«Что я несу?»
Шеффилд широко раскрыл оба глаза и смотрел на детектива с изумлением.
— Что вы несете, Карпентер? — перебил он полицейского, нанеся ему, таким образом, глубокую служебную и человеческую травму.
— Следы вашей дезоксирибонуклеиновой кислоты, обнаруженные на ручке сейфа…
— Послушайте, Карпентер! Вы-то должны понимать, что это результат интерференции, часть общего смещения квантовой функции распределения!
«Господи, что я несу!»
— Шеф, вам накрыть в кабинете или в гостевой комнате?
Уверенный голос Эльзы вернул Шеффилда в реальность.
— В гостевой, — сказал он. — Мы уже идем.
Он встал и, обойдя стол, подал руку детективу, чтобы тому было легче выбраться из глубокого кресла.
— Спасибо, — пробормотал Карпентер, удержав ладонь адвоката в своей дольше, чем позволяли приличия.
Он прошел следом за Шеффилдом в приемную, оттуда в комнату, дверь в которую не заметил (недопустимая оплошность!), войдя в офис. На журнальном столике были разложены на тарелочках салаты, куриный шницель, ростбиф, спаржа, что-то еще, чего Карпентер никогда не пробовал и точно знал, что пробовать не будет, потому что один лишь внешний вид блюда вызвал у него отвращение. Он сел на низкий диванчик подальше от отвратительного блюда, на которое тут же нацелился адвокат, обладавший, видимо, меньшей чувствительностью или большим аппетитом.
— Это запеченный кальмар, очень вкусно, попробуйте, не пожалеете, — сообщил Шеффилд, проследив за взглядом детектива. Есть не хотелось. Карпентер понимал: не «что-то пошло не так», не так вообще все, и все служебные инструкции он сейчас нарушил, из следственного отдела его точно выставят, а может, вообще из полиции. Поделом.
Мысль не вызвала ожидаемого возмущения. Карпентер надел на вилку клубок чего-то отвратительного, заставившего сжаться желудок. Отправил в рот, чувствуя, что сейчас наступит конец всему, но он обязан, хочет того или нет, — спасти мир. Мир ни в чем не виноват, более того — мир ничего не подозревает и, возможно, погибнет, если он сейчас не съест отвратительный, но почему-то аппетитно пахнувший кусок кальмара или темного вещества, о котором слышал по телевизору в научно-познавательной передаче, правда, переключил канал, так и не узнав, чем темное вещество грозит человечеству.
Конец света не наступил — напротив, Карпентеру показалось, что свет в комнате стал ярче, глаза сидевшего напротив адвоката сверкали дьявольским пламенем, а слова, которые Шеффилд произносил, не забывая отправлять в рот еду, запоминались навсегда, хотя Карпентер не представлял, что означало «всегда» в данном конкретном случае: навсегда до конца ужина, навсегда до конца жизни или навсегда до конца Вселенной.
Кто-то ему звонил, и после пятого звонка Карпентер выключил телефон, совершив очередной служебный проступок, ни в немалой степени его не обеспокоивший.
Заглянула миссис Риковер, спросила, принести ли кофе и сколько подать чашек, потому что с минуты на минуту приедут Лаура с Витой.
— На всех, — ответил Шеффилд. — И себе тоже, милая Эльза.
Он не называл Эльзу милой при посторонних, и она восприняла это как знак. Лицо женщины осветилось удивительным внутренним светом, омолодившим ее лет на тридцать.
Когда вошли Лаура с дочерью, Карпентер размышлял о том, что может произойти с любой заданной ветвью альтерверса в случае, если максимум квантовой функции распределения смещается на единицу взаимодействия. Будет ли новое распределение соответствовать гауссову или, возможно, пуассоновскому, или новое распределение нужно рассчитывать по волновым функциям каждой взаимодействующей ветви. И насколько взаимодействие наблюдателя с системой ветвей может реально сместить распределение. Возможно ли это хотя бы в принципе?
— Конечно, возможно, — отвечая то ли на свои мысли, то ли на незаданный вопрос детектива, сказал Шеффилд и обратился к Лауре: — Дорогая миссис Шерман, я читал ваши материалы, они произвели на меня огромное впечатление. Садитесь сюда. Вы, дорогая Вителия, рядом с мамой, а ты, Эльза, — ближе ко мне. Это — детектив Карпентер, он будет охранять нас от неожиданностей, которых наверняка окажется больше, чем нам бы хотелось. Кстати, как к вам правильнее обращаться, дорогая Вителия? Может, правильнее — Лиз?
