Так вот — мы живем в многомирии, это современная наука уже признала. Вселенная одна, а миров в ней бесконечно много просто потому, что Вселенная — квантовый объект и описывается волновой функцией. Бесконечно сложной функцией, но это не имеет принципиального значения. Никто никогда не сможет волновую функцию Вселенной записать на чем бы то ни было. Это все равно что создать такую же бесконечно сложную Вселенную. Запомните главное, Шеффилд: Вселенная — квантовый объект и находится в суперпозиции всех своих состояний[3]. А число состояний бесконечно велико. Более того, среди бесконечного множества состояний Вселенной есть состояния, не включающие время. И есть состояния, где время возникло. Есть миры, созданные внешней силой — назовите ее Богом или сверхразумом, неважно. Есть миры, не созданные никем, и они могут быть даже сложнее тех, что созданы искусственно. Есть миры, где физические законы точно такие, как у нас. Есть миры, где законы физики принципиально от наших отличаются. Есть бесконечно большое число миров, в точности таких, как наш — миры, где живем и мы с вами, Шеффилд, и где я говорю вам точно те же слова, а вы делаете вид, что слушаете, а на самом деле механически запоминаете, и это от вас не зависит, как независимо от вашего желания в вашу память крепко, как надписи на вавилонских табличках, врезались изображения формул и математических символов с одиннадцати страниц эвереттовского меморандума. И есть миры, где вы слушать не стали и прогнали меня как шарлатана, морочащего вам голову… Не возражайте, Шеффилд, такие миры есть, потому что Вселенная существует во всех своих бесконечных вариантах, среди которых есть даже такие, которые отличаются один от другого всего лишь разными траекториями одного-единственного электрона.
Запоминайте дальше.
Когда я… Лучше я буду о себе в третьем лице, хорошо? А то вы, похоже, решили, что у меня раздвоение личности.
В январе пятьдесят седьмого научный руководитель Эверетта Джон Арчибальд Уилер внимательно прочитал диссертацию своего ученика и пришел в ужас. Уилер был замечательным физиком, но, в отличие от Эверетта, для него существовали кумиры. Два кумира, идеям которых он доверял, как любой математик доверяет первому постулату Эвклида: между двумя точками можно провести только одну прямую — в любом пространстве, каким бы сложным оно ни было. Уилер верил постулату Бора о коллапсе волновой функции. Уилер верил, что вся квантовая механика — только математический аппарат для описания реальности. Не больше. И вот перед ним диссертация Эверетта, где синими чернилами на белых листах написано, что Вселенная — такой же квантовый объект, как электрон или фотон. И что у Вселенной есть волновая функция, столь же физически реальная, как сама Вселенная. Собственно, Вселенная и есть волновая функция. Уилер не мог этого принять, но не смог найти в диссертации ни одной логической или математической ошибки, ничего, к чему можно было бы придраться. Все математически правильно, логически неоспоримо. И красиво, черт побери! Умопомрачительно красиво, а какой физик устоит против красивой теории, где нет ни единого логического изъяна?
Уилер с Эвереттом спорил. Уилер Эверетта просил не идти против течения. Не восстанавливать против себя великого Бора и, следовательно, весь физический истеблишмент. Да, красиво, да, логично. Но неправильно! Такого не может быть! Не может существовать бесконечное число равноправных в физическом смысле миров в единственной квантовой Вселенной! Это абсурд!
Но Уилер был честным ученым. Не найдя ни одного аргумента против идеи Эверетта, он дал «добро» на защиту. Более того, отправил диссертацию в Копенгаген — Бору, чтобы тот дал свою оценку. В отрицательном результате Уилер не сомневался. Бор ответил даже более резко, чем Уилер ожидал. Идею многих миров Бор отверг.
