В бога Тезье не верил.
Подумать только: все началось пару дней назад, когда позвонила журналистка с канала «Научные новости» и задала глупейший вопрос о найденной рукописи Хью Эверетта Третьего. За полвека после смерти Эверетта в физике сделано столько нового и важного в области многомировой интерпретации квантовой механики, что автор этой популярной теперь теории вряд ли понял бы половину, а с другой половиной вряд ли согласился бы. Сам Тезье — было дело — в соавторстве с аспирантом написал две проходные статьи о нелинейных скрытых членах в уравнении Шрёдингера. На работы ссылались, но продолжать исследования в этом направлении никто не хотел, даже Маржуа, аспирант-соавтор, выбравший после защиты диссертации иную стезю: ушел в промышленные структуры, как молодой Эверетт в свое время. В отличие от Маржуа, Эверетт карьеру сделал, а этот пока не достиг ничего.
Мысли профессора блуждали, перескакивая с предмета на предмет, как воробьи за окном. Лето в Париже выдалось не таким жарким, как в прошлые годы, и даже воробьи это почувствовали.
Тезье уселся в кресле удобнее, увеличил на экране масштаб написанного и медленно, оценивая каждую формулу и каждое слово в описании, перечитал статью, которую по вдохновению написал за сутки и собирался сегодня же отправить в «Nature».
После того, как журналистка, не разбиравшаяся в том, о чем спрашивала, оставила его в покое, Тезье вернулся на сайт, где опубликована была страница эвереттовской рукописи, и вгляделся, вчитался, вдумался в написанное. Идея пришла, как удар молнии — быстрая, яркая, сверкающая, бьющая по нервам. Вряд ли сам Эверетт понял, какую замечательную мысль записал за несколько часов до смерти. После диссертации этот очень умный, но чрезвычайно самонадеянный человек не создал в физике ничего не только важного, но даже сколько-нибудь интересного. И эти формулы… Наверняка ни Эверетт, ни кто бы то ни было из современных физиков не понял их истинного значения.
Тезье не нужно было читать остальные десять страниц, чтобы разобраться в сути. Осенило его на середине страницы.
О-ппа!
Это же один к одному — вывод функции распределения вероятностей, только не в классической термодинамике, а в квантовой многомировой реальности. И если продолжить разбор формулы под номером четыре, присоединив к ней стандартную меру существования, введенную Вайдманом в 1993 году, то получится очень интересно!
Тезье так увлекся вычислениями, что пропустил обед, не поехал в университет на семинар, отослал Жаклин поездить по магазинам, чтобы не мешала, забыл обо всем на свете, работал, как бывало только в далекой юности, когда идеи влетали в мозг, будто ласточки перед дождем — быстро, неожиданно, красиво.
Теория должна быть красивой эстетически, только тогда у нее есть шанс оказаться правильной.
То, что Тезье записывал сначала на листах бумаги, а потом, проверив, в компьютер, было красиво, чертовски красиво, изумительно красиво. Эверетту такое в голову прийти не могло — в восемьдесят втором для этого еще не созрели условия. А Тезье оказался в нужное время в нужном месте.
И получилось.
Итак. Волновая функция Вселенной состоит из бесконечного числа линейных и нелинейных членов, описывающих множественность ветвей. И распределяются эти ветви, как вероятности в функции Гаусса или Пуассона.
Функция распределения имеет максимум, и любая классическая реальность — к примеру, наша, где сегодня в Париже прошел дождь, а на улицы вышли «зеленые шапки», чтобы протестовать против повышения налогов на табачные изделия, — так вот, наша реальность может оказаться в «крыльях» распределения, а может, в центре. И если учесть динамическую природу функции, то получается…
Он сначала не поверил. Легко вывел, формулы достаточно просты — во всяком случае, для него, занимавшегося квантовой физикой всю сознательную жизнь.
Можно изменить психоидную составляющую. Значит, можно изменить расположение максимума. Значит, можно… Черт, к этой мысли нужно сначала привыкнуть!
Можно манипулировать реальностями, манипулировать физически, смещая ближе к максимуму или дальше от него. Да, это стандартные склейки и ветвления, ничего формально нового. Ничего, кроме неожиданного обстоятельства: статистическая физика многомирия — так он назовет созданную им новую науку — позволяет сознательному наблюдателю влиять на функцию распределения. Не на физическую реальность, конечно, но на распределение волновых функций, это чистая математика.