— Все равно, — улыбнулась девочка. Она скинула туфли и прижалась к матери, Лаура обняла дочь, поцеловала в щеку и повторила вслед за ней:
— Все равно, доктор Шеффилд.
* * *
— Кто я? — переспросил Эверетт, отошел к окну, встал рядом с Аланом, и Ализа удивилась, насколько эти два человека похожи. Сходство было не внешним, увиденное не совпадало с внутренним, более важным, знанием. У Алана было чуть удлиненное лицо, уши больше, чем ей нравились у мужчин, и торчали они, как два локатора. Руки… Она не обращала раньше внимания на руки Алана — длинные и худые, ладони широкие, а пальцы, напротив, будто принадлежали пианисту и способны были охватить больше двух октав.
Эверетт был другим — выше, крупнее, пропорциональнее сложенный. Он иначе смотрел. Взгляд Эверетта привлекал внимание настолько, что все остальное — губы, нос, лоб — теряло значение. Его можно было полюбить потому, что он соответствовал женскому идеалу мужчины. Таким должен выглядеть любимый, готовый подставить плечо, унести на закат, уберечь от опасностей. Судя по книге Бирна, настоящий Эверетт таким не был — эгоист, гедонист, и жену предавал без тени сомнений. Описанного Бирном Эверетта Ализа полюбить не смогла бы и очень жалела его супругу, как же ее звали, забыла… да, Нэнси.
И все же у двух мужчин было что-то настолько общее, что Ализа не воспринимала их как двух разных людей.
— Кто я? — переспросил Алан, повторив за Эвереттом не только слова, но и оттенки звуков и смыслов, все оттенки внутреннего содержания. Ответ содержался в вопросе, не в словах, а в том, что стояло за ними.
— Вы… — сказала Ализа. — Ты… Вы оба… Или ты один…
— Да, — сказали они одновременно.
— Мультивидуум?
Неприятное слово, не определяющее сути. Придуманное для теоретических рассуждений, но потому хотя бы понятное.
— Неприятное слово, — улыбнулся Эверетт. — Сути оно не определяет.
— Но по смыслу подходит, — возразил Алан.
— Но как…
— Я меньше всего думал, соответствуют ли мои формулы физической реальности, — объяснил Эверетт и кивнул Алану, тот кивнул в ответ и продолжил. Они, подумала Ализа, действительно запутаны, как два фотона, разнесенные в пространстве — времени на миллионы километров и десятки лет.
— Ализа, — говорил Алан, — если теория логична, красива и объясняет все, что прежде было в физике противоречиво и вызывало кривотолки, такая теория не может не оказаться правильной, даже если невозможно придумать ни одного эксперимента, чтобы доказать ее применимость.
— Мы — одно, — заявил Эверетт, казалось бы, перебив Алана, но Ализа не заметила, что говорить стал другой человек. Мысль продолжалась, и Ализа спросила:
— Не хотите ли выпить? Закурить? Оба. Ваши любимые сигареты? «Кент», насколько я помню? Алан? Доктор Эверетт?
— Нет, — ответил Алан, помедлив. — Вчера… да, вчера я не мог прожить без сигарет и виски. И еще без…
Он поморщился и с неудовольствием оглянулся на Эверетта. Тот невозмутимо слушал, сложив руки на груди.
— Без проституток. — Смущение Алана сказало Ализе больше, чем он мог выразить голосом. — Тот Эверетт… Вы… Если верить Бирну, каждый раз, приезжая в Лос-Анджелес, вы посещали публичный дом, а однажды помогли одной из женщин в ее делах.
— Нет, — отрезал Алан. Он никогда не был в Лос-Анджелесе. Никогда не посещал публичный дом.