Диссертацию Эверетт защитил в апреле пятьдесят седьмого. Все необходимые формулы многомирия там были. Все необходимые слова сказаны. Только в одном Эверетт все-таки последовал требованию учителя. Слова были сказаны, но так, что понять их можно было по-разному. Как говорится, sapienti sat. В июле в журнале «Reviews of Modern Physics» Девитт — он тогда был временным редактором — опубликовал статью Эверетта — очень сильно сокращенный вариант диссертации. Там даже sapienti мог не быть sat. Настолько, что Уилер при корректуре добавил свой комментарий — по видимости поддержавший Эверетта, по сути отвергший его идеи.
Шеффилд, я это к тому, что, когда Эверетт писал окончательный вариант диссертации для передачи Уилеру, у него уже была идея продолжения. Идея, которую он с учителем обсуждать не стал — не хотел ввязываться в бессмысленную дискуссию с ожидаемым финалом. Пусть сначала пройдет защита. А после защиты…
Жизненная трагедия Эверетта заключалась в том, что после защиты не было ничего. Эверетт надеялся, что его работу заметят. Будут обсуждать, критиковать — и тогда он опубликует дополнение. Самое важное, на самом деле, в его работе. Нельзя — Эверетт был прагматиком и прекрасно понимал — публиковать более сильную идею прежде, чем физики согласятся с первой, изначальной, простой, по сути: о бесконечном числе миров, рождающихся каждое мгновение просто потому, что во Вселенной каждое мгновение что-то происходит, и каждое мгновение есть выбор из двух и более вариантов.
Алан отхлебнул из бутылки, закашлялся, отхлебнул еще и закашлялся сильнее. Шеффилд хотел встать, похлопать Бербиджа по спине, сказать, что не следует ему пить, не умеет он пить виски, и вообще хватит говорить непонятное.
Вместо этого Шеффилд закрыл глаза, чтобы не видеть Бербиджа. Он и уши заткнул бы, чтобы не слышать, но руки лежали плетьми на столе, и поднять их Шеффилд не мог — все равно что сдвинуть с места пирамиду Хеопса.
Шеффилд не хотел продолжения. Знал, что услышит страшное. Почему? Физика — чистая, никому не нужная физика. Но Шеффилду стало страшно. Не от слов — слов он не понимал. Не от голоса Бербиджа — голос он перестал слышать. Страх возник сам по себе, ни от чего, будто в давно забытом детстве, когда он, маленький, лежал в кроватке, свернувшись клубочком, мама выключила свет и вышла, и в темноте возилось нечто черное, огромное, душное, подходило, протягивало руки…
Что… что было потом?
— Что было потом? — спросил Шеффилд.
— Ничего. — Алан курил, жадно вдыхая дым, и ответил не на вопрос адвоката, а на свой, сказанный, но не заданный. — Не было ничего. Вы представляете, Шеффилд, каково жить, зная, что главную идею, главную работу вы не сможете не только опубликовать, никакой физический журнал не примет статью к публикации, нет, вы даже обсудить ее не сможете, даже намекнуть! Вы сказали «А» — ждите, пока люди с вами согласятся, и только после этого говорите «Б». Если сказать «Б» раньше времени, люди и от «А» отвернутся окончательно.
А? Б? О чем он? С каждым новым словом Бербиджа страх, родившийся из тьмы, все ближе подбирался к свету. Если открыть глаза, страх взорвется, как брошенная наугад граната, станет больно.
— Не надо!
Кто это сказал? Кто-то третий вошел и вбросил два слова, будто дважды выстрелил?
— Что?
Бербидж замолчал наконец, и адвокат смог разлепить веки. Страх не взорвался, но и не растворился в ярком свете, густом, как сметана.
— Что? — переспросил Бербидж.
Ответить Шеффилд не успел. Медленно начала открываться дверь, и адвокат указал пальцем. Было тяжело, но он смог. То, чего он боялся, сейчас входило в дверь, невидимое и неотвратимое.
Алан обернулся на звук.
— Миссис Риковер! — воскликнул он. — Могу я попросить еще бутылку?