Переходить из одной реальности в другую?
Если попробовать…
Нет. Он серьезный ученый, а не молодой авантюрист. Нужно еще раз десять проверить каждую формулу, каждый символ, каждый знак, вдуматься в суть, потом — завтра! — собрать семинар, доложить, выслушать возражения — а они будут, и в большом количестве! — разбить оппонентов их же оружием — формулами, убедить…
В чем?
И главное — зачем?
Впервые в жизни Тезье подумал, что истинный, меняющий мировоззрение физический эксперимент можно провести не в лаборатории, не на Большом коллайдере, не с помощью дорогостоящей аппаратуры, а здесь и сейчас — сидя в кресле. Это выглядит безумием, а может, таковым и является, но это безумие подготовлено всем развитием физики за последние лет восемьдесят. Лучшие умы. Они прекрасно понимали, что изобретают не просто формулы, не просто описывают странную квантовую реальность. Они понимали, что создают Вселенную — такой, какой она не была раньше.
Или не понимали?
Эверетт мог понимать. Довел ли он вычисление до конца? В новостях передавали, что бумаги, полвека хранившиеся в сейфе, содержат одиннадцать листов, как выразился комментатор, «с непонятными формулами и без единого нормального слова». Что такое «нормальное» слово, и зачем нужно слово там, где логика расчета и математических граничных условий ведет за собой так же, как тропа, проложенная в густом лесу, но ясно видимая даже в полночь. Нужно только идти, не сворачивая, подчиняясь логике пути.
Тезье подумал, что мысленный разговор с собой — от страха. Да, он боялся того, что сделал. Того, что получилось. Интересно — о, боже, как интересно! — было бы сравнить его расчет с расчетом Эверетта. Тезье был уверен, убежден, готов был отдать голову на отсечение, во всяком случае в фигуральном смысле, за то, чтобы увидеть десять страниц, не показанных в новостях. Сумел ли Эверетт сделать то, что после него никому не приходило в голову?
И Тезье не пришло бы, если бы не озарение.
Он похолодел от неожиданной мысли. Разве он единственный из физиков видел страницу? В мире достаточно прекрасных ученых, разбирающихся в квантовой механике на уровне, никому более недоступном. Де Ла Фоссет, Горен, Юсикава. Горделли. Каремор. Луисотт. Бардеев. Кого он забыл? О ком не подумал? Кто из них — или кто-то другой, ему неизвестный — сидит сейчас перед экраном компьютера или перед листом исписанной формулами бумаги и, как он, смотрит и думает, смотрит и понимает, смотрит и знает. Ноу хау. Самое великое ноу хау в природе!
А может, кто-то из них, пока он тут распыляет свой разум в сомнениях, уже сопоставил формулы, принял решение, разветвил миры, сместил максимум распределения? Может, мироздание уже изменилось? Может, он, Тезье, уже живет, существует, бездействует не в той реальности, где родился, окончил школу и университет, защитил диссертацию, работал в ЦЕРНе, написал двести семнадцать статей, сделал несколько важных открытий в квантовой теории поля, получил сначала Мейеровскую, а два года спустя Нобелевскую премию, женился — поздно, да, но зато по любви, и был счастлив в том мире, в той реальности, которой, возможно, больше не существует…
Если я это помню, подумал он, значит, именно в этой реальности я сейчас и нахожусь. Если меняется реальность, меняется память. Или… Он знал, конечно — сам участвовал в дискуссии во время Батлеровского симпозиума три года назад, — что есть минимум две главные точки зрения на проблему ветвления и наблюдателя. По версии Меклера — Динова, память наблюдателя полностью замещается. В каждой ветви память другая и соответствует мировой линии из конкретного прошлого. Иначе человек сошел бы с ума от того, что помнил бы десятки, сотни, а может, миллиарды и триллионы прошлых ветвей, ведь любая из них могла привести к сегодняшнему состоянию! А может, правы физики — несть им числа, и трудно назвать, кто был первым, — считающие, что память все-таки сохраняется, и наблюдатель, оказавшись в новой для него реальности, продолжает жить прежними воспоминаниями. Выходя из дома, он помнит улицу такой, какой она была раньше, до ветвления. И ведь есть в психологии (психология физики — особый разговор!) примеры и того, и другого поведения. Много примеров. Много бесспорных исследований.