— Нет, — покачал головой Эверетт. — Видите ли, Ализа… Я буду вас так называть, доктор Армс, мне так удобнее… Видите ли, дорогая Ализа, все гораздо сложнее, чем вам представляется. Максимум распределения сдвинулся, во взаимодействии сейчас участвуют не те ветви, что прежде, и человек, которого вы видите перед собой, не тот, кем был минуту или полчаса назад. И Алан не тот, каким был вчера. Максимум начал смещаться, когда доктор Кодинари достал из конверта одиннадцать листов…
— Я поняла! — Ализа подняла упавший на пол фломастер и дописала формулу, которую не закончил писать Алан. — Так, да? По сути, больцмановское смещение, кривая остается той же, но максимум сдвигается в зависимости от матрицы плотности, и частицы… я говорю о частицах, но вы-то понимаете, что это означает в данном случае… частицы из одной ветви оказываются в другой, ближайшей по квантовым характеристикам. Смещение на величину квантовой неопределенности. Как молекулы в закрытом сосуде, если его нагреть.
Эверетт кивнул. Алан смотрел на формулы, будто завороженный.
— Господи, — пробормотал он, — вот оно что!
— И вы, — Ализа ткнула пальцем в Эверетта, — не тот Хью Третий, который был гедонистом, любил женщин, изменял жене, не обращал внимания на собственных детей, выпивал, курил «Кент»…
— Я даже фирмой не руководил, — улыбнулся Эверетт. — И да, терпеть не могу выпивку, с детства не любил. Отец, он был офицером, пытался меня приучить к алкоголю, но ничего не вышло. По-моему, это что-то генетическое…
— Вы так думаете? — удивилась Ализа. — Вы все-таки Эверетт, верно? Генетически один человек.
— Казалось бы. Но мы с ним, — он кивнул на Алана, — тоже один человек, однако отличия вы прекрасно видите.
— Да, — согласилась Ализа. — Алан… — Она запнулась. Хотела, чтобы он произнес, наконец, слова, которых она ждала три последних года. Готова была сказать их сама.
— Алан, — повторила она, — пожалуйста…
Нужно было отвечать. Алан, будто слепой, сделал шаг, остановился, протянул к Ализе руки, отвел взгляд, спрятал руки за спину, отступил…
— Алан…
— Ализа, — пробормотал Алан. — Ализа, дорогая, я не тот, кого вы… Я — другой, понимаете? Это ужасно!
— Хватит препираться, — резко сказал Эверетт. — Мир меняется каждое мгновение, даже чаще, каждый квант времени. Максимум смещается все быстрее, и, если мы…
Он помолчал долю секунды и закончил скорее спокойным и умиротворенным голосом, нежели резким и беспощадным:
— Если мы не решим эту проблему сейчас, то скоро ее станет невозможно решить. В распределении изменится не только максимум, но и форма.
— И когда, — голос его опять приобрел исчезнувшую было жесткость, — дело дойдет до изменения физических законов, наступит конец. Точка. Сингулярность.
Эверетт вещал.
— Сначала изменения будут незначительны, но этого окажется достаточно, чтобы начали разрываться межатомные связи, предметы рассыплются в пыль, дома обрушатся, Земля и планеты сойдут с орбит, потому что изменится гравитационная постоянная, ядерные реакции синтеза в центре Солнца прекратятся, и эта зараза мгновенно распространится на все ветви альтерверса, на все многомирие! Мгновенно, потому что речь не о передаче информации, а об изменении самих основ…
— Перестаньте! — Ализа опустилась на диван, закрыла уши руками, а Эверетт пожал плечами, улыбнулся, неожиданно опустился перед Ализой на колени и сказал тихо, спокойно и убедительно:
— Ализа, милая, все будет. Все, чего вы от меня ждете. Не сейчас. Сейчас нам нужно ехать. Лететь. Спешить.
— Спасать мир? — Ализа хотела, чтобы в ее голосе звучала ирония, но произнесла два слова с беспомощностью ребенка, которому сказали, что он большой молодец и герой, а сам он чувствовал себя маленьким, беззащитным и слабым.
— Да, — твердо произнес Эверетт и оглянулся, ожидая от Алана подтверждения.
Алан достал телефон.
— Выключен, — констатировал он с удивлением. Включил. Мелодия соединила на дисплее две ладони, аппарат ожил и разразился длинной серией звоночков, сложившихся в бессмысленное подобие мелодии.
— Это Лаура, — сообщил Эверетт. — Ответьте, Алан, скажите, что мы будем… Сколько нужно времени, чтобы попасть отсюда в офис Шеффилда?
— Где это? — спросила Ализа.
— В Вашингтоне, — ответил Алан. — Три часа, если успеем к ближайшему рейсу.
— Самолет? — спросил Эверетт.
