— А такси?
— Примерно столько же.
— Нужно быстрее.
— Но…
— Алан, мы уже сместили максимум!
— Я не…
— Стойте где стоите. Закройте глаза. Ализа — вы тоже. Дайте мне руку. Нет, обнимите. Лучше я — вас.
Стало темно.
* * *
В полете молчали. Марк, сидевший у окна, закрыл шторку и спал. Или делал вид, что спал. Кодинари решил, что Эверетт не хочет разговаривать, сердится, ему нужно сейчас не в Вашингтон лететь по причине, которой он не понял и понимать не хотел, ему нужно было репетировать новую программу, без него ребята сделают все, как он показывал, но души в их исполнении не будет, и, когда он вернется — Марк надеялся, что пропустит только одну репетицию, — придется начинать заново.
Кодинари же, напротив, воспринял поездку как возможность еще раз вырваться из рутины. Когда позвонил детектив Карпентер из Вашингтона и попросил (попросил, да, но так, что Кодинари не мог отказаться) прибыть для выяснения важных вопросов, связанных с делом Эверетта, когда он сказал довольно резко «Извините, детектив, я занят, и если вам нужна информация, свяжитесь с детективом Остмейером, с ним мы уже беседовали», когда он это сказал и прервал связь, сердитый на весь мир и особенно на полицию Сан-Хосе и Вашингтона, когда он захотел вызвать миссис Чарлз и попросить, чтобы она приготовила кофе покрепче, раздался звонок с неопределимого номера, и голос, который он не знал, но узнал сразу, сказал: «Дик, ты должен приехать, и Марк тоже, обязательно!»
Он не стал звонить Марку, предупредил миссис Чарлз, что будет отсутствовать день-другой, клиентов, записанных на сегодня и завтра, переписать на более позднее время, не беспокоить его по пустякам, а пустяки — это все, что происходит сейчас в мире. Он вызвал такси, отправился в Мартин-хауз и уже не помнил, какие слова произнес, но сказал, видимо, нечто, заставившее Эверетта прервать репетицию, бросить музыкантам что-то вроде «Продолжайте без меня, мне нужно срочно уехать», и они помчались в аэропорт. Билеты он заказал и оплатил, когда здание аэровокзала уже вздымалось перед машиной, как айсберг, отколовшийся от безмолвного антарктического ледника. На регистрации они оказались последними, салон самолета был полупустым, в ряду из трех кресел они сидели вдвоем, и Кодинари на мгновение показалось… померещилось… почудилось… что в пустое кресло справа опустилась Марта в узком зеленом платье, в котором она была в тот день, он еще сказал ей, что платье ее стройнит, и поцеловал в щеку, хотя мог в губы, он до сих пор мучил себя вопросом: почему тогда он поцеловал жену в щеку, а не в губы, как обычно.
Кресло было пустым. Обед он все-таки съел — аппетита не было, но и отказаться не смог.
Эверетт спал или делал вид, что спит, самолет летел или делал вид, что летит, потому что движение почти не ощущалось. Марк злился, и адвокат это чувствовал, а может, Марк спал, а чувства обманывали Кодинари, как в тот день, когда Марта…
Не думать о белой обезьяне.
Стало темно.
* * *
Что-то было не так…
Что-то было не так с самого начала.
С той минуты, когда Кодинари переступил порог его кабинета. Еще до того, как был вскрыт пакет и на свет явились одиннадцать исписанных математическими значками листов.
В правом кресле у окна сидит детектив Карпентер, на угловом диванчике — девочка Вителия, странное существо, в свои двенадцать лет она выглядит на девять, а говорит, будто взрослая женщина. Девочку обняла ее мать, журналистка Лаура Шерман. Нервничает. Она тоже полагает, будто что-то идет не так? Шеффилду передается (флюиды? Эмпатия? Напряженные нервы?) ее состояние, и, может, потому возникла мысль — что-то пошло не так, и теперь…
Явились Кодинари с Эвереттом, Эльза доложила и заняла место свидетеля, в левом кресле. На ней было зеленое платье с широким темным поясом. И большая брошь на груди — Шеффилд прежде не видел этой броши у Эльзы, и не будь ситуация столь напряженной, непременно спросил бы. О броши? Или о платье?
Почему? То есть не «почему не спросил», а «почему не обратил внимания»?
Такого не могло быть. Эльза все время была у него на глазах. Вышла секунд на десять, чтобы встретить Кодинари.
Черт. А кресла? Они всегда так стояли. Но ведь раньше… Об этом он тоже не подумал? Когда он приехал в офис утром, эти кресла… Да, как всегда, как много лет! В кабинете было два — ДВА — кресла. Одно у окна, другое — перед столом, а у противоположной стены всегда стоял стол Эльзы. Кресло было — маленькое, Эльза сама его выбирала, чтобы ей было удобно.
Будто прорвало плотину.
Стены в кабинете были покрашены в светло-зеленый цвет. И белый потолок. Так любил отец, и так было много лет… Когда вошли Кодинари с Эвереттом, стены были белыми — как сейчас, а потолок — как сейчас — светло-голубым.
Шеффилд не мог встать. Ноги… Он их не чувствовал. Руки… Он сцепил ладони так, что побелели костяшки пальцев.
— Эльза, дорогая… Ты помнишь? В то утро, когда вскрыли пакет… Какое на тебе было платье, дорогая Эльза?
— Зеленое, шеф, мое любимое, с широким поясом. А почему… О, господи…
Вспомнила. Она тоже вспомнила.
— Не красное?
Эльза молчала.
Что-то пошло не так.
В висках застучали молоточки, заломило затылок. Давление? Стресс? Шеффилд зажмурился.
