– Хм, – удивлённо поднял брови Ярослав, – Говори, Иванович, внимательно тебя слушаю.
Андрей вздохнул и посмотрел в глаза хозяину терема.
– Дозволь, князь, в разрушении становищ бригаде моей участие не принимать. При штурме в рати в первых рядах выйдем, но избавь нас от этой доли.
Князь тяжело молчал, он остро взглянул на Сотника, вздохнул и промолвил:
– В селищах враги живут, в селищах оружие на весь род хранится, в селищах пушнина на складах сложена, на которую потом мечи, секиры и наконечники для стрел и копий докупаются. В селищах еда для воинов лежит, и в них же рабы из захваченных карел бедуют. Кому-то ведь нужно с этим всем дело иметь?
В словах князя, конечно, был смысл, но Андрей прекрасно сам знал, что творится во взятых на меч селениях, и как только мог, старался отвести своих воинов от такой доли.
– Всё так, князь, то моя личная просьба, прости. Почти что тысяча ушкуйников и лихих новгородцев из охочих людей в поход этот идут, всем им за радость такое будет, а для нас воинская честь и слава дороже того будет.
Ярослав помолчал, тяжело вздохнул и ответил:
– Неволить тебя я не буду, пусть так и будет, как сам хочешь. Только и ты уж имей ввиду, кто во вражье селение входит, тот и добычу потом на себе из него же и уносит.
– Да ничего, чай не обеднеем, Ярослав Всеволодович, – улыбнулся Сотник покладисто, – У нас князь честный. Хороших воинов чай не обидит, а для добычи у нас и свой обоз есть. Она ведь у бригады тяжёлая, на своей спине, как вон те ушкуйники пушнину, добычу нашу не утащишь просто так, – и лукаво при этом улыбнулся.
– Ну-ну, – усмехнулся князь, – Хитрован ты, Иваныч, я гляжу. Ладно, главное дело сделать, а о добыче потом поговорим. Знаю я, что Андреевских, в первую очередь, металл интересует. Ладно, давай-ка по чарочке и не буду я более тебя задерживать. Выход в поход планирую уже через три дня, на двадцать первое число.
У командирского шатра сидело четверо мужчин. Отбрасывал тени в сторону яркий костёр, на котором в медном котле закипал кипяток, а мужчины вели между собой беседу. Три сына шли в далёкий северный поход у Андрея. Старшему Василию было уже двадцать восемь, крепкий, закаленный ратным трудом мужчина, командир Обережного эскадрона в его бригаде. Младшему Митрию пятнадцать, рано возмужавший парень в свои годы успел повоевать, курсант третьего курса ратной школы он теперь. Среднему сыну Ильюхе, в сентябре исполнилось девятнадцать. Взрослый парень. Да и не парень, пожалуй, а молодой мужчина он уже. Илюха с воинских отроков в личной дружине Ярослава Всеволодовича был, сейчас вот в первой дозорной сотни у князя службу несёт. Повзрослел сынок, русую бородку отпустил, а глаза всё такие же озорные, бедовые, так и искрятся весельем.
– Ну, десятник поутру ногу-то в сапог вдел, да как выпрыгнет из сапога, и в сторону козликом скок! Потом-то из него уже жабу вытряхнул и мне такой «Ну Илюха, всю неделю теперь тебе быть костровым!». И как только угадал меня из всего-то десятка?
– Да тебя не угадаешь, как же, по твоим-то зелёным озорным глазам, – усмехнулся Василий, – За что ты так с начальством-то, охальник?
– Дэк я ему потом аккуратно-то объяснил, – ответил озорник, – Говорю, ты, дядька Игнат, об «обсчестве» бы порадел что ли чуток. Вон у всех уже сапоги-то поизносились давно, а тиун новых не выдаёт нашему десятку взамен. Всё вон на тебя он ссылается, что ты, дескать, у него не спрашивал про обновку. Так ведь можно не только жабу поутру у себя найти, а и на здоровенького ужа из ближайшего болота наступить.
Митька, отсмеявшись, спросил у брата:
– Ну и как зашевелился-то десятник?
– Да поменяли сапоги, кому же захочется по утрам на змеюку холодную наступать, – улыбаясь, ответил рассказчик, – Правда, всю неделю на выходе мне пришлось костровым дежурить, да ладно, за дело ведь это.