И как выбрать?
Но мы — любой из нас — все равно выбираем. Каждую минуту, каждое мгновение. Чем нынешний выбор отличается от обычного? Только знанием результата?
Тезье с трудом поднялся из-за стола и подошел к окну. Солнце склонилось к закату, исчезло за покатой крышей дома напротив, и здание казалось темным, безжизненным и безнадежным. Там на семи этажах размещались офисы двух десятков фирм, названий которых Тезье не помнил, а скорее, никогда и не знал. Все окна были темными — странно. Обычно там и по ночам светились три-четыре окна, а в предвечернее время — десятки. Еще не поздно. Почему же?..
Холодок пробежал по спине. Мало ли почему… Случайности в мире так часты…
Далекая телебашня стояла на своем месте — хорошо.
Жаклин…
Почему он вспомнил о жене только сейчас? Он должен был подумать о ней сразу, как только закончил вычисление и получил результат.
— Жаклин! — крикнул Тезье, понимая, что она не услышит из своей комнаты. Жена никогда не нарушала его уединение и никому не позволяла ему мешать. Может, поэтому он так много успел в жизни. А может, поэтому не успел сделать многое из того, что мог. Кто скажет?
— Жаклин!
Он доковылял до двери, потянул на себя тяжелую створку…
Боже!
Дверь всегда открывалась легко.
Он вцепился в ручку… Раньше ручка была в форме ятагана, а сейчас…
Она круглая!
Что-то с памятью или…
Я сделал это?!
Он все-таки раскрыл дверь и крикнул во всю силу легких:
— Жаклин!!
Крик отразился от стен длинного коридора, заканчивавшегося большим окном, а может, дверью на балкон. В коридор выходили по три закрытые двери с каждой стороны. Это стало для Тезье шоком, потому что должна была быть одна — направо — дверь в супружескую спальню и другая — налево — всегда открытая, раздвижная, в кухню.
— Жаклин… — выдохнул в безнадежной попытке позвать жену Тезье.
Нет ответа.
Он не знал, за какой из шести дверей нужно искать.
И есть ли в этой реальности у него жена.
При полном эмоциональном раздрае и ужасе, поднимавшемся к голове неумолимо и беспощадно, разум у Тезье работал нормально. Настолько нормально, что, ужасаясь, профессор четко представлял причину своего существования в двух запутанных квантовых состояниях — рациональный ум отдельно, эмоции отдельно. Понимание, впрочем, возникло немного погодя, а сначала, стоя на пороге кабинета и глядя в глубину никогда не существовавшего коридора, он чуть не обмочился от страха, думая, не ошибся ли в последней формуле, не стал ли этот мир результатом простой перестановки плюса и минуса или неверной записи суммы волновых функций.
Этого быть не могло. Невозможно изменить реальность, всего лишь написав формулу. Математические значки на бумаге. Наблюдатель влияет на объект измерения. Наблюдатель преобразует мир. Эти слова в последние лет двадцать стали в квантовой физике обыденными. Да, преобразует, да, влияет, но на уровне элементарных частиц!
Тезье понимал — пока подсознательно, — что эта отговорка гроша ломаного не стоит. Потому что, записав последнюю формулу, которую он перед этим десять раз перепроверил, он не мир изменил. Он вычислил — и, значит, создал реально — другую форму функции распределения квантовых миров. Находящихся в суперпозиции. Неразрывно связанных. Всех. Бесконечно большое число миров, описываемых общей волновой функцией, которую он написал. Всего лишь написал. Ручкой на бумаге. Даже в компьютер переписать не успел.
Это не имело значения. Он-то прекрасно понимал: никакого значения это не имело.
Функция распределения изменилась, как только он сделал выбор. А выбор заключался в том, что, переписывая уже почти готовую последовательность формул, он все-таки учел (а ведь долго раздумывал — надо ли) фактор декогеренции некоторых членов суперпозиции. Не всех. Некоторых. Чтобы новая, рассчитанная им функция распределения миров имела более пологий максимум. Формально — чтобы максимальное число запутанных реальностей оказалось «под колпаком» центральной части распределения. Такое распределение более устойчиво, хотя и отличается (математически да, физически почти нет) от нормального распределения Гаусса.
