— Не «ну», а Эверетт, который умер полвека назад, предсказал, что существуют параллельные миры. Ты видел «Трех в звездолете»? Впрочем, может, и фильма такого нет. Мы-то с тобой видели, а видел ли ты — не знаю.
— Что ты, черт побери, несешь, Барри?
— Посмотри за окно, Олли. Там — через дорогу — стеклянный куб с вертолетной площадкой на крыше. Здание «Интернешнл Пластик, инкорпорейтед».
— Барри… То есть…
Это действительно Остмейер? Уши, ямочка…
— Ты же знаешь, что через дорогу — Стептон-парк. Сто лет ему, если не больше.
— Во-о-т…
Остмейер не встал, не подошел к окну. Он знал, что Олли говорит правду. Он закрыл глаза и вернулся в реальность, которая была ему знакома с детства, с первого воспоминания: как он упал на острый край лежавшей на полу штуки, было очень больно, он заревел, и мама его подхватила… Вспомнилось ярко, как в стереофильме.
Как теперь жить?
И еще. В этой реальности был свой Остмейер? Тот, кто здесь вел дело Эверетта. Сейчас может открыться дверь, и войдет настоящий хозяин кабинета.
И что тогда?
«Детектив Остмейер», — позвал его тихий голос. Говорил точно не Олли. Олли молча изучал Остмейера, которого вроде бы знал, но теперь сильно сомневался.
«Детектив Остмейер», — повторил голос, и Остмейер вспомнил — память на этот раз не отказала, — где и когда слышал этого человека.
Эверетт. Марк Оливер Эверетт. Остмейер отпустил его и другого тоже, адвоката, у него не было оснований их задерживать, и, насколько он знал, Эверетт улетел в Вашингтон. Там он сейчас и находился, во всяком случае коллега, детектив Карпентер, не сообщил больше никаких сведений.
«Да, — сказал голос Карпентера. — Многое изменилось, для вас тоже, вы это почувствовали, верно?»
Остмейер промолчал. Он не знал, как ответить. Не что — а как. Вслух? Мысленно? Подумать — и Карпентер услышит? В телепатию Остмейер не верил, двух телепатов-шарлатанов он как-то задержал на сутки, потом, правда, пришлось отпустить, но что это за люди, он успел представить. Нет никакой телепатии.
А что тогда?
— Вы связаны с этим делом, и вы с нами запутаны, — сказал Карпентер.
Запутан? Впутался по самое не могу? И называется это квантовой суперпозицией волновых функций метавидуума. Точно. Так и называется, что бы это ни означало.
— Мне прилететь в Вашингтон? — спросил Остмейер. То ли вслух, то ли мысленно — он и сам не понял.
«Нет», — ответил голос, которого он не слышал раньше. Не узнал, но знал. Эверетт. Не Марк, а Хью Третий.
«Нет, — повторил Эверетт, — вам нужно дождаться, когда закончится релаксация».
«Закончится что?»
Он и это знал. Релаксация. Физический процесс установления личности метавидуума. В запутанном равновесном состоянии не имеет значения, находится ли часть метавидуума в Вашингтоне, часть в Сан-Хосе, а еще часть, может быть, в галактике М31, которую чаще называют Туманностью Андромеды.
— Хорошо, — сказал он, — я жду.
Остмейер почувствовал, что он не один. То есть один, конечно, но и не один в то же время. Кого-то он знал, кого-то узнал сейчас — смутно, далеко, близко, рядом, в нем самом, отдельно, вместе. Двое Эвереттов, которых он различил по цвету мысли — у старшего, умершего полвека назад, мысли были ярко-оранжевыми, а у молодого, хотя какая молодость в семьдесят лет, но все-таки молодого, так ему представлялось, мысли были цвета кофе с молоком, если налить в чашку с двойным кофе одну чайную ложечку холодного молока, как он обычно делал.
Алан Бербидж, добрый день, Алан. Доктор Шеффилд, мое почтение. Миссис Шерман… Вителия… Лучше Вита — согласен. Доктор Армс, Ализа… Доктор Кодинари, мы вместе теперь, добрый день…
И Карпентер, конечно.
— Барри…
А это Киперман.
Остмейер открыл глаза и посмотрел на коллегу взглядом, от которого тот отшатнулся, как от пощечины. Киперман инстинктивно потянулся к наплечной кобуре под пиджаком, инстинктивно отдернул руку, инстинктивно поднялся, инстинктивно повернулся на каблуках и так же инстинктивно покинул комнату, тихо прикрыв за собой дверь. Уже в коридоре Олли то ли пришел в себя, то ли забыл о случившемся — отправился к себе в закуток и занялся разбором улик по делу об ограблении магазинчика Волфсона на углу Веллингтон-авеню и бульвара Хостингера.