— Да.
Шеффилд широко раскрыл оба глаза и смотрел на детектива с изумлением.
— Что вы несете, Карпентер? — перебил он полицейского, нанеся ему, таким образом, глубокую служебную и человеческую травму.
— Следы вашей дезоксирибонуклеиновой кислоты, обнаруженные на ручке сейфа…
— Послушайте, Карпентер! Вы-то должны понимать, что это результат интерференции, часть общего смещения квантовой функции распределения!
«Господи, что я несу!»
— Шеф, вам накрыть в кабинете или в гостевой комнате?
Уверенный голос Эльзы вернул Шеффилда в реальность.
— В гостевой, — сказал он. — Мы уже идем.
Он встал и, обойдя стол, подал руку детективу, чтобы тому было легче выбраться из глубокого кресла.
— Спасибо, — пробормотал Карпентер, удержав ладонь адвоката в своей дольше, чем позволяли приличия.
Он прошел следом за Шеффилдом в приемную, оттуда в комнату, дверь в которую не заметил (недопустимая оплошность!), войдя в офис. На журнальном столике были разложены на тарелочках салаты, куриный шницель, ростбиф, спаржа, что-то еще, чего Карпентер никогда не пробовал и точно знал, что пробовать не будет, потому что один лишь внешний вид блюда вызвал у него отвращение. Он сел на низкий диванчик подальше от отвратительного блюда, на которое тут же нацелился адвокат, обладавший, видимо, меньшей чувствительностью или большим аппетитом.
— Это запеченный кальмар, очень вкусно, попробуйте, не пожалеете, — сообщил Шеффилд, проследив за взглядом детектива. Есть не хотелось. Карпентер понимал: не «что-то пошло не так», не так вообще все, и все служебные инструкции он сейчас нарушил, из следственного отдела его точно выставят, а может, вообще из полиции. Поделом.
Мысль не вызвала ожидаемого возмущения. Карпентер надел на вилку клубок чего-то отвратительного, заставившего сжаться желудок. Отправил в рот, чувствуя, что сейчас наступит конец всему, но он обязан, хочет того или нет, — спасти мир. Мир ни в чем не виноват, более того — мир ничего не подозревает и, возможно, погибнет, если он сейчас не съест отвратительный, но почему-то аппетитно пахнувший кусок кальмара или темного вещества, о котором слышал по телевизору в научно-познавательной передаче, правда, переключил канал, так и не узнав, чем темное вещество грозит человечеству.
Конец света не наступил — напротив, Карпентеру показалось, что свет в комнате стал ярче, глаза сидевшего напротив адвоката сверкали дьявольским пламенем, а слова, которые Шеффилд произносил, не забывая отправлять в рот еду, запоминались навсегда, хотя Карпентер не представлял, что означало «всегда» в данном конкретном случае: навсегда до конца ужина, навсегда до конца жизни или навсегда до конца Вселенной.
Кто-то ему звонил, и после пятого звонка Карпентер выключил телефон, совершив очередной служебный проступок, ни в немалой степени его не обеспокоивший.
Заглянула миссис Риковер, спросила, принести ли кофе и сколько подать чашек, потому что с минуты на минуту приедут Лаура с Витой.
— На всех, — ответил Шеффилд. — И себе тоже, милая Эльза.
Он не называл Эльзу милой при посторонних, и она восприняла это как знак. Лицо женщины осветилось удивительным внутренним светом, омолодившим ее лет на тридцать.
Когда вошли Лаура с дочерью, Карпентер размышлял о том, что может произойти с любой заданной ветвью альтерверса в случае, если максимум квантовой функции распределения смещается на единицу взаимодействия. Будет ли новое распределение соответствовать гауссову или, возможно, пуассоновскому, или новое распределение нужно рассчитывать по волновым функциям каждой взаимодействующей ветви. И насколько взаимодействие наблюдателя с системой ветвей может реально сместить распределение. Возможно ли это хотя бы в принципе?
— Конечно, возможно, — отвечая то ли на свои мысли, то ли на незаданный вопрос детектива, сказал Шеффилд и обратился к Лауре: — Дорогая миссис Шерман, я читал ваши материалы, они произвели на меня огромное впечатление. Садитесь сюда. Вы, дорогая Вителия, рядом с мамой, а ты, Эльза, — ближе ко мне. Это — детектив Карпентер, он будет охранять нас от неожиданностей, которых наверняка окажется больше, чем нам бы хотелось. Кстати, как к вам правильнее обращаться, дорогая Вителия? Может, правильнее — Лиз?
