— Я вам скажу.
И сказал. От начала до конца. От слова до слова.
Как полвека назад — в день смерти.
* * *
Мы с вами почти не говорили о моей профессии, доктор Шолто, не представлялось случая. О Вителии вы знаете все, обо мне очень мало.
Я — научный журналист. Хороший журналист, говорю без ложной скромности. Пишу о физике и физиках. Астрофизика и космология тоже в зоне моих интересов. Я писала о наблюдениях встречных вселенных, доказывавших правильность хаотической бесконечной инфляции. Я писала об экспериментах на Большом коллайдере, о теориях квазисимметрии, о струнных и М-теориях… Об Эверетте и эвереттике — тоже, но меньше.
До Эверетта физики точно знали, что наша Вселенная — единственная, других нет и быть не может. Что? Видите, вы и сейчас так думаете. А представьте — из собственного опыта. Вы разговариваете с пациентом, проводите исследования и решаете, какое лечение назначить. Вы уверены, что выбрали правильно? Я не сомневаюсь в вашей компетентности, доктор Шолто!.. Изабель… Вы умная женщина и прекрасный врач, вы не можете не понимать, что, возможно, пусть и маловероятно, вы ошиблись, и лечение должно быть другим. А может, есть какой-то третий метод. Или четвертый. Да? Верно? Видите, не просто возможно, но так часто происходит… Вы выбираете. Я назвала близкую вам ситуацию, на самом деле таких жизненных ситуаций каждый день — тысячи. Почитать перед сном книгу или посмотреть телевизор. Поговорить по телефону или… Много, в общем. Когда вы выбираете, все варианты, которые вы отвергли, осуществляются тоже. Все до единого! Даже те, что остались у вас в подсознании. Сознательно вы о них не подумали, но они были возможны. И все осуществились! Без исключения. Только каждый вариант — в другой вселенной. Когда вы делаете выбор, возникают десятки, сотни, миллионы миров, где ваш выбор — иной. Огромное множество вселенных со всеми возможными вариантами вашего выбора.
Что? Вы ухватили суть, дорогая Изабель! Людей много, все выбирают — каждое мгновение. И не только люди. Животные. Растения. Представьте себе — даже камень! Сознания у него нет, но в природе существует множество вариантов даже для лежачего камня: он может пролежать еще века, на него может кто-то случайно наступить и вдавить в землю, дождь может смыть его с места… И даже для каждого атома, каждой элементарной частицы — возможно такое состояние, но возможно и другое, и третье, и миллионы… Осуществляются все — для частиц, атомов, молекул, камней, гор, животных, людей, планет, звезд, галактик…
Эверетт? Он все это и заварил. Новую физику. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году. В своей диссертации. Он писал об элементарных частицах. Когда они взаимодействуют, возможно множество вариантов, но наблюдается всегда только один. А остальные? Перестают существовать? До Эверетта физики так и предполагали. Эверетт сказал: происходит все, но каждый вариант — в другой вселенной. Это и есть идея многомирия.
Эверетт умер в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Девятнадцатого июля. Позавчера исполнилось пятьдесят лет после его смерти. Отчего умер? Сердце. Он был дома один, ночью. Жена и дочь уехали к родственникам. Сын отправился на вечеринку и вернулся утром. Застал отца уже окоченевшим.
Марк Оливер Эверетт, верно. Группа «Ежи». Конечно, это для молодых, хотя Эверетту в будущем году исполнится семьдесят. Он бодр, полон сил и планов, только что вернулся из гастролей по Юго-Восточной Азии.
Но сейчас не о нем. Почему Вита достала книгу из второго ряда, куда никогда не заглядывала? Почему именно книгу Бирна — биографию Эверетта? Почему вырвала страницы? Почему именно эти?
