальних карельских земель, да и шведские полторы сотни отборных королевских рубак – это нам большая подмога. Можно смело сказать, что мы устояли два этих лихих года. Но впереди еще как минимум один такой же. И помяните мое слово, совсем скоро наши мечи и копья опять понадобятся Руси. Весь мой опыт и знания подсказывают, что не решенный пока с немцами-крестоносцами вопрос в Прибалтике просто так там сам не уляжется. Сейчас они, откусив и переварив самый западный русский кусочек в виде Юрьева с прилегающими к нему землями, заигрывают уже и с Псковом и готовятся его так же вот заглотить, а там им уже и до самого Новгорода недалеко. Северная Русь ослаблена лихолетьем. Нынешней господней верхушке до решения внешних вопросов никакого дела нет, ее волнует лишь только одно, как бы им удержаться на самом верху. А крестоносцы слабину чуют, так что нужно ждать от них враждебных действий. И глядите, сейчас уже 1230 год (Все даты даны по Юлианскому календарю.). Семь лет нам осталось до подхода сюда все сметающего на своем пути монгольского войска. Помните это всегда и готовьтесь!





* * *


– Ну что, Кузьмич, работают новые станки, как они тебе, по сравнению с лучковыми приводами?

Андрей стоял возле тех двух экспериментальных токарных, которые месяц назад из зарисовок и чертежей воплотили всем академическим советом в готовые и сложные механизмы.

– Так в полтора раза точно на них мы выпуск своих деталей подняли! – радовался главный механик поместья. – Теперь и другие мастера донимают, когда и им такие вот сладят, все вокруг да около них ходят да облизываются! – И он похлопал по массивной стальной станине.

Был этот станок новым словом во всем токарном деле. Привод в нем был ножной и состоял он из «очепа» – упругой жерди, консольно (горизонтально) закрепленной над станком. К концу этой жерди крепилась бечевка, которая была обернута на один оборот вокруг заготовки и нижним своим концом крепилась к педали. При нажатии на педаль мастера бечевка натягивалась, заставляя заготовку делать обороты, а верхнюю жердь согнуться. При отпускании педали жердь выпрямлялась, тянула вверх бечевку, и заготовка делала те же обороты в другую сторону. На этом станке уже были стальные центры и люнет, который мог крепиться в любом месте между центрами станка.

– Подожди пока радоваться, Кузьмич, – остановил мастера Сотник. – Скоро будет еще лучше. Это наша начальная, первая задумка, а на подходе еще несколько. Наработаем опыт и не то еще вам изобретем! Сейчас мы пытаемся заменить очеп механизмом, включающим в себя педаль, шатун и кривошип, и все это для того, чтобы убрать самый большой существующий здесь недостаток – колебательные движения заготовки в разные стороны. Если все у нас получится, то вращение будет только лишь в одну сторону во время точения. Да что я тебе рассказываю, ты ведь и сам над этим механизмом думал, и все трудности в его создании знаешь. Подожди, придет время, мы и станочный привод к водяному колесу подведем, а со временем его еще и паром вращать будем. Ты только представь себе, насколько у нас производительность труда от этого может увеличиться! Но до этого еще очень далеко, а вот создание станков с непрерывным, канатным, ручным приводом от маховика, что будет расположен за станком, – это совсем уже не за горами. Подмастерье будет крутить ручкой большое колесо, которое канатом, обернутым на малое колесико вала, станет его вращать, и вращение это выйдет не в пример более скоростное, чем ранее.

– Ох, как интересно! – подивился планам Андрея механик. – Ежели вал будет так быстро, как ты, Иванович, говоришь, вращаться, тогда, конечно, и сама обточка металла гораздо быстрее у нас пойдет, но, опять же, мы вернемся к тому, чего еще пока здесь не решили, – это к самому держателю резца. Ладно, при малых оборотах тут мастер и сам видит, какой ему нажим на резец рукой делать. Примерится он и все сделает в точности, а вот коли вал во многажды быстрее будет вращаться, тогда как же ему быть? Боюсь, что много он дорогого железа загубит. Так-то опора для удерживания резца в виде продольной балки у нас и так есть, но тут все равно нужно еще что-то придумать.