Остмейер посидел еще минут десять, ощутил наконец Я, потерял себя, нашел себя. Идти или ехать было незачем и некуда, для запутанных волновых функций не существует расстояний в пространстве — времени.
Я улыбается.
* * *
Я ищет реальность, наиболее подходящую Я как метавидууму. Цель — изменить функцию распределения, чтобы реальности, совместимые с выбором, оказались в максимуме. Разбросанные по краям распределения, волновые функции плохо совместимы, а некоторые даже не входят в суперпозицию.
Все достаточно просто, поскольку Я — метавидуум и влияет на функцию распределения одним своим присутствием в той или иной реальности. Математика достаточно проста, и Я использует для поиска окончательных решений частные заготовки. Формулы, которые вывел, будучи всего лишь мультивидуумом по имени Хью Эверетт Третий.
Я, конечно, представляет, почему Я — оба Эверетта, два адвоката, двое полицейских, двое квантовых физиков… Закон парных сочетаний, как принцип зарядовой нейтральности Вселенной. Каждая ветвь разветвляющихся, склеивающихся и независимо развивающихся миров непременно нейтральна, иначе ветви, заряженные по-разному, прекратили бы свое существование за квантовое время взаимодействия. Квантовые флуктуации вынужденно создают и такие реальности, но они настолько недолговечны, что в общем балансе и, тем более в расчете функции распределения, не играют роли. Нужно учесть, что существуют и большие флуктуации, вроде тех, что высекают из квантового вакуума не виртуальную пару «электрон — позитрон», но пару реальную — как на границе эргосферы черной дыры. В природе существует все, что не противоречит ее законам.
Я пробегает мысленным взором «ближайшие» реальности, отличающиеся на величину квантового смещения. Для классических реальностей, где только и могут существовать люди, квантовая единица на деле может означать (и означает) очень много. Иногда — так много, что жизнь становится невозможна, и планета погибает в жаре расширившейся солнечной короны, а то и вовсе не рождается из-за неудачного распределения масс в протопланетном облаке.
Я выбирает миры. Это легко — просмотреть, прочувствовать. Миров бесконечно много, и Я не может учесть все. Впрочем, можно попытаться, хотя для этого придется отказаться от понятия времени, и Я пока не знает, возможно ли это в принципе, но, главное, — если возможно, не приведет ли к всеобщему коллапсу волновой функции или — что ничем не лучше — к декогеренции, распаду сознания Я на бесконечное число сознаний и подсознаний составляющих Я индивидуумов.
И еще. Я понимает, внезапно, неизбежно и радостно, что ничто человеческое Я не чуждо. Я любит, Я ненавидит, Я скорбит, радуется, верит (странное ощущение — вера, но она у Я есть, как есть и неверие). Я хочет бродить по институтскому парку в Принстоне, по тропинкам, по которым ходили в разное время Эйнштейн, Вигнер, Уилсон, Линде, множество ученых, чьи мысли и идеи структурировали реальности, вне воли и понимания их создателей изменяли распределение вероятностей, смещали максимумы — по сути, создавали будущее, бесконечное число разных будущих.
Я противоречит себе, это важное качество метавидуума. Метавидуум внутренне противоречив по определению — иначе Я не может эволюционировать, а эволюция неизбежна, как рост энтропии.
Шеффилд — противоположность Кодинари. Ализа бешено ревнует Лауру к Алану, Лаура отвечает взаимностью. Это хорошо, хотя и составляет определенное неудобство, когда Я принимает важные решения. Однако неудобство с лихвой компенсируется эмоциональностью.
Есть, однако, изъян. Или, напротив, достоинство, которое Я пока не оценивает. Я-Вителия запутана с Лиз Эверетт, покончившей с собой, во всех известных Я классических реальностях. Из-за принципа неопределенности Лиз ушла из жизни в интервале от 1992 до 1997 года, сведя счеты с жизнью на Гавайях, в Рио-де-Жанейро, Сиднее, Джакарте и даже в Осаке. Важно, что запутанность Виты и Лиз не приводит к физической склейке, и Лиз не становится частью Я. Я ощущает это как ущербность и неопределенность причин и следствий. Я — не совершенное существо, Я это понимает. Прекрасно — есть возможность развития! Я это печалит, потому что Я не может понять Я полностью. Возможно ли это в принципе — понять Я?
* * *
Алан и Ализа вернулись в Принстон поздним вечерним рейсом. Ализа пыталась вздремнуть, но мысли и чувства не давали расслабиться. Она ощущала себя частью Я и еще кого-то, большего, чем Я. Она пыталась мысленно создавать математические структуры, Алан сначала помогал, потом подумал, что это ни к чему, а оставшийся в Вашингтоне Хью сказал, что математика отвлекает Я от движения к цели. Хью был прав, но математические символы рождались сами по себе, Ализа ничего не могла с этим поделать. Тогда вмешалась Лаура, заметив, что Ализа пытается с помощью математики отвлечься от чувства более значительного — от любви к Алану.