— Все равно, — улыбнулась девочка. Она скинула туфли и прижалась к матери, Лаура обняла дочь, поцеловала в щеку и повторила вслед за ней:
— Все равно, доктор Шеффилд.
* * *
— Кто я? — переспросил Эверетт, отошел к окну, встал рядом с Аланом, и Ализа удивилась, насколько эти два человека похожи. Сходство было не внешним, увиденное не совпадало с внутренним, более важным, знанием. У Алана было чуть удлиненное лицо, уши больше, чем ей нравились у мужчин, и торчали они, как два локатора. Руки… Она не обращала раньше внимания на руки Алана — длинные и худые, ладони широкие, а пальцы, напротив, будто принадлежали пианисту и способны были охватить больше двух октав.
Эверетт был другим — выше, крупнее, пропорциональнее сложенный. Он иначе смотрел. Взгляд Эверетта привлекал внимание настолько, что все остальное — губы, нос, лоб — теряло значение. Его можно было полюбить потому, что он соответствовал женскому идеалу мужчины. Таким должен выглядеть любимый, готовый подставить плечо, унести на закат, уберечь от опасностей. Судя по книге Бирна, настоящий Эверетт таким не был — эгоист, гедонист, и жену предавал без тени сомнений. Описанного Бирном Эверетта Ализа полюбить не смогла бы и очень жалела его супругу, как же ее звали, забыла… да, Нэнси.
И все же у двух мужчин было что-то настолько общее, что Ализа не воспринимала их как двух разных людей.
— Кто я? — переспросил Алан, повторив за Эвереттом не только слова, но и оттенки звуков и смыслов, все оттенки внутреннего содержания. Ответ содержался в вопросе, не в словах, а в том, что стояло за ними.
— Вы… — сказала Ализа. — Ты… Вы оба… Или ты один…
— Да, — сказали они одновременно.
— Мультивидуум?
Неприятное слово, не определяющее сути. Придуманное для теоретических рассуждений, но потому хотя бы понятное.
— Неприятное слово, — улыбнулся Эверетт. — Сути оно не определяет.
— Но по смыслу подходит, — возразил Алан.
— Но как…
— Я меньше всего думал, соответствуют ли мои формулы физической реальности, — объяснил Эверетт и кивнул Алану, тот кивнул в ответ и продолжил. Они, подумала Ализа, действительно запутаны, как два фотона, разнесенные в пространстве — времени на миллионы километров и десятки лет.
— Ализа, — говорил Алан, — если теория логична, красива и объясняет все, что прежде было в физике противоречиво и вызывало кривотолки, такая теория не может не оказаться правильной, даже если невозможно придумать ни одного эксперимента, чтобы доказать ее применимость.
— Мы — одно, — заявил Эверетт, казалось бы, перебив Алана, но Ализа не заметила, что говорить стал другой человек. Мысль продолжалась, и Ализа спросила:
— Не хотите ли выпить? Закурить? Оба. Ваши любимые сигареты? «Кент», насколько я помню? Алан? Доктор Эверетт?
— Нет, — ответил Алан, помедлив. — Вчера… да, вчера я не мог прожить без сигарет и виски. И еще без…
Он поморщился и с неудовольствием оглянулся на Эверетта. Тот невозмутимо слушал, сложив руки на груди.
— Без проституток. — Смущение Алана сказало Ализе больше, чем он мог выразить голосом. — Тот Эверетт… Вы… Если верить Бирну, каждый раз, приезжая в Лос-Анджелес, вы посещали публичный дом, а однажды помогли одной из женщин в ее делах.
— Нет, — отрезал Алан. Он никогда не был в Лос-Анджелесе. Никогда не посещал публичный дом.