«Эх, и чего это мимо меня все сведенья по механизации металлообработки прошли?! – с досадой думал Андрей. – Ведь своими глазами видел в музее простейший станок Нартова, механика и токаря императора российского Петра I. Помнится только, что был он токарно-копировальный и винторезный, с механическим суппортом – узлом для крепления и перемещения удерживаемого им инструмента. Были там в этом узле и резцедержатель, и салазки для создания направления движения инструмента, и даже набор сменных зубчатых колес. Все видел своими глазами, а экскурсовод еще и подробно про него рассказывал. Вот знал бы, так вызубрил бы наизусть! Придется теперь по крупицам из уголков сознания все это выковыривать, а потом ручками на практике в саму реальность воплощать! Но это позже, пока же и эта простейшая механизация – за счастье. Вон как у Кузьмича глаза радостью светятся. Конечно, недавно его завод на выпуск аж восьми самострелов в неделю вышел. Нешуточный скачок. А помимо них ведь еще и другое оружие делается, да и гражданские металлические изделия в виде тех же инструментов, приспособ и всего прочего».

– Ладно, занимайся, Кузьмич. Меня там бумажники заждались, вчера еще обещал к ним заглянуть. – Андрей попрощался с механиком и направился в другой конец усадьбы.





* * *


Уже около года в поместье была открыта мануфактура, выпускающая листовую бумагу. Первое время выходила она очень грубая, шероховатая, серая и с частыми вкраплениями волокон по всему листу. Но с каждой новой, выработанной мастерами партией получалась она все лучше и лучше, а они потом нашли даже способ выбеливать ее и шлифовать. И самое главное – это была бумага, а не дорогостоящий и трудоемкий в производстве пергамент. Ведь на одну только книгу из него уходили шкуры от целого стада скота! Совсем недавно, буквально прошлой осенью, торговым агентом Путяты в далеком южном Самарканде был выкуплен за золото местный способ ее изготовления, и теперь поместные мастера пытались совместить все имеющиеся у них секреты в этом довольно новом для всех деле.

– Ну что, Чеслав, получается у вас новая бумага, или же бесполезные все те знания, что мы из дальнего Самарканда у тамошних мастеров выкупили? – поинтересовался Сотник у дородного рыжеватого старшего мастера.

– Вона ее под прессом, сколько уже там лежит, Иванович, – густым басом прогудел мастер и показал на плотные, переложенные материей толстые стопки, над которыми стояли в виде гнета плоские куски гранита. – Пойдем, Андрей Иванович, я тебе все подсохшее в твои руки подам, вот сам ты самолично увидишь, чего у нас там получилось, да еще и руками пощупаешь.

Андрей держал в руках белые, плотные и гладкие листы и радовался: ну вот, теперь у них и есть такая бумага, которая лишь совсем немного по своему качеству уступит той, что выпускалась в его мире в восемнадцатом и даже, пожалуй, в девятнадцатом веках.