Эльза высоко подняла брови. Встретив вопросительный взгляд Шеффилда, сказала:
— Звонит миссис Чарлз из офиса доктора Кодинари. У них что-то произошло, и она хочет говорить с вами, шеф. И она не хочет, чтобы доктор знал о звонке.
— Странно… — Шеффилд почесал переносицу, пытаясь сосредоточиться. — Хорошо, Эльза, переведите разговор на меня.
— Уже. — Эльза кивнула на лежавший на столе Шеффилда телефон.
— Пожалуйста, — подал голос Алан, — сделайте громкий звук, я… мне нужно…
Он не закончил фразу, не сумев придумать внятное объяснение, почему ему непременно нужно слышать, что скажет миссис Чарлз.
Шеффилд провел пальцем по экрану, оставив телефон лежать на столе.
— Доктор Шеффилд? — Голос был взволнованный и, как показалось Алану, испуганный.
— Да, миссис Чарлз. Доктор Кодинари в порядке, полагаю?
— Не уверена. Сейчас его нет на месте, и я решила… Прошу прощения. У нас ночью было… вторжение… пропал документ.
— Я знаю.
— Полиция не обнаружила… то есть камеры наблюдения… Простите, я волнуюсь…
— Что-то произошло еще, миссис Чарлз? — догадался Шеффилд.
— Да. Только что звонил детектив Остмейер. Они пытались найти отпечатки пальцев взломщиков, ничего не нашли, но сняли молекулярные следы с поверхности сейфа. Провели анализ обнаруженных ДНК…
— Что? — изумился Шеффилд. — Это невозможно! Даже частичное секвенирование занимает минимум неделю! Полицейский дурит вам голову, миссис Чарлз, если утверждает, что ваша ДНК…
— Не моя, — перебила миссис Чарлз. — И он сказал, что сейчас этот анализ — достаточно полный, чтобы делать уверенные выводы — производят в течение двадцати четырех часов, а при необходимости и быстрее. Так вот, эксперты обнаружили ДНК, которые могли принадлежать мистеру Эверетту и…
Она замялась.
— Эверетту? — продолжал удивляться Шеффилд. — Зачем бы мистеру Эверетту красть документ, который и так принадлежит ему? И почему его не увидели камеры?
— Ох, там был еще второй набор данных. Я потому и звоню, чтобы предупредить. Ваша ДНК, доктор.
Шеффилд хотел воскликнуть «Моя?», он так бы и сделал при любых иных обстоятельствах, но сейчас сумел извлечь из себя только неопределенный вздох.
— Данные по вашей ДНК, доктор, — с оттенком извинения в голосе, будто она сама была виновата, произнесла миссис Чарлз, — по словам Остмейера, есть в полицейской базе данных.
Естественно. В базе есть все обо всех, кто работает или сотрудничает с органами безопасности, будь то полиция, ФБР, АНБ, ЦРУ и любая другая охранная и правоохранительная структура. Не говоря, конечно, обо всех гражданах США, кто когда бы то ни было оказывался объектом внимания этих структур.
— Полагаю. Это. Ошибка, — произнес Шеффилд, четко отделяя слова друг от друга.
Ошибки быть не могло. Искусственный интеллект, настроенный на решение проблем распознавания, еще ни разу не ошибся, это Шеффилду было известно. На ум пришла и другая, более здравая мысль:
— Это результат расследования, верно, миссис Чарлз? Детектив не имел права сообщать вам… Почему вам, собственно?
— Не знаю, — растерялась миссис Чарлз. Похоже, этот вопрос не пришел ей в голову. — Он только что звонил…
— И сообщил вам, — резко сказал Шеффилд, придя в себя настолько, что сумел просчитать развитие событий на пару ходов вперед, — догадываясь, что вы немедленно позвоните мне. Это похоже на намеренный слив информации.
— Ммм… Я об этом не подумала…
— Спасибо, миссис Чарлз, — придав голосу как можно больше теплоты, сказал Шеффилд. — Вы правильно поступили.