Там — о дочери Эверетта, Лиз. Элизабет. Она очень любила отца, а он не обращал на детей никакого внимания. Вообще. Марк всю жизнь об этом помнил, во всех интервью говорил… Его, естественно, часто спрашивают о знаменитом отце. Отец никогда с ним не разговаривал, ни с ним, ни с Лиз. Марк не знал, чем отец занимался, чем жил. Лиз это мучило, потому что… Наверняка были и другие причины. Причин в таких случаях всегда множество. Она много раз пыталась покончить с собой. Уехала с бойфрендом на Гавайи. Все это есть в книге Бирна. Лиз все-таки покончила с собой — через четыре года после смерти отца. Оставила записку: мол, ухожу в другую вселенную, чтобы быть там с отцом. Может, так и есть, ведь все варианты осуществляются!
И еще. Позавчера вскрыли пакет, который лежал в сейфе у адвоката пятьдесят лет — после смерти Эверетта. Адвокат пригласил Марка присутствовать. Эверетт только вернулся с гастролей, и пакет вскрыл его поверенный. Там оказалось одиннадцать листов с формулами — только формулы, ничего больше. Поверенный — с разрешения Марка — одну страницу переслал в редакцию «Научных новостей». Я стала обзванивать физиков, которые могли бы дать комментарий. Случайно вышла на Бербиджа, это физик из Принстона. И началось непонятное. Я разговаривала по телефону с Марком, Бербидж вырвал у меня из руки аппарат и произнес необъяснимые слова. Марк был в шоке. То, что сказал Бербидж, никто знать не мог, эти слова произнес Хью Эверетт в присутствии Марка много лет назад! И еще. Бербидж произвел на меня в первые минуты знакомства впечатление спокойного, знающего себе цену ученого. И неожиданно… Можете мне поверить, Изабель, его будто подменили. Другой человек! Мы договорились, что он полетит в Сан-Хосе, к Эверетту, чтобы посмотреть все листы. А я возвращалась в Вашингтон, когда позвонила Агнесс и сказала, что произошло с Витой. И еще: кто-то вломился в офис Шеффилда — видимо, искал пакет, которого там уже не было. И то, что сказала Вита… Вы сами слышали! Она вообразила себя Лиз Эверетт! Прочитала у Бирна? О Лиз в книге написано мало и разбросано по десятку страниц, их Вита и вырвала! Не верю в таинственное влияние книжного текста! Да, Вита очень чувствительна. Да, болезнь. Но… Не верю! Что-то другое! И я не понимаю — что. Не понимаю!
— Слова, — тихо произнесла доктор Шолто, положив ладонь на руку Лауры, — могут сыграть роль… как это в химии… катализатора. Если Вита что-то читала или слышала раньше…
— Она не читала Бирна. Она ничего не могла знать о Лиз. Вы слышали, что Вита говорила.
— Слышала и записала.
— А Бербидж? Он стал другим человеком на моих глазах! Он… Я бы сказала, если бы это не было полной чепухой…
— Да?
— Он повел себя как Эверетт, умерший полвека назад. Он был гедонистом, много курил, причем только сигареты «Кент». Бербидж знал то, что мог знать только Эверетт и еще Марк, никто больше! Если кто-то ведет себя как утка, говорит, как утка, плавает, как утка…
— То это утка, — закончила доктор Шолто. — Но, моя дорогая, что вы хотите сказать? Бербидж играл роль?
— Он не играл! Меня мало волнует Бербидж. Но ведь и Вита…
— Дорогая Лаура, я уверена: Вита проснется и все объяснит сама. Она сверхвпечатлительна, уж кому это не знать, как вам.
— Я боюсь, Изабель!
— Не нужно, дорогая. Я пришлю сестру Джексон, она вам даст пару таблеток… Вы успокоитесь и случившееся будете воспринимать более адекватно. Сейчас у вас в сознании наложилось слишком много разного и друг с другом не связанного. Порой в жизни происходят события, кажущиеся необъяснимыми только потому, что мозг пытается увязать несвязуемое. У детей, таких как Вита, это проявляется в полной мере, а вы…
— Да, — пробормотала Лаура, — я ее мать. Гены… Вы это хотите сказать?
— Я пришлю Мэри. — Доктор Шолто поднялась. — Отдохните. Время завтрака уже прошло, но Мэри принесет вам сэндвич и чай.
— Кофе.
— Нет, кофе вам сейчас ни к чему.
— Доктор…
— Да?