Сделав выбор, он и оказался… нет, не в другой реальности. В своей, конечно. В своей, потому что воспоминания у него не изменились. Он по-прежнему лауреат Нобелевской премии. По-прежнему глава физического факультета Нового Парижского университета. По-прежнему женат на самой замечательной женщине во Вселенной, Жаклин, в которую влюбился, когда она училась у него в теоргруппе. Брак они заключили через неделю после того, как он признался студентке в любви и немедленно сделал официальное предложение. Университет Жаклин, впрочем, оставила, она больше любила мужа, чем физику.
— Жаклин!
Двери молчали.
Понимание произошедшего притупило эмоции, кроме одной — страха, что здесь и сейчас Жаклин не существует.
И он — один.
Тезье подошел к первой двери справа и толкнул. От удара дверь распахнулась, и он по инерции сделал шаг в комнату, которую сразу узнал: он тут спал последние десять лет, после того, как они с Жаклин решили вести раздельный образ жизни.
То есть? Это еще откуда?
Черт возьми, подумал он. Процесс релаксации! Память постепенно приспосабливается, старая память замещается новой, и какое-то время он будет (должен, по крайней мере) помнить две свои прожитые жизни. Две ветви, которые сейчас сначала склеились, а затем, через квантовое время (он сам это рассчитал!) вновь разветвились. Время релаксации зависит от продолжительности склейки, от числа склеившихся реальностей…
Но его личная реальность измениться не могла! Никакая математика, никакие формулы не могут изменять физический мир!
Конечно, не могут. Не формулы ветвят реальности, а принятые решения.
Но не настолько же! Никакой мысленный эксперимент…
Не никакой, а смотря какой.
Я не менял реальности! Выводя формулы квантовой статистической физики, он, Тезье, представлял последствия. Смещение максимума распределения.
Но не настолько же!
Тезье отступил в коридор и захлопнул дверь. Напротив была дверь в спальню Жаклин. Квартиру они перепланировали восемь лет назад, когда… Он пока не мог вспомнить, что произошло. Вспомнит. Конечно, вспомнит. Когда забудет, что на этом месте была кухня, дверь в которую всегда была открыта.
В вычислении он сместил максимум распределения на величину квантовой неопределенности. На абсолютно незначительную, безопасную величину. Даже наблюдатель с очень короткой памятью не мог заметить.
Значит…
Подумать только: все началось пару дней назад, когда позвонила журналистка с канала «Научные новости» и задала глупейший вопрос о найденной рукописи Хью Эверетта Третьего. За полвека после смерти Эверетта в физике сделано столько нового и важного в области многомировой интерпретации квантовой механики, что автор этой популярной теперь теории вряд ли понял бы половину, а с другой половиной вряд ли согласился бы. Сам Тезье — было дело — в соавторстве с аспирантом написал две проходные статьи о нелинейных скрытых членах в уравнении Шрёдингера. На работы ссылались, но продолжать исследования в этом направлении никто не хотел, даже Маржуа, аспирант-соавтор, выбравший после защиты диссертации иную стезю: ушел в промышленные структуры, как молодой Эверетт в свое время. В отличие от Маржуа, Эверетт карьеру сделал, а этот пока не достиг ничего.
Мысли профессора блуждали, перескакивая с предмета на предмет, как воробьи за окном. Лето в Париже выдалось не таким жарким, как в прошлые годы, и даже воробьи это почувствовали.
Тезье уселся в кресле удобнее, увеличил на экране масштаб написанного и медленно, оценивая каждую формулу и каждое слово в описании, перечитал статью, которую по вдохновению написал за сутки и собирался сегодня же отправить в «Nature».
После того, как журналистка, не разбиравшаяся в том, о чем спрашивала, оставила его в покое, Тезье вернулся на сайт, где опубликована была страница эвереттовской рукописи, и вгляделся, вчитался, вдумался в написанное. Идея пришла, как удар молнии — быстрая, яркая, сверкающая, бьющая по нервам. Вряд ли сам Эверетт понял, какую замечательную мысль записал за несколько часов до смерти. После диссертации этот очень умный, но чрезвычайно самонадеянный человек не создал в физике ничего не только важного, но даже сколько-нибудь интересного. И эти формулы… Наверняка ни Эверетт, ни кто бы то ни было из современных физиков не понял их истинного значения.
Тезье не нужно было читать остальные десять страниц, чтобы разобраться в сути. Осенило его на середине страницы.
О-ппа!