— Спасибо.
— Это… чушь какая-то. — Шеффилд отключил связь.
Алан покачал головой. Эльза сказала:
— Шеф, если понадобится, я сделаю заявление, что в ту ночь…
— Бога ради, Эльза! — взорвался адвокат. — Мне не нужно алиби, о чем вы? Я никогда не был в офисе Кодинари. Я понятия не имею, где этот офис находится! В Сан-Хосе я ездил единственный раз семь лет назад, когда участвовал в гражданском процессе.
— Но надо же что-то делать! — воскликнула миссис Риковер.
— Зачем? — вяло осведомился Шеффилд. — Формально я ничего не знаю. Если я начну предпринимать какие бы то ни было действия… какие, кстати?.. детектив поймет, что миссис Чарлз проговорилась. Возможно, он специально слил ей информацию, надеясь, что она поступит так, как действительно поступила. Тогда он ждет от меня действий или какой-то реакции. Я не собираюсь…
— О том, что миссис Чарлз вам звонила, — перебил адвоката Алан, — детектив, возможно, уже знает. Может, ее телефон прослушивается?
— Для прослушки нужно решение суда, но в наши дни… — Шеффилд махнул рукой.
— Вы собираетесь мириться с этой чепухой? — Эльза не могла прийти в себя от возмущения.
— Миссис Риковер, — сказал Алан, подняв с пола и протянув Эльзе пустую бутылку, — не могли бы вы сделать одолжение? Наверняка в любом ближайшем магазине есть виски. Пожалуйста, купите для меня. Любой. Мне сейчас все равно, хотя я предпочел бы «Блэк Джек». Вот сто долларов, надеюсь, этого хватит.
Эльза не нашла что возразить, хотя отказаться было необходимо. Она взглядом попросила совета у шефа, но Шеффилд о чем-то думал, глядя в потолок.
— Если вы покупаете «Блэк Джек», то должны знать, сколько стоит бутылка, — нашла она прореху в словах Алана.
— Да, — вздохнул он. — Однако я никогда не покупал виски. Раньше я его терпеть не мог, а сейчас не могу без него обходиться.
— Я принесу вам, — сказала Эльза холодно. — В бюджет фирмы заложена сумма…
Она не стала продолжать. Повернулась и вышла, громко хлопнув дверью.
Шеффилд вздохнул — как показалось Алану, с облегчением.
— Я не хотел при Эльзе, — пробормотал он. — Она очень хороший человек…
Хотел ли он сказать что-то еще?
Возможные откровения адвоката Алана не интересовали. Он помнил, на чем прервал объяснения, когда вошла миссис Риковер, и продолжил, будто не было паузы:
— Если сказать «Б» раньше времени, люди и от «А» отвернутся окончательно.
И опять чей-то голос, знакомый и неузнаваемый, произнес:
Запоминайте дальше.
Когда я… Лучше я буду о себе в третьем лице, хорошо? А то вы, похоже, решили, что у меня раздвоение личности.
В январе пятьдесят седьмого научный руководитель Эверетта Джон Арчибальд Уилер внимательно прочитал диссертацию своего ученика и пришел в ужас. Уилер был замечательным физиком, но, в отличие от Эверетта, для него существовали кумиры. Два кумира, идеям которых он доверял, как любой математик доверяет первому постулату Эвклида: между двумя точками можно провести только одну прямую — в любом пространстве, каким бы сложным оно ни было. Уилер верил постулату Бора о коллапсе волновой функции. Уилер верил, что вся квантовая механика — только математический аппарат для описания реальности. Не больше. И вот перед ним диссертация Эверетта, где синими чернилами на белых листах написано, что Вселенная — такой же квантовый объект, как электрон или фотон. И что у Вселенной есть волновая функция, столь же физически реальная, как сама Вселенная. Собственно, Вселенная и есть волновая функция. Уилер не мог этого принять, но не смог найти в диссертации ни одной логической или математической ошибки, ничего, к чему можно было бы придраться. Все математически правильно, логически неоспоримо. И красиво, черт побери! Умопомрачительно красиво, а какой физик устоит против красивой теории, где нет ни единого логического изъяна?