Стало темно.
* * *
Они стояли на ступенях перед входом в небоскреб, возвышавшийся, будто Стена Вокруг Мира из старого рассказа Когсуэла. Алан с детства помнил этот литературный образ, был поражен масштабом — точнее, словами, описывавшими Стену. И еще здание напоминало знаменитый «черный обелиск» Кларка, лунное послание инозвездной цивилизации.
Алан пытался сосчитать этажи, но такой возможности архитектор не предоставил — никаких стыков, окон, сплошной темный — не черный, а очень темный серый камень. Может — даже скорее всего! — не камень, а другой материал, почти не отражавший солнечного света. Если бы в здании были окна, стекла слепили бы не хуже тысячи зеркал.
— Боже… — повторяла Ализа, крепко уцепившись за локоть Алана. — Боже… Боже…
Шок.
Люди входили, выходили, мужчины, женщины, молодые и пожилые, в темных костюмах и чуть более светлых платьях. На первый взгляд казалось, что все носили одинаковую одежду, но на второй взгляд — чуть более внимательный — оказывалось, что это не так. Разнообразие фасонов, стилей и, в какой-то мере, цветов поражало. Именно это, а не здание, стало для Ализы шоком — в своем привычном брючном костюме она почувствовала себя Золушкой, которой еще не коснулась волшебная палочка феи.
— Пойдем, — нетерпеливо сказал Эверетт, — нас ждут.
— Где мы? Что это все?.. — потребовал ответа Алан, взглядом пытаясь найти двери, впускавшие и выпускавшие людей. Дверей не было: люди входили в стену, выходили из стены, это не поражало и выглядело естественным, хотя Алан не понимал, почему у него возникло такое ощущение.
Их ждали, и он знал — кто и зачем. Не мог вспомнить, но с ним такое случалось: просыпаешься утром в незнакомом месте, пытаешься понять, куда перенесся во сне, и только несколько ужасных секунд спустя узнаешь свою комнату, светильник на потолке, шкаф в простенке и окно, куда неистово бьется спозаранку вставшее и еще не растратившее сил солнце.
— Ализа, дорогая, все хорошо, — сказал он, и Эверетт одобрительно кивнул. — Мы в Вашингтоне, это Харвей-стрит, дом девятнадцать, здесь находится офис доктора Шеффилда.
Он обнял Ализу за плечи и впервые за годы знакомства ощутил слабый аромат ее духов, запах ее волос и кожи. Он обнял Ализу крепче и потерся щекой об ее щеку, неуклюже поцеловал в нос, а потом в губы, и она — к изумлению Алана — ответила на поцелуй. Для него это оказалось еще большим шоком, чем перемещение в пространстве — времени, которое можно было бы назвать телепортацией, если бы Алан не знал, что произошедшее имело совсем другую физическую природу.
— Пойдем, — повторил Эверетт, и Ализа отстранилась.
— Пожалуйста, Алан, — сказала она. — Не сейчас.
Разумные слова в неразумном мире.
Они так и пошли — обнявшись. Эверетт немного опередил их и, прежде чем войти в стену, показав пример спутникам, достал из кармана пиджака пачку «Кента», выбил сигарету, зажег ее, взмахнув рукой, как фокусник, закурил и протянул пачку Алану.
Алан вытащил сигарету привычным жестом, но смутился под взглядом Ализы и положил сигарету в карман. Эверетт впереди, а они следом прошли сквозь стену — подумаешь, невидаль.
Он узнал холл. Он был здесь несколько часов назад. Слева лифты, справа кафетерий, впереди огромное, во всю стену, мозаичное панно, изображающее древних, средневековых и современных философов и монахов, моряков на каравеллах, королей и королев, мужчин и женщин, род занятий которых нужно было вообразить. Множество людей, выведших человечество из тьмы незнания и неумения.
Он повел Ализу к лифтам вслед за Эвереттом, зная одно, понимая другое и не представляя, как совместить знание с пониманием.
— Какой этаж? — спросил Эверетт.
— Седьмой, но…
Эверетт кивнул, и лифт пошел вверх.
— Послушайте, — сказал Алан, — что-то здесь не так.
— Да, — согласился Эверетт, — но совсем не то, о чем вы думаете.
Лифт остановился, дверь открылась, Эверетт вышел в коридор и сделал Алану с Ализой приглашающий жест. Дым от сигареты почему-то приобрел сизый оттенок, но Эверетт продолжал дымить. Алан взял Ализу под руку и пошел по знакомому коридору вслед за Эвереттом. Он уже бывал здесь. Когда? Он помнил коридор другим, даже более того — другими, разными. Помнил, что двери были справа, и что двери были слева, и что двери были по обе стороны, и что дверей не было вообще, и коридор тянулся до противоположной стены долгой голубой пещерой, как туннель заброшенного метро.
Ализа смотрела по сторонам, будто тоже что-то узнавала, хотя этого быть не могло — она поднялась сюда впервые и узнавать ей было нечего.
— Алан, — сказала она, — пожалуйста, не оставляй меня.
Он крепче сжал ее локоть.
Эверетт остановился перед дверью с номером 777, поднял руку, чтобы постучать, но передумал — толкнул дверь ногой. Дверь истончилась в воздухе и исчезла. Внутри оказалась белая пустота, куда не хотелось входить и погружаться в пространство, как в молоко.
Эверетт вошел.
— Входите, нас ждут, — услышал Алан его голос из белого мрака.
Они переступили порог. Это была обычная приемная обычного адвоката, знакомая настолько, что Алан узнал постер, висевший на стене рядом с высоким, под потолок, коричневым шкафом.