Это же один к одному — вывод функции распределения вероятностей, только не в классической термодинамике, а в квантовой многомировой реальности. И если продолжить разбор формулы под номером четыре, присоединив к ней стандартную меру существования, введенную Вайдманом в 1993 году, то получится очень интересно!
Тезье так увлекся вычислениями, что пропустил обед, не поехал в университет на семинар, отослал Жаклин поездить по магазинам, чтобы не мешала, забыл обо всем на свете, работал, как бывало только в далекой юности, когда идеи влетали в мозг, будто ласточки перед дождем — быстро, неожиданно, красиво.
Теория должна быть красивой эстетически, только тогда у нее есть шанс оказаться правильной.
То, что Тезье записывал сначала на листах бумаги, а потом, проверив, в компьютер, было красиво, чертовски красиво, изумительно красиво. Эверетту такое в голову прийти не могло — в восемьдесят втором для этого еще не созрели условия. А Тезье оказался в нужное время в нужном месте.
И получилось.
Итак. Волновая функция Вселенной состоит из бесконечного числа линейных и нелинейных членов, описывающих множественность ветвей. И распределяются эти ветви, как вероятности в функции Гаусса или Пуассона.
Функция распределения имеет максимум, и любая классическая реальность — к примеру, наша, где сегодня в Париже прошел дождь, а на улицы вышли «зеленые шапки», чтобы протестовать против повышения налогов на табачные изделия, — так вот, наша реальность может оказаться в «крыльях» распределения, а может, в центре. И если учесть динамическую природу функции, то получается…
Он сначала не поверил. Легко вывел, формулы достаточно просты — во всяком случае, для него, занимавшегося квантовой физикой всю сознательную жизнь.
Можно изменить психоидную составляющую. Значит, можно изменить расположение максимума. Значит, можно… Черт, к этой мысли нужно сначала привыкнуть!
Можно манипулировать реальностями, манипулировать физически, смещая ближе к максимуму или дальше от него. Да, это стандартные склейки и ветвления, ничего формально нового. Ничего, кроме неожиданного обстоятельства: статистическая физика многомирия — так он назовет созданную им новую науку — позволяет сознательному наблюдателю влиять на функцию распределения. Не на физическую реальность, конечно, но на распределение волновых функций, это чистая математика.
Переходить из одной реальности в другую?
Если попробовать…
Нет. Он серьезный ученый, а не молодой авантюрист. Нужно еще раз десять проверить каждую формулу, каждый символ, каждый знак, вдуматься в суть, потом — завтра! — собрать семинар, доложить, выслушать возражения — а они будут, и в большом количестве! — разбить оппонентов их же оружием — формулами, убедить…
В чем?
И главное — зачем?
Впервые в жизни Тезье подумал, что истинный, меняющий мировоззрение физический эксперимент можно провести не в лаборатории, не на Большом коллайдере, не с помощью дорогостоящей аппаратуры, а здесь и сейчас — сидя в кресле. Это выглядит безумием, а может, таковым и является, но это безумие подготовлено всем развитием физики за последние лет восемьдесят. Лучшие умы. Они прекрасно понимали, что изобретают не просто формулы, не просто описывают странную квантовую реальность. Они понимали, что создают Вселенную — такой, какой она не была раньше.
Или не понимали?
Эверетт мог понимать. Довел ли он вычисление до конца? В новостях передавали, что бумаги, полвека хранившиеся в сейфе, содержат одиннадцать листов, как выразился комментатор, «с непонятными формулами и без единого нормального слова». Что такое «нормальное» слово, и зачем нужно слово там, где логика расчета и математических граничных условий ведет за собой так же, как тропа, проложенная в густом лесу, но ясно видимая даже в полночь. Нужно только идти, не сворачивая, подчиняясь логике пути.
Тезье подумал, что мысленный разговор с собой — от страха. Да, он боялся того, что сделал. Того, что получилось. Интересно — о, боже, как интересно! — было бы сравнить его расчет с расчетом Эверетта. Тезье был уверен, убежден, готов был отдать голову на отсечение, во всяком случае в фигуральном смысле, за то, чтобы увидеть десять страниц, не показанных в новостях. Сумел ли Эверетт сделать то, что после него никому не приходило в голову?
И Тезье не пришло бы, если бы не озарение.