– У самаркандских мастеров в дело шла лишь кора от шелковицы, ну а мы тут свое, обычное, липовое лыко за основу взяли, – пояснял мастер. – Варили его в чанах целых полдня, пока там волокна не начали легко отделяться друг от друга. Опосля это проваренное лыко толкли в ступе и только после того всю массу замачивали в крепком солевом рассоле для отбеливания. А потом уже промывали ее проточной водой. В ту отбеленную кашицу мы залили живичной влаги с канифолью от хвойной и березовой перегонки, что дали нам смолокуры и углежоги. Это, Иванович, нужно, чтобы наша бумага крепкой была. Дальше мы подсыпали в чаны привезенного от наших глиномесов мела, дабы на выходе наша бумага белоснежною получалась. Все это у нас, опять же, тщательно перемешивалось и снова накладывалось на имеющиеся здесь рамки. Ну а потом укладывалось под пресс с горячим поддувом, – мастер кивнул туда, где уже высилось несколько больших бумажных стоп. – Прессованные листы мы хорошо высушили, а потом взялись за их шлифовку гладким камнем, дабы стереть все те неровности и шероховатости, которые дают наша рамка и не до конца размолотые волокна. Лучше всего здесь работает камень агат, как и было прописано в совете от южных мастеров. С него бумага выходит ровненькая и гладкая, словно бы шелк. Но, впрочем, это неважно, можно и нашим, новгородским камнем ее тоже шлифовать. Агата у нас только два бруса имеется, вот и бережем мы его, словно бы зеницу ока. Ну вот, Андрей Иванович, на выходе у нас и получается такая вот славная бумага. – Чеслав подняв лист вверх, поглядел через него на светильник и зацокал в восхищении языком. – Эх и красота, до сих пор сам не налюбуюсь. И ведь ни в жизни бы не подумал, что у нас вот так славно здесь с ней получится!

– Да, красота! – согласился Андрей, поглаживая гладкий листок. – Чеслав Твердилович, а много ли в месяц вы ее наделать сумеете?

Мастер почесал рыжую бородку и глубокомысленно выдал свой вердикт:

– На подготовку замеса – это двое, а нет, трое нам суток понадобится. С кажного из них у нас сотни по две листов выходит. Нуу, а вот ежели нам немного рамок бы сюды добавить и все под хороший гнет бы положить, а вернее даже, под винтовой пресс, который нам обещают сделать… Так мы тогда и до трех, а то и четырех сотен листов смогли бы догнать их выпуск. Но надобно учитывать еще, что будет долгая просушка и шлифовка бумаги, а это еще нужно накинуть седмицу. Так что три выхода в месяц у нас получится, и если они будут по четыре сотни листов, то это будет, в общем, одна тысяча и еще две сотни сверху. Тогда как сейчас мы шесть, семь с половиной выдаем.

– Будут вам и новые рамки, и большие чаны, – пообещал ему Сотник – Переделаем здесь и горячий поддув. Измыслим и сделаем вам хороший винтовой пресс. Все у вас будет, Твердилович, вы, главное, делайте тут больше хорошей бумаги. Она нам сейчас так нужна! Подожди вот, совсем скоро мы печатный станок запускать будем, и на нем уже печатать книги начнем. А для этого нам очень много хорошей бумаги потребуется. Подумай, как вообще можно расширить твою мануфактуру, и людей для себя поищи новых. Какие приспособы и инструмент, помимо тех, что ты уже перечислил, для расширения вашего дела могут потребоваться? И, Чеслав Твердилович, дорогой, ты уж давай с этим не тяни. Через седмицу я буду тебя ждать у себя с обдуманными предложениями, добро?

Мастер вздохнул, окинул взглядом большой зал с печами, прессами и чанами и, соглашаясь с начальством, кивнул:

– Добро, Андрей Иванович, через седмицу жди к себе. Хорошо поразмыслю, прикину, что да как, и уже с готовыми предложениями потом к тебе подойду. Коли уж надо так, так и мы, значится, расстараемся!

Рядом, буквально в пяти десятках шагах от «бумажников», был ранее большой зерновой амбар. Сейчас же усилиями поместных зодчих его полностью переделали, настелив полы, поставив перегородки и перекрыв крышу. В стенах вырубили большие окна, вставили туда рамы и застеклили их. Затем печники выложили внутри здания две большие печи и хорошо их протопили. Вышло то здание теплым и светлым. Именно здесь, по задумке Андрея, и должна была располагаться печатная мастерская, прообраз первой в этом времени типографии.