«Ты ревнуешь!»
«Да», — призналась Лаура, и Алан подумал вслух, чтобы обе слышали:
— Девочки, я люблю вас обеих, ведь это то же, что любить себя.
— А себя ты любил всегда! — с иронией подхватила Ализа.
Алан смотрел в окно, самолет начал снижаться, запад нещадно горел угасающим солнечным пламенем, и Алан видел не только жгучую фотосферу, но смутные очертания короны. Непривычное зрелище, о котором Хью сказал, что теперь, похоже, Я может воспринимать недоступные прежде нюансы — например, контрасты в яркости и много чего еще, для индивидуума недоступное.
— Мамочка, как красиво! — воскликнула Вита, видевшая, то, что видел Алан, и то, что видела Лаура, и то, что было перед глазами Хью и Шеффилда. В первые мгновения девочке было страшно, она подумала, что возвращаются кошмары, от которых ее избавила доктор Шолто, но Лаура взяла дочь за обе руки, Алан ее успокоил радостной эмоцией, Хью довольно резко заставил страх уснуть в общем подсознании, а раскрывшаяся перед Витой память Я оказалась такой увлекательной, что девочка погрузилась в нее, вскрывая слой за слоем. Память сопротивлялась, как желе, которое Вита рассекала ложечкой, чтобы отправить в рот сладкий кусочек детской радости.
— Осторожнее, милая, — беспокойно предупредила Лаура. — Наша общая память может оказаться для тебя непосильной.
— Не может, — вмешался Хью. Он ехал в убер-такси по Драйн-плаза, направляясь в отель, зарезервированный в прошлой реальности. — Наша память потрясающе интересна, я вижу такие глубины, ты их тоже видишь, и кое-что тебя наверняка могло бы шокировать, если бы твоя память была отделена от общей…
— Секс, например, — буркнул Карпентер, вспомнивший о ночных бдениях с Анитой Гаспаро, его прежней любовницей, которую он однажды с заранее продуманным цинизмом, оскорбил. Анита влепила ему ожидаемую (он знал ее характер!) пощечину, собрала вещи и убралась из его квартиры. Вспомнил он и о первой ночи Лауры с будущим отцом Виты, будто все происходило с ним самим, и он перепугался, что те же картины может увидеть Вита… Нет, успокоил Марк, успевший адаптироваться в общем котле памяти. Виту, как всех нас, не может шокировать ничто, даже…
Он вспомнил бурные похождения юности, когда являлся домой рано утром, мать стояла у окна и пыталась разглядеть его, возвращавшегося с очередной любовной… не нужно называть это… кто сказал?.. Отец? Ты не был чопорным и всегда называл вещи своими именами. Да, сынок… Ты никогда не называл меня сынком! Дело не в том, как кого назвать, дело в сути, она теперь тоже общая. Отец, я понимаю тебя, но не могу не осуждать, я теперь помню, как ты отзывался о маме!
Послушайте, сказал Карпентер, и коллега Остмейер присоединился к этой мысли, оставьте память в покое, у Я будет много времени, чтобы структурировать память, это очень увлекательно (особенно для Виты, сердито подумала Лаура, а Вита поцеловала маму и вспомнила… ой, что же это…), это очень увлекательно, повторил Карпентер, но давайте к делу.
Дело мы и так делаем, сказали Хью с Аланом. Шеффилд кивнул, стоя перед сейфом, где лежали закрытые дела, ждавшие часа, когда бумаги можно будет за давностью лет отправить в мусоросжигатель, а Кодинари отстранился, он только что вник, понял и оценил красоту математики Эверетта. Математики, которую с детства терпеть не мог, не знал, не понимал, а сейчас прочувствовал ее красоту, куда большую, чем красота зимнего рассвета, женской груди, музыки Вивальди и композиций Марка.
Математика…
Функция распределения вероятностей квантовых миров многомирия.
Все хорошо. Я летит в Принстон, в Сан-Франциско, едет в отель «Бертон», входит в свою квартиру на улице Мажори, держит мать за руку, обнимает за плечи Ализу, прикорнула на плече Алана, Я…
Группа миров с квантовой скоростью (квант пространства, деленный на квант времени) смещается к максимуму, и скоро…
Что-то не так.
Я ощущает тревогу. Неожиданную, невнятную.
Опасность.
* * *
Профессор Шарль Тезье, возглавлявший физический факультет Нового Парижского университета, Нобелевский лауреат 2029 года, выключил компьютер, потянулся, заложив руки за голову, и подумал, не предполагая, что думает словами русского поэта девятнадцатого века, которого он не только не читал, но о существовании которого даже не слышал.
«Исполнен долг, завещанный от бога мне, грешному…»