Он похолодел от неожиданной мысли. Разве он единственный из физиков видел страницу? В мире достаточно прекрасных ученых, разбирающихся в квантовой механике на уровне, никому более недоступном. Де Ла Фоссет, Горен, Юсикава. Горделли. Каремор. Луисотт. Бардеев. Кого он забыл? О ком не подумал? Кто из них — или кто-то другой, ему неизвестный — сидит сейчас перед экраном компьютера или перед листом исписанной формулами бумаги и, как он, смотрит и думает, смотрит и понимает, смотрит и знает. Ноу хау. Самое великое ноу хау в природе!
А может, кто-то из них, пока он тут распыляет свой разум в сомнениях, уже сопоставил формулы, принял решение, разветвил миры, сместил максимум распределения? Может, мироздание уже изменилось? Может, он, Тезье, уже живет, существует, бездействует не в той реальности, где родился, окончил школу и университет, защитил диссертацию, работал в ЦЕРНе, написал двести семнадцать статей, сделал несколько важных открытий в квантовой теории поля, получил сначала Мейеровскую, а два года спустя Нобелевскую премию, женился — поздно, да, но зато по любви, и был счастлив в том мире, в той реальности, которой, возможно, больше не существует…
Если я это помню, подумал он, значит, именно в этой реальности я сейчас и нахожусь. Если меняется реальность, меняется память. Или… Он знал, конечно — сам участвовал в дискуссии во время Батлеровского симпозиума три года назад, — что есть минимум две главные точки зрения на проблему ветвления и наблюдателя. По версии Меклера — Динова, память наблюдателя полностью замещается. В каждой ветви память другая и соответствует мировой линии из конкретного прошлого. Иначе человек сошел бы с ума от того, что помнил бы десятки, сотни, а может, миллиарды и триллионы прошлых ветвей, ведь любая из них могла привести к сегодняшнему состоянию! А может, правы физики — несть им числа, и трудно назвать, кто был первым, — считающие, что память все-таки сохраняется, и наблюдатель, оказавшись в новой для него реальности, продолжает жить прежними воспоминаниями. Выходя из дома, он помнит улицу такой, какой она была раньше, до ветвления. И ведь есть в психологии (психология физики — особый разговор!) примеры и того, и другого поведения. Много примеров. Много бесспорных исследований.
И как выбрать?
Но мы — любой из нас — все равно выбираем. Каждую минуту, каждое мгновение. Чем нынешний выбор отличается от обычного? Только знанием результата?
Тезье с трудом поднялся из-за стола и подошел к окну. Солнце склонилось к закату, исчезло за покатой крышей дома напротив, и здание казалось темным, безжизненным и безнадежным. Там на семи этажах размещались офисы двух десятков фирм, названий которых Тезье не помнил, а скорее, никогда и не знал. Все окна были темными — странно. Обычно там и по ночам светились три-четыре окна, а в предвечернее время — десятки. Еще не поздно. Почему же?..
Холодок пробежал по спине. Мало ли почему… Случайности в мире так часты…
Далекая телебашня стояла на своем месте — хорошо.
Жаклин…
Почему он вспомнил о жене только сейчас? Он должен был подумать о ней сразу, как только закончил вычисление и получил результат.
— Жаклин! — крикнул Тезье, понимая, что она не услышит из своей комнаты. Жена никогда не нарушала его уединение и никому не позволяла ему мешать. Может, поэтому он так много успел в жизни. А может, поэтому не успел сделать многое из того, что мог. Кто скажет?
— Жаклин!
Он доковылял до двери, потянул на себя тяжелую створку…
Боже!
Дверь всегда открывалась легко.
Он вцепился в ручку… Раньше ручка была в форме ятагана, а сейчас…
Она круглая!
Что-то с памятью или…
Я сделал это?!
Он все-таки раскрыл дверь и крикнул во всю силу легких:
— Жаклин!!
Крик отразился от стен длинного коридора, заканчивавшегося большим окном, а может, дверью на балкон. В коридор выходили по три закрытые двери с каждой стороны. Это стало для Тезье шоком, потому что должна была быть одна — направо — дверь в супружескую спальню и другая — налево — всегда открытая, раздвижная, в кухню.
— Жаклин… — выдохнул в безнадежной попытке позвать жену Тезье.
Нет ответа.
Он не знал, за какой из шести дверей нужно искать.
И есть ли в этой реальности у него жена.