— Нет, — покачал головой Эверетт. — Видите ли, Ализа… Я буду вас так называть, доктор Армс, мне так удобнее… Видите ли, дорогая Ализа, все гораздо сложнее, чем вам представляется. Максимум распределения сдвинулся, во взаимодействии сейчас участвуют не те ветви, что прежде, и человек, которого вы видите перед собой, не тот, кем был минуту или полчаса назад. И Алан не тот, каким был вчера. Максимум начал смещаться, когда доктор Кодинари достал из конверта одиннадцать листов…
— Я поняла! — Ализа подняла упавший на пол фломастер и дописала формулу, которую не закончил писать Алан. — Так, да? По сути, больцмановское смещение, кривая остается той же, но максимум сдвигается в зависимости от матрицы плотности, и частицы… я говорю о частицах, но вы-то понимаете, что это означает в данном случае… частицы из одной ветви оказываются в другой, ближайшей по квантовым характеристикам. Смещение на величину квантовой неопределенности. Как молекулы в закрытом сосуде, если его нагреть.
Эверетт кивнул. Алан смотрел на формулы, будто завороженный.
— Господи, — пробормотал он, — вот оно что!
— И вы, — Ализа ткнула пальцем в Эверетта, — не тот Хью Третий, который был гедонистом, любил женщин, изменял жене, не обращал внимания на собственных детей, выпивал, курил «Кент»…
— Я даже фирмой не руководил, — улыбнулся Эверетт. — И да, терпеть не могу выпивку, с детства не любил. Отец, он был офицером, пытался меня приучить к алкоголю, но ничего не вышло. По-моему, это что-то генетическое…
— Вы так думаете? — удивилась Ализа. — Вы все-таки Эверетт, верно? Генетически один человек.
— Казалось бы. Но мы с ним, — он кивнул на Алана, — тоже один человек, однако отличия вы прекрасно видите.
— Да, — согласилась Ализа. — Алан… — Она запнулась. Хотела, чтобы он произнес, наконец, слова, которых она ждала три последних года. Готова была сказать их сама.
— Алан, — повторила она, — пожалуйста…
Нужно было отвечать. Алан, будто слепой, сделал шаг, остановился, протянул к Ализе руки, отвел взгляд, спрятал руки за спину, отступил…
— Алан…
— Ализа, — пробормотал Алан. — Ализа, дорогая, я не тот, кого вы… Я — другой, понимаете? Это ужасно!
— Хватит препираться, — резко сказал Эверетт. — Мир меняется каждое мгновение, даже чаще, каждый квант времени. Максимум смещается все быстрее, и, если мы…
Он помолчал долю секунды и закончил скорее спокойным и умиротворенным голосом, нежели резким и беспощадным:
— Если мы не решим эту проблему сейчас, то скоро ее станет невозможно решить. В распределении изменится не только максимум, но и форма.
— И когда, — голос его опять приобрел исчезнувшую было жесткость, — дело дойдет до изменения физических законов, наступит конец. Точка. Сингулярность.
Эверетт вещал.
— Сначала изменения будут незначительны, но этого окажется достаточно, чтобы начали разрываться межатомные связи, предметы рассыплются в пыль, дома обрушатся, Земля и планеты сойдут с орбит, потому что изменится гравитационная постоянная, ядерные реакции синтеза в центре Солнца прекратятся, и эта зараза мгновенно распространится на все ветви альтерверса, на все многомирие! Мгновенно, потому что речь не о передаче информации, а об изменении самих основ…
— Перестаньте! — Ализа опустилась на диван, закрыла уши руками, а Эверетт пожал плечами, улыбнулся, неожиданно опустился перед Ализой на колени и сказал тихо, спокойно и убедительно:
— Ализа, милая, все будет. Все, чего вы от меня ждете. Не сейчас. Сейчас нам нужно ехать. Лететь. Спешить.
— Спасать мир? — Ализа хотела, чтобы в ее голосе звучала ирония, но произнесла два слова с беспомощностью ребенка, которому сказали, что он большой молодец и герой, а сам он чувствовал себя маленьким, беззащитным и слабым.
— Да, — твердо произнес Эверетт и оглянулся, ожидая от Алана подтверждения.
Алан достал телефон.
— Выключен, — констатировал он с удивлением. Включил. Мелодия соединила на дисплее две ладони, аппарат ожил и разразился длинной серией звоночков, сложившихся в бессмысленное подобие мелодии.
— Это Лаура, — сообщил Эверетт. — Ответьте, Алан, скажите, что мы будем… Сколько нужно времени, чтобы попасть отсюда в офис Шеффилда?
— Где это? — спросила Ализа.
— В Вашингтоне, — ответил Алан. — Три часа, если успеем к ближайшему рейсу.
— Самолет? — спросил Эверетт.
— Да.