Сейчас в ней уже шла работа. Один из мастеров с двумя подмастерьями занимался изготовлением чернил. Их уже год как готовили в поместье у кожемяк, но теперь выделили в отдельное дело. Рецепт чернил уже, пожалуй, в третий раз претерпел свои изменения. В самом начале делали их из сажи, смешивая ее со смолой и клеем, вываренным из рыбьих костей или из рогов животных. Чернила выходили неплохими, были они стойкими, не теряя со временем цвет. Но был у них и один существенный недостаток – они получались густыми, что никак не способствовало скорописи. Не зря же в той же восточной каллиграфии использовались лишь одни кисточки. Попробуй того же самурая без нее представить, проще уж, пожалуй, без меча! Большие буквенные объемы писать такими чернилами было крайне неудобно. Следующим шагом были уже галловые чернила, и делались они из галлов – дубовых наростов, шариков-паразитов, содержащих в себе большой процент танина. Они тщательно измельчались и вываривались с добавлением камеди из сока вишни или акации для уменьшения растекания и стабилизации. И вот уже, наконец, и третий рецепт чернил – это добавка в вываренную галловую смесь вина и железного купороса. Последний компонент стал доступен с появлением в поместье стеклодува из Богемии Мартина Горста, который получал его травлением разбавленной серной кислотой железного лома, обрези или окалины. Немецкий мастер поделился своими секретами с поместными, и теперь этого добра уже было здесь в достатке. Русские умельцы еще и улучшили его рецепт, добавляя в купоросный раствор крепкий уксус и древесный спирт, а затем они оставляли все это сохнуть в широкой посуде. Через довольно долгое время спирт и уксус испарялись и уносили с собой лишнюю воду. В итоге сами чернила получались очень качественными. Они проникали в глубину бумаги, хорошо держались и не выцветали на солнце. Да и цвет у них, надо сказать, был весьма приятным.

В ратной школе, академическом совете и в поместной управе новый продукт быстро оценили и теперь скрипели гусиными перьями по бумаге, выводя буквы и цифры.

Ну и чернильницы-«непроливайки», которыми пользовались еще деды и родители Сотника. Конструкция их была простейшая. Сосуд формировался в виде конусной воронки, которая не давала выливаться чернилам при опрокидывании, а заливать их, напротив, было в нее очень удобно. Хотя чего уж там, при большом желании школяры и из нее умудрялись вытрясывать маркую жидкость и ходили потом с вымазанными руками и с отсвечивающими темно-синими мордахами.

И вот теперь печатное дело. Его нужно было вводить непременно. Тот технологический и образовательный скачок, который здесь задумался Сотником, без большого количества книг был попросту невозможен. А для этого нужен был печатный типографский станок.

От руки книги было переписывать муторно и очень, очень долго. А вот до технологии штампа человечество дошло уже в глубокой древности. Взять те же рисунки на ткани в виде набойки или монеты из Древнего Египта, Греции и Рима. А ведь все это была печать или тот же штамп. В Китае так и вообще уже пять веков назад до этого времени начинали печатать самые настоящие книги. Там брали ровную дощечку из грушевого дерева, промазывали ее специальным рисовым клеем, а затем к ней прикладывали написанный тушью на тонкой бумаге текст. Он отпечатывался на доске, после чего умельцы аккуратно удаляли все пустые места, получая в итоге деревянный зеркальный штамп. Вот с него-то затем и печатали сначала отдельные текстовые листы, а затем даже и целые книги. Одна доска – это один лист, а если в этой книге три сотни страниц, ну или, скажем, пять? На каждую такую книгу требовалось по целой комнате для хранения этих печатных форм-досок. Весь этот процесс был непростым и очень, очень небыстрым. Только на одну резку такой доски уходило более месяца, а ведь при печати само дерево размокало, деформировалось и становилось совсем непригодным для использования.