— Что-то ужасное происходит. Страшное. Я боюсь…
— Я вернусь вместе с Мэри…
— Что-то страшное грядет, что-то страшное… — шептала, бормотала, громко повторяла, кричала и снова шептала Лаура, не отрывая взгляда от двери, где за стеклом спала Вита.
* * *
В формулах Эверетта все кристально ясно для любого физика, когда-либо занимавшегося квантовой механикой. Но только в одном случае. Когда знаешь идею.
Все равно что читать книгу, где понятны все слова — каждое в отдельности и даже кое-какие абзацы, — но не поддается пониманию смысл текста. О чем это? Почему? Зачем? Но если тебе скажут: «Это написано о Большом Разломе две тысячи тридцать шестого года», будешь читать по-другому. Да, сейчас только тридцать второй. Да, ты не знаешь, что такое Большой Разлом, но смысл начинаешь воспринимать.
Идею Эверетт вынашивал много лет. Двадцать три, если быть точным.
— Откуда вы…
— Шеффилд, не перебивайте, я все скажу. Я все помню, все уже понимаю, но слова рассыпаются, нужно собраться… Могу я попросить миссис Риковер…
— Кофе?
— Нет. Виски. Не стаканчик. Пусть принесет бутылку, хорошо? И закурить… Могу я закурить?
— Вообще-то… Хорошо, курите, я включу кондиционер. Эльза, принесите, пожалуйста, бутылку виски. Нет, кофе пока не надо. Спасибо.
— Так я продолжу.
— Вы сказали, что в формулах все понятно, если ясна идея.
— Безусловно. Нужно знать постановку задачи. А ее знал только Эверетт.
— Вы хотите сказать, что догадались?
— Нет! Все сложнее, Шеффилд. И в то же время очень просто. В квантовой физике всегда так. Сложно и просто. Понятное и загадочное. Великолепное и ужасное. Вселенная одна, а миров бесконечно много. Жизнь и смерть — все перепутано.
— Так о чем же эти формулы?
— Возможность менять миры. Реальность. Жизнь. Прошлое. Будущее.
— Ну, вы уж сказали!
— Да! Это говорю я, Хью Эверетт Третий.
— Э-э… Прошу прощения…
— Это я прошу прощения, Шеффилд. Когда знаешь все, понимаешь, так и хочется… Спасибо, миссис Риковер. Нет, оставьте бутылку. И, если есть — большую пепельницу… Спасибо. Так вот, Шеффилд, сейчас я приблизительно… пока только очень приблизительно представляю, что сам написал полвека назад…
— Простите… Сами?
— О, господи! Да! В последний день жизни в этой реальности. Я нашел фамилию вашего отца в телефонной книге…
— Послушайте, Бербидж! О чем вы говорите? Вы хотите сказать…
— Да что вы повторяете одно и то же: «хотите сказать, хотите сказать!». Я говорю только то, что хочу сказать. Всегда говорил. Даже когда делал Нэнси предложение, я сказал то, что думал. «Я люблю тебя, но учти: у меня будут и другие женщины. Так я устроен». Она согласилась.
— Нэнси?
— Моя жена. Черт, Шеффилд. Вижу, вы все равно ничего не понимаете.
— Думаю, что так, — сухо произнес адвокат. — То, что вы говорите, выглядит бредом.
— Да! Бред. Говорю, что думаю, а думаю я сейчас, как кролик, который скачет по поляне без всякого смысла. Послушайте. Я начал это в себе ощущать, когда увидел лист, показанный в новостях. Не сразу узнал, да и как мог? Только через несколько часов, в Сан-Хосе, стал понимать…
— Что понимать?!
— Идею квантовой статистики многомировой Вселенной.
— Что?
— Не берите в голову, Шеффилд. Физику я буду обсуждать с физиками. Вам скажу главное. Мысли я привел в порядок и больше не буду путать себя с собой.