– Эх Ильюха, Ильюха, женить бы тебя пора, – усмехнулся Сотник, – Всё хулиганство бы твоё как рукой сняло. От ответственности за семью да за детей малых. Вон на старшего нашего погляди, какой он серьёзный сейчас, а ведь тоже таким как ты неслухом раньше был!
Василий аж поперхнулся от такой неожиданной характеристики бати.
– За проявленный героизм и самоотверженность при отражении вражеского набега, уничтожение большого количества противников и захвата важного языка, Георгиевским крестом III степени с положенными премиальными награждается десятник карельского взвода пластунской сотни Калева!
И перед развёрнутым строем бригады к командиру, стоящему под знамёнами и хоругвью, вышел отличившийся воин.
– Георгиевским крестом IV степени награждаются бойцы Йибу и Васси. Двадцатого декабря список георгиевских кавалеров бригады пополнился новыми именами.
А на следующий день затемно всё русское войско двинулось в дальний поход, который впоследствии назовут «ледовым».
Глава 10. Ледовый поход
Русская рать двигалась походным порядком от Великого Новгорода в сторону Ижорских земель и Копорья. Пять сотен вёрст по лесным дорогам были немаленьким расстоянием, и четыре тысячи человек растянулись по ней на десяток вёрст.
Первыми шли, как и положено, головные дозоры пластунов, а затем уже и строевых сотен. После них шла княжья дружина, а за ней следовала Андреевская бригада, и после неё с большими такими промежутками шли ушкуйники да санный поезд новгородских охочих людей набежников. Заднее прикрытие из двух сотен княжьей дружины буквально подталкивало вперёд этих несобранных добровольцев из стольного города и с новгородских пятин. Порядка там явно не хватало, и не раз уже князь спрашивал с новгородских старшин за их беспутство и небрежение.
– Ничего, – кивнул в сторону шумного лагеря набежников Сотник, – Пару раз вырежут у костров с десяток горлопанов, или же стрелами на переходе побьют, так враз они потом поумнеют. До первой серьёзной крови только такая дурь, до чужой земли, потом и мужики поменяются, что уж о самих воинах то говорить.
До чужой земли было уже, что называется, рукой подать. В двадцати верстах к западу была уже датская крепость Нарва.
Два десятка тяжёлой латной конницы из гарнизона крепости шли налегке к востоку. Номинально эта земля за речкой Нарвой принадлежала русскому Новгороду. Да только где этот самый Новгород, а где их крепость!? До своих было рукой подать, всего-то около полдня пути по старинному тракту. Поэтому чувствовали на западе Ижорской земли датчане себя как у себя дома. Гарнизон в крепости был немаленький, и ему постоянно требовалась большое количество еды и фуража для его многочисленной конницы. А где всё это брать, как не в окрестных селениях Эстов, Ижоры или Води. Против профессиональных воинов местные финские и балтские народы старались открыто не выступать, предпочитая как-то договариваться и отдавать всё требуемое от них добровольно. Так что, чувствовали здесь себя датчане весьма уверенно. Каково же было их удивление, когда посреди лесной дороги прямо пред ними вдруг нарисовалась странная человеческая фигура в белом балахоне, держащая в руках весьма странной формы арбалет.
Человек в белом поднял повелительно правую руку вверх и со спокойным нахальством, глядя на подъезжавших к нему латников, прокричал на довольно скверном немецком:
– Halt! Wer spricht Russisch? Komm zu mir! (Стой! Есть, кто говорит на русском? Подойди ко мне!)
– Что позволяет себе это чучело в белой тряпке? – изумлённо спросил у десятника Оллафа благородный Холдор, предводитель всего отряда.
– Смею заметить, что он требует нас остановиться и дать ему переводчика на русский, – ответил на вопрос своего старшего пожилой десятник и выкрикнул в конец строя, – Джеспера сюда! Живо! Он хорошо знает язык этих варваров.
– Кто он такой вообще, чтобы что-то тут требовать от славных воинов короля Вальдемара? Если он не бросит свою деревяшку на снег, то я лично проткну его вот этим своим копьём! Переведите этому дикарю немедленно, Джеспер! – спесиво выкрикнул в сторону наглого русского старший из датчан.
Выслушав перевод толмача, русский только лишь усмехнулся и очень спокойно, с достоинством что-то ему там ответил:
– Переводи, переводи, не бойся, – подбодрил Родька датского толмача.