Нужно было идти дальше – вводить технологию печати подвижными металлическими литерами, где сама форма больше не создается целиком на всю страницу, а набирается из отдельных букв, словно бы конструктор. Вот собрали вы, скажем, одну страницу, напечатали ее, а затем рассыпали литеры, набрали новую, и пожалуйста, печатаете уже теперь следующий текст. Экономично, быстро и очень практично! И вот тут нужно было продумывать изобретение самого печатного станка.

Металлические литеры и простейшие наборные формы уже в этой мастерской были, и сейчас печатники упражнялись в самой простейшей технике. Бумажный лист они хорошо, плотно пристукивали или прижимали к намазанной краской форме. Но вот при наложении и снятии листа, как бы они ни старались, текст у них всегда оказывался смазанным, рисунок получался очень нечетким, а из-за разного нажима на форму к тому же еще и неравномерно окрашенным.

Без настоящего печатного станка дальше идти было просто невозможно, и в мыслях у Андрея, наблюдающего за муками своих мастеров, было придумать что-то типа пресса. Нужно было изобрести, как закрепить наборную форму в специальной рамке на ровной поверхности. А потом – как этот закрепленный лист накладывать на форму ровно, как бы «по иголкам», и уже затем сверху опускать специальный пресс с широкой и ровной доской. И вот этот самый пресс должен будет прижимать лист бумаги к форме с огромным усилием.

Типографскую краску тоже, похоже, придется теперь менять. Она здесь должна быть в меру вязкая и чистого, насыщенного цвета. Ну и, в общем-то, сами литеры, а вот тут уже академики все продумали и самостоятельно, без него. Ими брался стальной штамп, похожий на палочку, а на его конце уже была выгравирована буква. Этим штампом затем ударяли по медному брусу и получали вдавленную в нем матрицу. Затем эту матрицу вставляли в особую форму, состоявшую из двух составных частей. Расплавленный металл заливался в форму, а затем он остывал. Форму открывали, и на выходе получался металлический брусочек с рельефным изображением буквы на конце. Бери ее и другие буквы, да и собирай весь нужный тебе текст.

Работы тут было, конечно, непочатый край, но процесс уже пошел, и его теперь было не остановить. Не все академики верили, но Андрей уверял их с улыбкой, что через три года у каждого ученика школы будет своя книга по азбуке, грамматике, математике и даже по естественным наукам. А у вас на полочках, господа, так и вообще их по паре десятков будет стоять.

– Ну-ну, поживем – увидим! – качали головами академики, впервые взявшие в руки книгу здесь, в этом поместье.





* * *


Глава 11. Конец Клеща




В конце марта на Новгородчине стояли крепкие морозы, постоянно шли снегопады и мела сильная поземка. Зима все никак не хотела уступать место весне, вымораживая землю на Северной Руси.

– Ужо капель должна давно с сосуль на крышах стякать, а солнышку бы наст грызть да щеки девкам греть. И чаво это такое ноне с погодой происходит? Все равно что будто бы сейчас самое февральское глухозимье стоит, – ворчал пожилой обозный десятник Устим, запрягая в сани кобылу. – Вот тут вота, Митяйка, гляди-ка, воот, еще этот хомут потуже подтяни, дабы никакого провиса на упряжи не было!

Молодой дружинный поправил все так, как ему сказал старший, и тот, глядя, как сноровисто управляется с упряжью парень, одобрительно кивнул.

– Воот, а теперича попону снимай с Забавы и поверх сена ее клади. Сам тоже давай сверху присаживайся. Ну все, что ли, братцы, поехали?!

Небольшой обоз из пяти саней с парой обозных воинов на каждой выехал из усадебных предместий на лед Ямницы и затем пошел в сторону ее устья. Через несколько минут его догнало два десятка верхоконных с заводными лошадьми. Старший, веселый подпрапорщик Чеслав, озорно свистнул и пронесся впритирку к саням Устима. Кобыла всхрапнула, а Устим потряс вслед ему кулаком:

– Ну, Чеславка, все не остепенишься никак, все озоруешь! Лаадно, поглядим, чаво через седмицу будет! Шибко ли с устатку на морозе-то поскачешь?!