— Себя с собой, ну-ну, — пробормотал Шеффилд. Он имел дело и не с такими клиентами. Рэй Краун, например, считал себя пингвином. Документы, которые он принес заверять, были в полном порядке. Он составлял завещание и нуждался в помощи адвоката-нотариуса. Умнейший человек. То есть пингвин. Шеффилд связался с его лечащим врачом (Краун оставил номер телефона), и доктор объяснил, что это еще несколько лет назад считалось психическим отклонением, а сейчас подобные случаи из реестра психиатрических болезней исключены. Клиент полностью адекватен? Отлично. Как он подписывается? Рэй Краун? Прекрасно, это его имя. А то, что он считает себя пингвином… Пусть считает, вам-то какое дело? Его пробовали лечить — это была глупая затея. Он впал в депрессию, пришлось лечить депрессию, он прошел полный курс. Решили оставить как есть. Пингвин, ладно. Все, кто с ним общаются, знают об этой его особенности, и поддакивают. Он ходит, как пингвин, вперевалочку, ест рыбу — слава богу, не сырую. Одевается, как пингвин — белая рубашка, черный фрак. Если кто-то ходит, как пингвин, одевается, как пингвин, ест, как пингвин…
Краун оказался хорошим клиентом. Пингвин? Ладно. Видимо, Бербидж… Хотя, похоже, тут другой случай.
Алан выкурил сигарету и бросил окурок в пепельницу, принесенную Эльзой. Сделал несколько глотков бурбона из бутылки. Он так привык. Всегда, когда садился смотреть новости по NBC, клал на пол рядом с креслом бутылку «Черного Джека» и выпивал всю, пока не заканчивалась часовая передача. Потом еще пару часов работал — когда дома все спали и было тихо, работалось лучше всего. В одну из таких ночей ему пришла в голову естественная идея — мог бы догадаться раньше, успел бы и в диссертацию включить. Джон сопротивлялся бы, но он и без этой идеи сопротивлялся. Все равно допустил до защиты, допустил бы и с этой идеей.
— Я объясню с начала, Шеффилд. Если чего-то не поймете — может, даже вообще ничего — не прерывайте меня, хорошо? Просто запоминайте. Запомнили же вы одиннадцать страниц, ничего не понимая в математике и физике. И наш разговор запомните от слова до слова. Если со мной что-то случится… Не перебивайте, пожалуйста. Я сказал — «если».
И сказал. От начала до конца. От слова до слова.
Как полвека назад — в день смерти.
* * *
Мы с вами почти не говорили о моей профессии, доктор Шолто, не представлялось случая. О Вителии вы знаете все, обо мне очень мало.
Я — научный журналист. Хороший журналист, говорю без ложной скромности. Пишу о физике и физиках. Астрофизика и космология тоже в зоне моих интересов. Я писала о наблюдениях встречных вселенных, доказывавших правильность хаотической бесконечной инфляции. Я писала об экспериментах на Большом коллайдере, о теориях квазисимметрии, о струнных и М-теориях… Об Эверетте и эвереттике — тоже, но меньше.
До Эверетта физики точно знали, что наша Вселенная — единственная, других нет и быть не может. Что? Видите, вы и сейчас так думаете. А представьте — из собственного опыта. Вы разговариваете с пациентом, проводите исследования и решаете, какое лечение назначить. Вы уверены, что выбрали правильно? Я не сомневаюсь в вашей компетентности, доктор Шолто!.. Изабель… Вы умная женщина и прекрасный врач, вы не можете не понимать, что, возможно, пусть и маловероятно, вы ошиблись, и лечение должно быть другим. А может, есть какой-то третий метод. Или четвертый. Да? Верно? Видите, не просто возможно, но так часто происходит… Вы выбираете. Я назвала близкую вам ситуацию, на самом деле таких жизненных ситуаций каждый день — тысячи. Почитать перед сном книгу или посмотреть телевизор. Поговорить по телефону или… Много, в общем. Когда вы выбираете, все варианты, которые вы отвергли, осуществляются тоже. Все до единого! Даже те, что остались у вас в подсознании. Сознательно вы о них не подумали, но они были возможны. И все осуществились! Без исключения. Только каждый вариант — в другой вселенной. Когда вы делаете выбор, возникают десятки, сотни, миллионы миров, где ваш выбор — иной. Огромное множество вселенных со всеми возможными вариантами вашего выбора.