Тот побледнел и начал сбивчиво и торопливо пересказывать:
– Мой господин, этот человек на дороге велел передать, что, если отряд пройдёт ещё три шага вперёд, то уже на четвёртом весь наш отряд перебьют на месте. Вокруг нас уже целый отряд русских. И он говорит, – и толмач сделал паузу, замолчав.
– Ну же, что ты мнёшься как кухарка перед порогом господина? Переводи дальше! – выкрикнул побледневший от гнева Холдор.
– Он говорит, что это русская земля, и в весьма грубой форме требует нас убраться к себе в Нарву.
– Ах так, – вскричал Холдор, – Три шага, говоришь! И это мне, королевскому рыцарю, указывает какое-то там чучело с палкой?!
И он демонстративно тронул коня с места.
Арбалет русского мгновенно оказался прижат к плечу в направлении датского командира, и морозный воздух огласил леденящий кровь волчий вой. Со всех сторон дороги волна этого жуткого воя накатила на конный отряд. Кони шарахнулись назад, чуть не сбрасывая с себя седоков. Это был воистину критический момент. Не потерял самообладание, похоже, только лишь пожилой десятник Оллаф. Он смог удержать своего жеребца и, подняв обе руки без оружия, выехал немного вперёд.
– Мы можем решить всё миром! Между нами нет войны! Переводи, баран! – и он влепил затрещину толмачу.
– Это земля Великого Новгорода! Вам здесь не место! – твёрдо глядя в глаза десятнику и чуть опустив самострел, повторил своё требование Родька.
– Пусть назовёт себя и какому господину он служит, и скажите этому смерду, что он разговаривает с самим рыцарем великого датского короля Вальдемара II Победоносного! Может, после этого у него появится подобающе раболепие перед благородным сословием! – выкрикнул чуть-чуть отошедший от оторопи Холдор.
– Передайте этому своему рыцарю, – и Родька на глазах у многочисленных зрителей приосанился, буквально изобразив собой статую гордости и превосходства, – Что он имеет честь разговаривать с самим десятником Андреевской бригады Батюшки Великого Новгорода Родиславом, кавалером трёх орденов Святого Георгия и участником битвы при Борнхёведе, где я сам лично имел честь видеть вашего монарха. Отсюда у меня вопрос к этому благородному рыцарю, отдаёт ли он вообще себе сейчас отчёт, что вот этими вот своими необдуманными действиями на исконной русской земле он ставит себя в крайне неловкое положение, после полученных заверений своего же монарха о дружбе с Батюшкой Великим Новгородом.
И Родька чуть было не смахнул выступивший на его лбу пот от столь сложно составленной и произнесённой им высокопарной речи. Но оно того явно стоило!
После перевода все присутствующие преобразились буквально на глазах. Андреевская бригада! Борнхёведе! Видел короля лично! Какие-то там непонятные, но звучащие так сильно ордена Святого Георгия. Это было очень серьёзно!
Холдор понял, что он попал в весьма скверную историю, и нужно было как-то всё срочно улаживать, ибо, похоже, что теперь утаить произошедшее от коменданта ему уже точно не удастся. Слишком неодобрительно смотрели на него со всех сторон его же люди, бросая косые взгляды.
Рыцарь бросил узды коня подскочившему оруженосцу и с самой любезной улыбкой направился «мириться» к русскому.
– Ооо, Андреевский бригад! Родислав! Орден Святой Георгий! Корошо!
Через десять минут в сторону Датской Эстляндии на рысях спешно уходил отряд конных латников, у них было всего три часа убраться с этой негостеприимной территории и они очень спешили. А на лесной дороге под дружный хохот своего пластунского десятка пыжился Георгиевский кавалер, важно оглядывая своих подчинённых.
– Почему я зажаренной бараньей лопатки с кубком мальвазии не вижу, а, челядь!? И сколько я вот этот самый самострел буду на себе таскать? Где вообще мой оруженосец с моею кухаркой?!
– Будет тебе кухарка от Мироньи, как только в усадьбу вернёмся, – смеялся Ванька Изборский, – А оруженосец твой, вон он на той вот сосне сидит, иди сам его с неё и доставай, – и кивнул на наблюдающего за окрестностями Петра.
После суточного отдыха-дневки около устья реки Луга на побережье Вотского залива русская рать ступила на морской лёд. Предстоял четырёхдневный переход на север, в направление противоположного берега и дальше. Первый удар надлежало нанести в головное селище еми, располагавшееся у озера Таммиярви, а уже дальше всем расходиться по своим направлениям.