Действительно, щеки у людей пощипывало утренним морозцем, да и легкий ветерок поддавал телам зябкости. Но дело это было привычное. Проходя службу в дружинной обозной команде, Митяй вот уже третий раз за зиму уходил со своей упряжкой в дальний дозор. Каждый день пять оленьих или же конных повозок в сопровождении верховых дружинных десятков по своему особому графику отправлялись в разные концы Новгородской, Деревской пятины. На санях была еда для дозора и для тех жителей, которые доходили в мучительном голоде уже до самого края. Таким оказывали первую помощь и вывозили их с собою в поместье. Передвигаться по огромным заснеженным просторам следовало с оглядкой. Другие летучие отряды уже не раз нарывались на разбойничьи ватаги, а его друг, Петька Онежский, даже получил на лесной узкой дорожке стрелу в грудь. Выручили парня лишь крепкая кольчуга и то, что стрела эта вылетела не из степного, воинского, а из обычного, промыслового лука. Кольца плетеной брони ее удар выдержали, но вот синяк у Петрухи был с большое блюдце.

За устьем Ямницы взяли к востоку и, пройдя по реке Поломети до Яжелбиц, затем свернули чуть севернее. Нужно было затем пройти по огромному Валдаю и уже дальше проскочить по вытянутому узкому озеру Ужин к озеру Защегорью, ну а после него к большому Гагарьему болоту. С месяц назад там дозор уже был, и вывез он тогда из этих земель пару десятков оголодавших крестьян и их детишек из нескольких селений да из глухих лесных росчищ. Теперь, по распоряжению штаба бригады, следовало еще раз там все тщательно проверить и к середине апреля возвратиться домой.

– Митяй, а ты ведь в тех местах, почитай, что около полгода назад был, – сидя у ночного костра, проговорил дядька Устим. – Там, за большим Гагарьим болотом, еще в одном дне пути как раз-таки и будет большой волоковый путь. Вы же по реке Мста от Торжка своими ладьями из Волжской Булгарии проходили?

– Ну да, по ней, – кивнул, соглашаясь, парень. – Правда, перед этим еще и Верхний волок был. Мы там от Тверцы к Цне перебирались, но он так, совсем малый и скорый был. А вот нижние пороги на реке Мста нам далеко вокруг приходилось огибать. Не везде ведь эта речка там была судоходна.

– Вот-вот, у Боровичей крюк верст с пятьдесят, а то даже и все шесть десятков окружным путем идет. Где волоком, а где и по малым озерам там нужно перебираться. Да ты и сам все про это знаешь. И я там пару раз бывал, когда торговые караваны после княжьей службы охранял. Да и с дружиной по своей молодости мне эти пороги приходилось проходить. Мы тогда с булгарами ведь крепко ратились, то они, то мы друг на друга набегали. Но потом-то наши князья с их ханами замирились, и мы с богатою добычей домой возвернулись. Хорошие они воины, эти булгары, ничего худого про них не скажу, и земля у них очень богатая, люди тоже неплохие. И чего вот нам в мире не жилось? Слышал я, что Лютень, тот, который из пластунов, будто бы девку оттуда караваном привез? В полон, что ли, он ее взял, али у кого как невольницу выкупил?