Уилер с Эвереттом спорил. Уилер Эверетта просил не идти против течения. Не восстанавливать против себя великого Бора и, следовательно, весь физический истеблишмент. Да, красиво, да, логично. Но неправильно! Такого не может быть! Не может существовать бесконечное число равноправных в физическом смысле миров в единственной квантовой Вселенной! Это абсурд!
Но Уилер был честным ученым. Не найдя ни одного аргумента против идеи Эверетта, он дал «добро» на защиту. Более того, отправил диссертацию в Копенгаген — Бору, чтобы тот дал свою оценку. В отрицательном результате Уилер не сомневался. Бор ответил даже более резко, чем Уилер ожидал. Идею многих миров Бор отверг.
Диссертацию Эверетт защитил в апреле пятьдесят седьмого. Все необходимые формулы многомирия там были. Все необходимые слова сказаны. Только в одном Эверетт все-таки последовал требованию учителя. Слова были сказаны, но так, что понять их можно было по-разному. Как говорится, sapienti sat. В июле в журнале «Reviews of Modern Physics» Девитт — он тогда был временным редактором — опубликовал статью Эверетта — очень сильно сокращенный вариант диссертации. Там даже sapienti мог не быть sat. Настолько, что Уилер при корректуре добавил свой комментарий — по видимости поддержавший Эверетта, по сути отвергший его идеи.
Шеффилд, я это к тому, что, когда Эверетт писал окончательный вариант диссертации для передачи Уилеру, у него уже была идея продолжения. Идея, которую он с учителем обсуждать не стал — не хотел ввязываться в бессмысленную дискуссию с ожидаемым финалом. Пусть сначала пройдет защита. А после защиты…
Жизненная трагедия Эверетта заключалась в том, что после защиты не было ничего. Эверетт надеялся, что его работу заметят. Будут обсуждать, критиковать — и тогда он опубликует дополнение. Самое важное, на самом деле, в его работе. Нельзя — Эверетт был прагматиком и прекрасно понимал — публиковать более сильную идею прежде, чем физики согласятся с первой, изначальной, простой, по сути: о бесконечном числе миров, рождающихся каждое мгновение просто потому, что во Вселенной каждое мгновение что-то происходит, и каждое мгновение есть выбор из двух и более вариантов.
Алан отхлебнул из бутылки, закашлялся, отхлебнул еще и закашлялся сильнее. Шеффилд хотел встать, похлопать Бербиджа по спине, сказать, что не следует ему пить, не умеет он пить виски, и вообще хватит говорить непонятное.
Вместо этого Шеффилд закрыл глаза, чтобы не видеть Бербиджа. Он и уши заткнул бы, чтобы не слышать, но руки лежали плетьми на столе, и поднять их Шеффилд не мог — все равно что сдвинуть с места пирамиду Хеопса.
Шеффилд не хотел продолжения. Знал, что услышит страшное. Почему? Физика — чистая, никому не нужная физика. Но Шеффилду стало страшно. Не от слов — слов он не понимал. Не от голоса Бербиджа — голос он перестал слышать. Страх возник сам по себе, ни от чего, будто в давно забытом детстве, когда он, маленький, лежал в кроватке, свернувшись клубочком, мама выключила свет и вышла, и в темноте возилось нечто черное, огромное, душное, подходило, протягивало руки…
Что… что было потом?
— Что было потом? — спросил Шеффилд.
— Ничего. — Алан курил, жадно вдыхая дым, и ответил не на вопрос адвоката, а на свой, сказанный, но не заданный. — Не было ничего. Вы представляете, Шеффилд, каково жить, зная, что главную идею, главную работу вы не сможете не только опубликовать, никакой физический журнал не примет статью к публикации, нет, вы даже обсудить ее не сможете, даже намекнуть! Вы сказали «А» — ждите, пока люди с вами согласятся, и только после этого говорите «Б». Если сказать «Б» раньше времени, люди и от «А» отвернутся окончательно.