Что? Вы ухватили суть, дорогая Изабель! Людей много, все выбирают — каждое мгновение. И не только люди. Животные. Растения. Представьте себе — даже камень! Сознания у него нет, но в природе существует множество вариантов даже для лежачего камня: он может пролежать еще века, на него может кто-то случайно наступить и вдавить в землю, дождь может смыть его с места… И даже для каждого атома, каждой элементарной частицы — возможно такое состояние, но возможно и другое, и третье, и миллионы… Осуществляются все — для частиц, атомов, молекул, камней, гор, животных, людей, планет, звезд, галактик…
Эверетт? Он все это и заварил. Новую физику. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году. В своей диссертации. Он писал об элементарных частицах. Когда они взаимодействуют, возможно множество вариантов, но наблюдается всегда только один. А остальные? Перестают существовать? До Эверетта физики так и предполагали. Эверетт сказал: происходит все, но каждый вариант — в другой вселенной. Это и есть идея многомирия.
Эверетт умер в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Девятнадцатого июля. Позавчера исполнилось пятьдесят лет после его смерти. Отчего умер? Сердце. Он был дома один, ночью. Жена и дочь уехали к родственникам. Сын отправился на вечеринку и вернулся утром. Застал отца уже окоченевшим.
Марк Оливер Эверетт, верно. Группа «Ежи». Конечно, это для молодых, хотя Эверетту в будущем году исполнится семьдесят. Он бодр, полон сил и планов, только что вернулся из гастролей по Юго-Восточной Азии.
Но сейчас не о нем. Почему Вита достала книгу из второго ряда, куда никогда не заглядывала? Почему именно книгу Бирна — биографию Эверетта? Почему вырвала страницы? Почему именно эти?
Там — о дочери Эверетта, Лиз. Элизабет. Она очень любила отца, а он не обращал на детей никакого внимания. Вообще. Марк всю жизнь об этом помнил, во всех интервью говорил… Его, естественно, часто спрашивают о знаменитом отце. Отец никогда с ним не разговаривал, ни с ним, ни с Лиз. Марк не знал, чем отец занимался, чем жил. Лиз это мучило, потому что… Наверняка были и другие причины. Причин в таких случаях всегда множество. Она много раз пыталась покончить с собой. Уехала с бойфрендом на Гавайи. Все это есть в книге Бирна. Лиз все-таки покончила с собой — через четыре года после смерти отца. Оставила записку: мол, ухожу в другую вселенную, чтобы быть там с отцом. Может, так и есть, ведь все варианты осуществляются!
И еще. Позавчера вскрыли пакет, который лежал в сейфе у адвоката пятьдесят лет — после смерти Эверетта. Адвокат пригласил Марка присутствовать. Эверетт только вернулся с гастролей, и пакет вскрыл его поверенный. Там оказалось одиннадцать листов с формулами — только формулы, ничего больше. Поверенный — с разрешения Марка — одну страницу переслал в редакцию «Научных новостей». Я стала обзванивать физиков, которые могли бы дать комментарий. Случайно вышла на Бербиджа, это физик из Принстона. И началось непонятное. Я разговаривала по телефону с Марком, Бербидж вырвал у меня из руки аппарат и произнес необъяснимые слова. Марк был в шоке. То, что сказал Бербидж, никто знать не мог, эти слова произнес Хью Эверетт в присутствии Марка много лет назад! И еще. Бербидж произвел на меня в первые минуты знакомства впечатление спокойного, знающего себе цену ученого. И неожиданно… Можете мне поверить, Изабель, его будто подменили. Другой человек! Мы договорились, что он полетит в Сан-Хосе, к Эверетту, чтобы посмотреть все листы. А я возвращалась в Вашингтон, когда позвонила Агнесс и сказала, что произошло с Витой. И еще: кто-то вломился в офис Шеффилда — видимо, искал пакет, которого там уже не было. И то, что сказала Вита… Вы сами слышали! Она вообразила себя Лиз Эверетт! Прочитала у Бирна? О Лиз в книге написано мало и разбросано по десятку страниц, их Вита и вырвала! Не верю в таинственное влияние книжного текста! Да, Вита очень чувствительна. Да, болезнь. Но… Не верю! Что-то другое! И я не понимаю — что. Не понимаю!