При полном эмоциональном раздрае и ужасе, поднимавшемся к голове неумолимо и беспощадно, разум у Тезье работал нормально. Настолько нормально, что, ужасаясь, профессор четко представлял причину своего существования в двух запутанных квантовых состояниях — рациональный ум отдельно, эмоции отдельно. Понимание, впрочем, возникло немного погодя, а сначала, стоя на пороге кабинета и глядя в глубину никогда не существовавшего коридора, он чуть не обмочился от страха, думая, не ошибся ли в последней формуле, не стал ли этот мир результатом простой перестановки плюса и минуса или неверной записи суммы волновых функций.
Этого быть не могло. Невозможно изменить реальность, всего лишь написав формулу. Математические значки на бумаге. Наблюдатель влияет на объект измерения. Наблюдатель преобразует мир. Эти слова в последние лет двадцать стали в квантовой физике обыденными. Да, преобразует, да, влияет, но на уровне элементарных частиц!
Тезье понимал — пока подсознательно, — что эта отговорка гроша ломаного не стоит. Потому что, записав последнюю формулу, которую он перед этим десять раз перепроверил, он не мир изменил. Он вычислил — и, значит, создал реально — другую форму функции распределения квантовых миров. Находящихся в суперпозиции. Неразрывно связанных. Всех. Бесконечно большое число миров, описываемых общей волновой функцией, которую он написал. Всего лишь написал. Ручкой на бумаге. Даже в компьютер переписать не успел.
Это не имело значения. Он-то прекрасно понимал: никакого значения это не имело.
Функция распределения изменилась, как только он сделал выбор. А выбор заключался в том, что, переписывая уже почти готовую последовательность формул, он все-таки учел (а ведь долго раздумывал — надо ли) фактор декогеренции некоторых членов суперпозиции. Не всех. Некоторых. Чтобы новая, рассчитанная им функция распределения миров имела более пологий максимум. Формально — чтобы максимальное число запутанных реальностей оказалось «под колпаком» центральной части распределения. Такое распределение более устойчиво, хотя и отличается (математически да, физически почти нет) от нормального распределения Гаусса.
Сделав выбор, он и оказался… нет, не в другой реальности. В своей, конечно. В своей, потому что воспоминания у него не изменились. Он по-прежнему лауреат Нобелевской премии. По-прежнему глава физического факультета Нового Парижского университета. По-прежнему женат на самой замечательной женщине во Вселенной, Жаклин, в которую влюбился, когда она училась у него в теоргруппе. Брак они заключили через неделю после того, как он признался студентке в любви и немедленно сделал официальное предложение. Университет Жаклин, впрочем, оставила, она больше любила мужа, чем физику.
— Жаклин!
Двери молчали.
Понимание произошедшего притупило эмоции, кроме одной — страха, что здесь и сейчас Жаклин не существует.
И он — один.
Тезье подошел к первой двери справа и толкнул. От удара дверь распахнулась, и он по инерции сделал шаг в комнату, которую сразу узнал: он тут спал последние десять лет, после того, как они с Жаклин решили вести раздельный образ жизни.
То есть? Это еще откуда?
Черт возьми, подумал он. Процесс релаксации! Память постепенно приспосабливается, старая память замещается новой, и какое-то время он будет (должен, по крайней мере) помнить две свои прожитые жизни. Две ветви, которые сейчас сначала склеились, а затем, через квантовое время (он сам это рассчитал!) вновь разветвились. Время релаксации зависит от продолжительности склейки, от числа склеившихся реальностей…
Но его личная реальность измениться не могла! Никакая математика, никакие формулы не могут изменять физический мир!
Конечно, не могут. Не формулы ветвят реальности, а принятые решения.
Но не настолько же! Никакой мысленный эксперимент…
Не никакой, а смотря какой.
Я не менял реальности! Выводя формулы квантовой статистической физики, он, Тезье, представлял последствия. Смещение максимума распределения.
Но не настолько же!
Тезье отступил в коридор и захлопнул дверь. Напротив была дверь в спальню Жаклин. Квартиру они перепланировали восемь лет назад, когда… Он пока не мог вспомнить, что произошло. Вспомнит. Конечно, вспомнит. Когда забудет, что на этом месте была кухня, дверь в которую всегда была открыта.
В вычислении он сместил максимум распределения на величину квантовой неопределенности. На абсолютно незначительную, безопасную величину. Даже наблюдатель с очень короткой памятью не мог заметить.
Значит…