А? Б? О чем он? С каждым новым словом Бербиджа страх, родившийся из тьмы, все ближе подбирался к свету. Если открыть глаза, страх взорвется, как брошенная наугад граната, станет больно.
— Не надо!
Кто это сказал? Кто-то третий вошел и вбросил два слова, будто дважды выстрелил?
— Что?
Бербидж замолчал наконец, и адвокат смог разлепить веки. Страх не взорвался, но и не растворился в ярком свете, густом, как сметана.
— Что? — переспросил Бербидж.
Ответить Шеффилд не успел. Медленно начала открываться дверь, и адвокат указал пальцем. Было тяжело, но он смог. То, чего он боялся, сейчас входило в дверь, невидимое и неотвратимое.
Алан обернулся на звук.
— Миссис Риковер! — воскликнул он. — Могу я попросить еще бутылку?
Эльза высоко подняла брови. Встретив вопросительный взгляд Шеффилда, сказала:
— Звонит миссис Чарлз из офиса доктора Кодинари. У них что-то произошло, и она хочет говорить с вами, шеф. И она не хочет, чтобы доктор знал о звонке.
— Странно… — Шеффилд почесал переносицу, пытаясь сосредоточиться. — Хорошо, Эльза, переведите разговор на меня.
— Уже. — Эльза кивнула на лежавший на столе Шеффилда телефон.
— Пожалуйста, — подал голос Алан, — сделайте громкий звук, я… мне нужно…
Он не закончил фразу, не сумев придумать внятное объяснение, почему ему непременно нужно слышать, что скажет миссис Чарлз.
Шеффилд провел пальцем по экрану, оставив телефон лежать на столе.
— Доктор Шеффилд? — Голос был взволнованный и, как показалось Алану, испуганный.
— Да, миссис Чарлз. Доктор Кодинари в порядке, полагаю?
— Не уверена. Сейчас его нет на месте, и я решила… Прошу прощения. У нас ночью было… вторжение… пропал документ.
— Я знаю.
— Полиция не обнаружила… то есть камеры наблюдения… Простите, я волнуюсь…
— Что-то произошло еще, миссис Чарлз? — догадался Шеффилд.
— Да. Только что звонил детектив Остмейер. Они пытались найти отпечатки пальцев взломщиков, ничего не нашли, но сняли молекулярные следы с поверхности сейфа. Провели анализ обнаруженных ДНК…
— Что? — изумился Шеффилд. — Это невозможно! Даже частичное секвенирование занимает минимум неделю! Полицейский дурит вам голову, миссис Чарлз, если утверждает, что ваша ДНК…
— Не моя, — перебила миссис Чарлз. — И он сказал, что сейчас этот анализ — достаточно полный, чтобы делать уверенные выводы — производят в течение двадцати четырех часов, а при необходимости и быстрее. Так вот, эксперты обнаружили ДНК, которые могли принадлежать мистеру Эверетту и…
Она замялась.
— Эверетту? — продолжал удивляться Шеффилд. — Зачем бы мистеру Эверетту красть документ, который и так принадлежит ему? И почему его не увидели камеры?
— Ох, там был еще второй набор данных. Я потому и звоню, чтобы предупредить. Ваша ДНК, доктор.
Шеффилд хотел воскликнуть «Моя?», он так бы и сделал при любых иных обстоятельствах, но сейчас сумел извлечь из себя только неопределенный вздох.
— Данные по вашей ДНК, доктор, — с оттенком извинения в голосе, будто она сама была виновата, произнесла миссис Чарлз, — по словам Остмейера, есть в полицейской базе данных.