– Да чего ты такое говоришь, дядька! – махнул рукой Митяй. – Я и сам при том деле самолично был. Она с того самого селения, которое черемисы разграбили и пожгли, а жителей его всех прикончили или в леса утащили. Вот Лютень-то и отбил ее у того лесовина, который ее прочь, в чащу, за волосы волочил. Троих он при этом еще посек, и сам же в бок копье получил. Рина ее зовут, ну или нам так послышалось, как она себя назвала. Так вот Рина всю дорогу потом того Лютня лечила, и кроме него, еще многих других, кто в том походе ранения получил. Ибо у нас по пути схватки не раз там случались с лесовиками, а они ведь стрелами горазды были сыпать. Девица же в лекарстве зело искусна оказалась, не зря же ее к себе сразу главный медикус нашей бригады, Елизавета, забрала. А вообще отличная она девица, Устим Егорьевич, надежная. Как раз бригадному воину такая вот под стать. В стороже и в караулах она от Лютня ни на шаг не отходила, все время за ним лук со стрелами носила. Глаза у нее зеленые, большие, словно у кошки, и видит, и слышит она в ночи гораздо лучше многих наших воев. Свадьба у них через месяц, после Пасхи, на Красную горку. А перед этим она еще крещение в усадьбе примет, чтобы честь по чести со своим женихом обвенчаться. Сам дядька Варун сказал, что в крестные отцы ей пойдет, а тетка Мирунья у нее за крестную мать будет.

– Вона как! – удивился Устим. – Чаво делается-то! А я со своими лошадьми да с упряжью ничего ведь про то и не слышал ведь! А после того как на прошлом выходе себе спину зашиб, так почитай, что с месяц из избы на улицу не выходил, все время ведь на горячей печи пролежал. Ну, извиняюсь, если невольным словом каким твово друга с невесткою обидел. Бог в помощь Лютню с такой-то женой! Совет, как говорится им, да любовь.

– Успеем ли теперь до крестин вернуться? Вона как снег густо валит, лошади еле по сугробам могут бежать. – И Митяй задрал лицо вверх к небу. Большие снежинки падали на его щеки и таяли. На календаре было второе апреля, самое время бы начинаться теплу да большим оттепелям, но, как видно, не в этом году.





* * *


С двух приозерных сел и с нескольких росчищей вывозили два десятка детишек и семерых взрослых. Больше никого в живых там не было. Да и этих нужно было постараться довести до усадьбы живыми. Люди были истощены долгим голодом до предела.

– Не торопись, не торопись, родная, тихонько глотай, ну подавишься же, – Устим погладил по щеке закутанную в кафтан со взрослого плеча девчушку и чуть придержал глиняную чашку с мясным взваром. – Эх, деткам-то такое страдание за что?

– Ну что, Чеслав, эта последняя росчища была, дальше ужо и сам волоковой путь будет? – Десятник с кряхтеньем перенес девчушку на сани к лежащим уже там детям и укрыл ее попоной.

– Мыслю я, что все те страдальцы, кто живой был, давно уже на Торжок вышли. Там-то чуть сытнее будет, чем у нас в пятине. Пора бы и нам поворачивать назад к дому. Ой, спина! – и обозный старшина согнулся от резкой боли.

– Помочь, Устим Егорьевич? – Митяй посадил своего мальца на сено саней и метнулся к дядьке.

– Сам дойду! – махнул тот рукой, привставая. – К костру вон пока сяду да спину погрею. Доканчивайте тут без меня, братцы, и спать ложитесь. Чеславка, моих двоих в ночную сторожу тоже можешь взять. Места тут нехорошие, вона страдальцы же рассказывали, что пришлые разбойники забижали здесь всех вокруг и все последние остатки съестного у люда подчистую вытрясли.

– Митюш, помоги мне кольчугу стянуть, – попросил он молодого дружинного. – Сил нет, как спину ломит, а тут еще и она тяжелит. – С трудом стянув броню с тела, дядька аккуратно сложил ее в кожаный мешок и затянул на нем горловину. – Ничего, пущай пока полежит, как только спину отпустит, опять потом натяну.

Обоз шел неспешно на запад по густому сосновому бору. На деревьях висели большие снежные шапки. Мерно стучали копыта и позванивали металлические части упряжи. Мороз отпустил, с неба падали снежинки, и к закутанному в овчинный тулуп парню подкатывала волна дремы.