— Слова, — тихо произнесла доктор Шолто, положив ладонь на руку Лауры, — могут сыграть роль… как это в химии… катализатора. Если Вита что-то читала или слышала раньше…
— Она не читала Бирна. Она ничего не могла знать о Лиз. Вы слышали, что Вита говорила.
— Слышала и записала.
— А Бербидж? Он стал другим человеком на моих глазах! Он… Я бы сказала, если бы это не было полной чепухой…
— Да?
— Он повел себя как Эверетт, умерший полвека назад. Он был гедонистом, много курил, причем только сигареты «Кент». Бербидж знал то, что мог знать только Эверетт и еще Марк, никто больше! Если кто-то ведет себя как утка, говорит, как утка, плавает, как утка…
— То это утка, — закончила доктор Шолто. — Но, моя дорогая, что вы хотите сказать? Бербидж играл роль?
— Он не играл! Меня мало волнует Бербидж. Но ведь и Вита…
— Дорогая Лаура, я уверена: Вита проснется и все объяснит сама. Она сверхвпечатлительна, уж кому это не знать, как вам.
— Я боюсь, Изабель!
— Не нужно, дорогая. Я пришлю сестру Джексон, она вам даст пару таблеток… Вы успокоитесь и случившееся будете воспринимать более адекватно. Сейчас у вас в сознании наложилось слишком много разного и друг с другом не связанного. Порой в жизни происходят события, кажущиеся необъяснимыми только потому, что мозг пытается увязать несвязуемое. У детей, таких как Вита, это проявляется в полной мере, а вы…
— Да, — пробормотала Лаура, — я ее мать. Гены… Вы это хотите сказать?
— Я пришлю Мэри. — Доктор Шолто поднялась. — Отдохните. Время завтрака уже прошло, но Мэри принесет вам сэндвич и чай.
— Кофе.
— Нет, кофе вам сейчас ни к чему.
— Доктор…
— Да?
— Что-то ужасное происходит. Страшное. Я боюсь…
— Я вернусь вместе с Мэри…
— Что-то страшное грядет, что-то страшное… — шептала, бормотала, громко повторяла, кричала и снова шептала Лаура, не отрывая взгляда от двери, где за стеклом спала Вита.
* * *
В формулах Эверетта все кристально ясно для любого физика, когда-либо занимавшегося квантовой механикой. Но только в одном случае. Когда знаешь идею.
Все равно что читать книгу, где понятны все слова — каждое в отдельности и даже кое-какие абзацы, — но не поддается пониманию смысл текста. О чем это? Почему? Зачем? Но если тебе скажут: «Это написано о Большом Разломе две тысячи тридцать шестого года», будешь читать по-другому. Да, сейчас только тридцать второй. Да, ты не знаешь, что такое Большой Разлом, но смысл начинаешь воспринимать.
Идею Эверетт вынашивал много лет. Двадцать три, если быть точным.
— Откуда вы…
— Шеффилд, не перебивайте, я все скажу. Я все помню, все уже понимаю, но слова рассыпаются, нужно собраться… Могу я попросить миссис Риковер…
— Кофе?
— Нет. Виски. Не стаканчик. Пусть принесет бутылку, хорошо? И закурить… Могу я закурить?
— Вообще-то… Хорошо, курите, я включу кондиционер. Эльза, принесите, пожалуйста, бутылку виски. Нет, кофе пока не надо. Спасибо.
— Так я продолжу.
— Вы сказали, что в формулах все понятно, если ясна идея.
— Безусловно. Нужно знать постановку задачи. А ее знал только Эверетт.
— Вы хотите сказать, что догадались?
— Нет! Все сложнее, Шеффилд. И в то же время очень просто. В квантовой физике всегда так. Сложно и просто. Понятное и загадочное. Великолепное и ужасное. Вселенная одна, а миров бесконечно много. Жизнь и смерть — все перепутано.
— Так о чем же эти формулы?
— Возможность менять миры. Реальность. Жизнь. Прошлое. Будущее.
— Ну, вы уж сказали!
— Да! Это говорю я, Хью Эверетт Третий.
— Э-э… Прошу прощения…
— Это я прошу прощения, Шеффилд. Когда знаешь все, понимаешь, так и хочется… Спасибо, миссис Риковер. Нет, оставьте бутылку. И, если есть — большую пепельницу… Спасибо. Так вот, Шеффилд, сейчас я приблизительно… пока только очень приблизительно представляю, что сам написал полвека назад…
— Простите… Сами?
— О, господи! Да! В последний день жизни в этой реальности. Я нашел фамилию вашего отца в телефонной книге…
— Послушайте, Бербидж! О чем вы говорите? Вы хотите сказать…
— Да что вы повторяете одно и то же: «хотите сказать, хотите сказать!». Я говорю только то, что хочу сказать. Всегда говорил. Даже когда делал Нэнси предложение, я сказал то, что думал. «Я люблю тебя, но учти: у меня будут и другие женщины. Так я устроен». Она согласилась.
— Нэнси?
— Моя жена. Черт, Шеффилд. Вижу, вы все равно ничего не понимаете.
— Думаю, что так, — сухо произнес адвокат. — То, что вы говорите, выглядит бредом.
— Да! Бред. Говорю, что думаю, а думаю я сейчас, как кролик, который скачет по поляне без всякого смысла. Послушайте. Я начал это в себе ощущать, когда увидел лист, показанный в новостях. Не сразу узнал, да и как мог? Только через несколько часов, в Сан-Хосе, стал понимать…
— Что понимать?!
— Идею квантовой статистики многомировой Вселенной.
— Что?
— Не берите в голову, Шеффилд. Физику я буду обсуждать с физиками. Вам скажу главное. Мысли я привел в порядок и больше не буду путать себя с собой.
— Себя с собой, ну-ну, — пробормотал Шеффилд. Он имел дело и не с такими клиентами. Рэй Краун, например, считал себя пингвином. Документы, которые он принес заверять, были в полном порядке. Он составлял завещание и нуждался в помощи адвоката-нотариуса. Умнейший человек. То есть пингвин. Шеффилд связался с его лечащим врачом (Краун оставил номер телефона), и доктор объяснил, что это еще несколько лет назад считалось психическим отклонением, а сейчас подобные случаи из реестра психиатрических болезней исключены. Клиент полностью адекватен? Отлично. Как он подписывается? Рэй Краун? Прекрасно, это его имя. А то, что он считает себя пингвином… Пусть считает, вам-то какое дело? Его пробовали лечить — это была глупая затея. Он впал в депрессию, пришлось лечить депрессию, он прошел полный курс. Решили оставить как есть. Пингвин, ладно. Все, кто с ним общаются, знают об этой его особенности, и поддакивают. Он ходит, как пингвин, вперевалочку, ест рыбу — слава богу, не сырую. Одевается, как пингвин — белая рубашка, черный фрак. Если кто-то ходит, как пингвин, одевается, как пингвин, ест, как пингвин…
Краун оказался хорошим клиентом. Пингвин? Ладно. Видимо, Бербидж… Хотя, похоже, тут другой случай.
Алан выкурил сигарету и бросил окурок в пепельницу, принесенную Эльзой. Сделал несколько глотков бурбона из бутылки. Он так привык. Всегда, когда садился смотреть новости по NBC, клал на пол рядом с креслом бутылку «Черного Джека» и выпивал всю, пока не заканчивалась часовая передача. Потом еще пару часов работал — когда дома все спали и было тихо, работалось лучше всего. В одну из таких ночей ему пришла в голову естественная идея — мог бы догадаться раньше, успел бы и в диссертацию включить. Джон сопротивлялся бы, но он и без этой идеи сопротивлялся. Все равно допустил до защиты, допустил бы и с этой идеей.
— Я объясню с начала, Шеффилд. Если чего-то не поймете — может, даже вообще ничего — не прерывайте меня, хорошо? Просто запоминайте. Запомнили же вы одиннадцать страниц, ничего не понимая в математике и физике. И наш разговор запомните от слова до слова. Если со мной что-то случится… Не перебивайте, пожалуйста. Я сказал — «если».