Естественно. В базе есть все обо всех, кто работает или сотрудничает с органами безопасности, будь то полиция, ФБР, АНБ, ЦРУ и любая другая охранная и правоохранительная структура. Не говоря, конечно, обо всех гражданах США, кто когда бы то ни было оказывался объектом внимания этих структур.
— Полагаю. Это. Ошибка, — произнес Шеффилд, четко отделяя слова друг от друга.
Ошибки быть не могло. Искусственный интеллект, настроенный на решение проблем распознавания, еще ни разу не ошибся, это Шеффилду было известно. На ум пришла и другая, более здравая мысль:
— Это результат расследования, верно, миссис Чарлз? Детектив не имел права сообщать вам… Почему вам, собственно?
— Не знаю, — растерялась миссис Чарлз. Похоже, этот вопрос не пришел ей в голову. — Он только что звонил…
— И сообщил вам, — резко сказал Шеффилд, придя в себя настолько, что сумел просчитать развитие событий на пару ходов вперед, — догадываясь, что вы немедленно позвоните мне. Это похоже на намеренный слив информации.
— Ммм… Я об этом не подумала…
— Спасибо, миссис Чарлз, — придав голосу как можно больше теплоты, сказал Шеффилд. — Вы правильно поступили.
— Спасибо.
— Это… чушь какая-то. — Шеффилд отключил связь.
Алан покачал головой. Эльза сказала:
— Шеф, если понадобится, я сделаю заявление, что в ту ночь…
— Бога ради, Эльза! — взорвался адвокат. — Мне не нужно алиби, о чем вы? Я никогда не был в офисе Кодинари. Я понятия не имею, где этот офис находится! В Сан-Хосе я ездил единственный раз семь лет назад, когда участвовал в гражданском процессе.
— Но надо же что-то делать! — воскликнула миссис Риковер.
— Зачем? — вяло осведомился Шеффилд. — Формально я ничего не знаю. Если я начну предпринимать какие бы то ни было действия… какие, кстати?.. детектив поймет, что миссис Чарлз проговорилась. Возможно, он специально слил ей информацию, надеясь, что она поступит так, как действительно поступила. Тогда он ждет от меня действий или какой-то реакции. Я не собираюсь…
— О том, что миссис Чарлз вам звонила, — перебил адвоката Алан, — детектив, возможно, уже знает. Может, ее телефон прослушивается?
— Для прослушки нужно решение суда, но в наши дни… — Шеффилд махнул рукой.
— Вы собираетесь мириться с этой чепухой? — Эльза не могла прийти в себя от возмущения.
— Миссис Риковер, — сказал Алан, подняв с пола и протянув Эльзе пустую бутылку, — не могли бы вы сделать одолжение? Наверняка в любом ближайшем магазине есть виски. Пожалуйста, купите для меня. Любой. Мне сейчас все равно, хотя я предпочел бы «Блэк Джек». Вот сто долларов, надеюсь, этого хватит.
Эльза не нашла что возразить, хотя отказаться было необходимо. Она взглядом попросила совета у шефа, но Шеффилд о чем-то думал, глядя в потолок.
— Если вы покупаете «Блэк Джек», то должны знать, сколько стоит бутылка, — нашла она прореху в словах Алана.
— Да, — вздохнул он. — Однако я никогда не покупал виски. Раньше я его терпеть не мог, а сейчас не могу без него обходиться.
— Я принесу вам, — сказала Эльза холодно. — В бюджет фирмы заложена сумма…
Она не стала продолжать. Повернулась и вышла, громко хлопнув дверью.
Шеффилд вздохнул — как показалось Алану, с облегчением.
— Я не хотел при Эльзе, — пробормотал он. — Она очень хороший человек…
Хотел ли он сказать что-то еще?
Возможные откровения адвоката Алана не интересовали. Он помнил, на чем прервал объяснения, когда вошла миссис Риковер, и продолжил, будто не было паузы:
— Если сказать «Б» раньше времени, люди и от «А» отвернутся окончательно.
И опять чей-то голос, знакомый и неузнаваемый, произнес: