– Где спрятан?

– В доме…

– В каком?

– Квартира в доходном доме…

– У кого?

– Вам известно…

– Назовите имя.

Крашевская вздрогнула, застонала и резко подалась вперед так, что полковник отпрянул. Она что-то пробормотала…

– Громче, – потребовал он.

– В-а-н-з-а-р-о-в, – чуть слышно пробормотала она.

Этого было достаточно. Все подозрения, все сомнения, все догадки Пирамидова нашли подтверждение. Да еще какое. Спиритические силы врать не будут. Им сверху видно все. Не зря все-таки жулик Квицинский жалованье получал… Есть шанс обыграть всех… Теперь надо действовать безжалостно.





38



Дом на Миргородской


Начальник сыскной полиции Петербурга, коллежский советник Шереметьевский, умел дружить с нужными людьми. Дружба помогла не только сделать карьеру, занять должность в полиции, но и продержаться на неспокойном месте достаточно долго. Вот и вчера, отдавая долг дружбе, он угощал обедом чиновника Войтова. И не зря деньги потратил. Тот под большим секретом после пятой рюмки сообщил, что один шустрый чиновник сыска зачастил с визитами прямо к директору департамента. Вот такая неприятность. А уж выводы делать, какие сочтете нужным.

Выводы Шереметьевский сделал. Как только Ванзаров появился в приемном отделении сыска, он позвал его к себе в кабинет, был чрезвычайно вежлив, спрашивал, чем может помочь, и проявлял отеческую заботу, в чем ранее не был замечен. Ванзарову надо было немного: проездные деньги, которые выдавались чиновникам сыска на извозчиков, давно потратил, так что попросил полицейскую пролетку, раз у начальства случился внезапный приступ щедрости. Шереметьевский тут же распорядился, отнял полицейскую пролетку у 3-го Казанского участка и предоставил в полное распоряжение своего драгоценного сотрудника. Ванзарову только осталось проверить по адресной книге, где проживал Штальберг, и отправиться в дальний конец Александро-Невской части, вблизи лавры.

Доходный дом оказался не из знатных. Штукатурка обсыпалась, водосточные трубы нуждались в ремонте. Селились в нем жильцы небогатые, экономящие каждую копейку. Ванзаров поднялся на последний этаж, долго стучал, ему не открыли. Домочадцев Штальберга не было. Спустившись во двор, он приметил того, с кого полиция спрашивает в первую очередь. Дворник был худощав, но фартук небеленого сукна чистый, бляха на месте, а метла шаркала по земле плотным пучком прутьев. Узнав, что перед ним сыскная полиция, дворник отдал честь, что говорило о старой армейской привычке, не истершейся годами штатской службы.

– Что, Афоний, – спросил Ванзаров дружелюбно. – Семейство Штальберга знаешь?

– Как не знать, – вздохнул дворник. – Да какое семейство, одна вдова горемычная… Не успели семейством обзавестись.

– Он ведь погиб?

– Можно сказать, ни за что пострадал наш барон Борис Арнольдович, – с грустью ответил дворник.

На воровском языке «бароном» иногда величали околоточного надзирателя. Только вряд ли такой воспитанный дворник позволит себе в разговоре с полицейским «воровскую музыку». Ванзаров спросил, почему называет Штальберга бароном.

– Так ведь барон и есть натуральный, – удивился Афоний такому неведению сыска, который должен знать все. – Хоть от титула перед свадьбой отказался, но мы его завсегда величали… Добрый был человек, простой, душевный и такой славный, что нельзя сказать, какая жалость… Жена его, Радушка, с горя чуть не повесилась, еле из петли вынули, так потом год траур носила, только недавно оправилась. Такой человек был редкий…

Трудно было поверить, но убитый Квицинский действительно принадлежал к аристократическому роду Остзейских баронов. Ванзаров вспомнил эту фамилию, но ничего не знал о романтической драме Бориса Штальберга. Немного расспросив дворника, он услышал душераздирающую историю.

…Три года назад Борис повстречал молодую красавицу и влюбился так, что захотел тут же жениться, отказавшись от выгодной партии, которую сватали родственники. Отец, старый барон Штальберг, поставил перед сыном условие: или наследство, титул и невеста его круга, или он лишается всего и больше ему не сын. Борис выбрал любовь. Они повенчались без отцовского благословения, сняли квартирку и стали жить. Борис устроился куда-то мелким чиновником. В семье было мало денег, но много счастья. Пока все не кончилось так ужасно…

– Мадам Штальберг уехала? – спросил Ванзаров, чем вызвал чуть заметную усмешку дворника…

– Мадам… Тоже скажете. Какая она мадам. Радушка наша. Побежала в «Аркадию».

Иногда и логика оказывалась в тупике. Трудно было представить, какие дела нашлись у бедной вдовы в самом дорогом загородном ресторане на Крестовском острове, в месте, известном загулами и необузданным весельем. «Поехать в „Аркадию“» на городском языке означало закутить до полного беспамятства.

– Что ей делать в «Акардии»? – спросил Ванзаров, ощущая себя тупицей.

– Как что? Известно, что: на жизнь надо копейку зарабатывать. Помощи ей ждать не от кого…

– Она бланкетка? – единственное, что мог придумать Ванзаров.

Афоний нахмурился.

– Что это такое говорите, господин полицейский… Радушка поведения строгого, примерного, никаких глупостей… В «Аркадии» поет и пляшет со своими. С утра пораньше отправилась…

– Радушка… Рада – цыганка?

– Это как полагается, – ответил дворник, махнув метлой под ногами. – И что примечательно: красавица редкая…


Гнев старого Штальберга обрел ясные очертания: его сын женился на цыганке, молодая баронесса Штальберг будет гадать по руке и звенеть монистой на балу. Немыслимо!

Что может быть хуже?





39



Литейный проспект, 56


Путь в «Аркадию» не близкий, через весь город на острова. Раз у Ванзарова оказалась личная пролетка – невероятная удача и удобство, – он решил использовать подарок до полного изнурения лошаденки и с Невского приказал свернуть к Мариинской больнице для бедных, где у профессора Тихомирова раз в неделю был бесплатный прием, потому как душевнобольных в это заведение не принимали.

Ожидать в очереди разнообразных больных, которым требовалось вернуть на место голову, Ванзаров не стал. Он беззастенчиво воспользовался положением: сообщил господам страждущим, что сыскной полиции требуется допросить доктора здесь, что займет четверть часа, или же придется забрать его с собой, на чем прием будет окончен. Поставленные перед выбором больные выбрали меньшее из бед. Полиция же заработала еще одно пятно неприязни на свой мундир.

Ванзаров вошел в кабинет и сразу узнал светило психиатрии. Мгновенный портрет был не нужен. Профессор излучал добродушие гения, перед которым преклоняются. Его ухоженная бородка походила на бороды римских статуй, холеное лицо говорило о благополучной жизни, а умный взгляд не оставлял сомнений в здравомыслии. На мизинце поблескивал перстень, перемигиваясь с брильянтом в булавке галстука. Настроение профессора было цветущим, что неудивительно. Не нужна психологика, чтобы догадаться: посещение Ольги Сергеевны Квицинской окрыляет любого мужчину независимо от возраста.

– Садитесь, голубчик, на что жалуетесь? – сказал Тихомиров с вежливым безразличием.

Ванзаров сел.

Профессор перевернул песочные часы: тратить на бесплатного пациента больше четверти часа не полагалось.

– Что беспокоит: мысли, сны дурные, недержание, пристрастие к алкоголю?

В этом мире Ванзарова беспокоило неискоренимое зло. Чем больше вырываешь, тем глубже пускает корни. Главное, чтобы в его душу корешки не проникли. С прочим он готов был мириться.

– Вчера вечером, около семи, господин Квицинский вышел проводить вас из медиумического кружка, – четко и безжалостно произнес Ванзаров. – Извольте сообщить, что делали после того. Подробно.

Тихомиров снял пенсне, которое надевал ради солидности, и взглянул на посетителя пристально.

– Позвольте узнать, кто вы такой?

– Ванзаров, сыскная полиция. Жду ответа.

Тон и манера обращаться субъекта были вызывающими. Профессору захотелось прогнать его в шею.

– Вы забываетесь, молодой человек… По какому праву?

– У меня есть права задавать любые вопросы, кому сочту нужным.

– Это смешно! – заявил Тихомиров, которому становилось не до смеха. Тяжелый гипнотический взгляд полицейского давил на него. – Кто вам позволил… Я известный ученый… Мое имя знают в Европе… На днях меня будет чествовать научная общественность…

– Право мне дал полковник Пирамидов, начальник охранного отделения, – ответил Ванзаров. – Достаточно?

Профессор не совсем понял, в чьи лапы попал: горло сдавили стальные когти, а он еще пытался трепыхаться.

– И что такого? Подумаешь, охранка… Я известная личность. У меня ученики… Что он может мне сделать?

– Ничего особенного. Когда полковник узнает, что вы – любовник мадам Квицинской, пригласит на дружескую беседу, после которой вы выйдете, подписав обязательство о сотрудничестве с политической полицией. Будете регулярно докладывать обо всем, что услышите в профессорских кругах. Не слишком обременительно, но не очень приятно. Как несмываемая грязь. В докладах ваша фамилия, разумеется, фигурировать не будет. Агенты проходят под кличкой, что-то вроде Борода или Старик…

Тихомиров сжался в кресле.

– Я… Не… Вы ошибаетесь… – пробормотал он.

– В таком случае объясните полковнику лично, – сказал Ванзаров, встав.

Профессор выскочил из-за стола, просил не спешить, рявкнул на кого-то, кто посмел засунуть голову в кабинет, явил полное добродушие и сел в кресло поближе к Ванзарову.

– Могу рассчитывать на вашу… тактичность? – заискивая, спросил он.

– Зависит от ваших ответов, – сказал Ванзаров.

– Да, конечно, к вашим услугам…

Допрашиваемый был готов.

– Что делали после расставания с Квицинским?

– Что делал… Что делал… Как вам сказать…