Подмораживало. Та лёгкая позёмка, что бывает часто на больших и открытых пространствах, бросала мельчайшие, колющие льдинки в лицо людям. Войско словно подобралось. Не было уже той блажи и благодушия, что сквозило только недавно у ушкуйников и у новгородских набежников. Сидели за возничими по трое мужики, прикрывались рогожами да меховыми накидками и щурились на ледяное безмолвие. Русская рать шла бесшумно, а вокруг на многие сотни вёрст было лишь заледеневшее море. Первую ночёвку на ледяном ветру многие запомнили на долго. Пылали костры из взятых с собой дров, отбрасывая вокруг красные сполохи. Грелись, буквально прижимаясь к огню, люди. Спать нужно было осторожно, не заметишь ночью и чуть-чуть сползёшь с войлока подальше от огня, пиши тогда пропало! До смерти можно было заспать. Поэтому и дежурили костровые у каждого десятка по двое, сменяя друг друга по очереди, да обходили свои дружины старшие, бодря людей. Однако десятерых не досмотрели они этой лютой ночью, и все они были из новгородского люда.
– Что, получили, что хотели!? Весело вам было ехать на войну! Наигрались досыта? Вольности в походе захотели! – кричал взбешенный князь своим новгородским старшинам. Это мы ещё на вражью землю пока не вступили, по ничейной пока ведь идём. А потом вас как овец ночью будут ножами резать! Поверьте мне, финны это хорошо делать умеют!
Нечего было возразить Ярославу новгородским воеводам. Загодя ведь обо всём предупреждал он их. Вот и выходила боком вот эта вековая вечевая вольность. И нужно было пока о ней забыть, коли хотели живыми домой вернуться.
Кивали согласно старосты и воеводы:
– Виноваты, поправимся, князь.
– Виноваты они! – багровел Ярослав Всеволодович, – За погибших сами перед их семьями ответ держать будете!
Следующая ночёвка была на острове Гогланд, что раскинулся почти что посередине Вотского залива. Был он совсем не маленький. В длину он вытянут на десять или одиннадцать вёрст, в ширину же бы поуже, не более трёх. Самое же главное, что состоял он из гряды больших холмов, обильно поросших сосной. И были в нём удобные бухты, закрытые от пронизывающего всё вокруг ветра. Местное население острова состояло из пары десятков человек, живущих рыбным промыслом. Брать у них было нечего, те и так еле сводили концы с концами, поэтому, разбив лагерь для ночёвки, русские сами поделились с ними всем своим. Со съестным в войске всё было в порядке. Так что, от трёх вымороженных до состояния камня туш баранов да большого круга топлёного свиного сала войско не обеднело, а вот доброжелателей оно себе напротив приобрело. Как знать, может быть, благодаря вот этому доброму отношению и удалось добраться потом до финского берега, когда слабая позёмка переросла уже в серьёзную пургу. В такое-то время и в закрытым деревьями лесу было несладко, а тут такая открытая и огромная ледяная равнина. Передовые, задние, боковые дозоры, все они были сняты со своих направлений и поставлены в одну общую колонну. Стоило только затеряться какому-нибудь отряду в этой белой пелене из летящего снега и всё! Замёрзнуть насмерть ничего не стоило любому количеству людей. Все отряды шли вперёд, обвязанные между собой длинными верёвками, только бы не отбиться в сторону. Проводники из Гогланда вели вперёд русскую рать, каким-то чудом ориентируясь с общим направлением. Привязаться к каким-либо приметам на месте возможности вообще не было никакой. Полноценного отдыха тоже не было. Все перекусы были лишь на ходу. Дали часа три отдыха на вторые сутки пути, но пришлось всех гнать вперёд, ибо эти часы стоили отряду двух десятков уснувших и замёрзших насмерть. Только на третий день пути от балтийского острова, голова колонны уткнулась в скалистый берег Тавастии. Тут, в глубоком фьорде, уже смогли переждать непогоду, отогреваясь жаркими кострами.
– По гроб жизни мы вам обязаны будем, уважаемые, – князь лично поклонился трём проводникам, – Вот вам трое саней с провизией, мехами, всяким скарбом и инструментом. Ни коней, ни сами сани возвращать нам назад не нужно, владейте всем, как сами знаете. Спасибо вам, мужики!
Ничего не ответили ему гогландцы, только поклонились молча в пояс и пошли к своим новым саням. Прошло пять минут, и их тени пропали в пелене пурги.