Откуда она знает такие слова? Статистические системы?
Господи! Конечно. Бирн. Биография Эверетта. Вырванные страницы. Там…
— Одиннадцатое число… — повторила Вита, задумчиво глядя в потолок, будто две единицы были там написаны большими несмываемыми цифрами. — Это код ко всему. Одиннадцать.
Она улыбнулась матери, искоса посмотрела на доктора Шолто, отвернулась к стене и закрыла глаза. Заснула? Так быстро? Не захотела больше разговаривать?
«Что делать?» — одними губами спросила Лаура у доктора, та покачала головой и взглядом показала на дверь в соседнюю комнату. Лаура кивнула, постояла минуту у постели. Вита, скорее всего, не спала, лежала, закрыв глаза, дыхание нормальное, показания приборов, судя по реакции — точнее, по отсутствию реакции — доктора Шолто не вызывают опасений…
Лаура поцеловала Виту в щеку и пошла к двери с ощущением опустошенности, непонимания, бессмысленности и, в то же время — чего-то, что только сейчас, минуту назад, зародилось и способно было разрешить все проблемы. Как это называется в психологии? Когнитивный диссонанс?
— Я думаю, все будет хорошо, — убежденно (специально для Лауры?) сказала доктор Шолто, плотно прикрыв дверь в палату. — Объективные показатели в полном порядке, такого я не видела с самого…
Она хотела сказать «начала»? Слово замерло на языке. Лаура прислонилась лбом к стеклу двери, смотрела на Виту, пыталась соединить несоединимое в мыслях и ощущениях.
— Одиннадцать, — сказала она. — Почему?
— Вита сказала…
— Я слышала. Но одиннадцать — это еще и число листов в бумагах, оставленных Эвереттом.
— Это как-то связано с вашей дочерью? Вы не говорили… — В голосе прозвучало осуждение.
— Не знаю. Что-то есть для Виты в этом числе.
— Одиннадцать… Аполлон-одиннадцать сел на Луну.
— Нет-нет, — перебила Лаура. — Речь о другом. Эверетт — физик, который в середине прошлого века придумал многомировую теорию квантовой механики. Сейчас ее называют его именем — эвереттика.
— Для меня это темный лес, — пожаловалась доктор Шолто. — При чем здесь Вита?
— Вы не поняли… Все, что Вита говорила… Она вообразила себя… Не вообразила, а на какое-то время… не подберу слова… сказать «стала»? Нет, осталась собой. Но Вита говорила — вы слышали…
— Да, и это записано…
— Вита говорила, будто она — дочь Эверетта. Лиз. Элизабет. Она покончила с собой одиннадцатого июля девяносто шестого года.
— Бедняжка…
— Несколько раз пыталась, а в тот день… Она оставила записку, где писала, что уходит к отцу, в параллельный мир.
— Отец…
— Он умер четырьмя годами раньше. А родился в январе тридцатого. Одиннадцатого числа. В восемьдесят девятом умерла Нэнси, мать Лиз, жена Эверетта. Одиннадцатого ноября.
— Ноябрь — одиннадцатый месяц… — пробормотала доктор Шолто, но Лаура не расслышала.
— Об этом написано в книге Бирна, которую Вита достала из второго ряда, куда никогда не заглядывала. И вырвала именно те страницы, на которых было написано о Лиз и ее смерти. Я проверила.
— Значит…
— Но там не было слов, что говорила Лиз… Вита…
— Она могла придумать, если книга произвела на нее впечатление.
— Эти же слова говорил Бербидж!
— Кто?
— Физик из Принстона. Он никогда в жизни не курил — сам так сказал. А вчера попросил у меня закурить и дымил профессионально, будто много лет выкуривал по десятку сигарет в день.
— Бывает…
— Курил Эверетт, — перебила Лаура.
— Вы хотите сказать… — Доктор Шолто окончательно потеряла нить разговора.
— Я не знаю, что хочу сказать, — отрезала Лаура. — Но все связано. Послушайте, Изабель, — она взяла доктора Шолто за руку, — если у вас есть время, я расскажу с самого начала. Заодно приведу в порядок мысли. А вы скажете, сошла ли я с ума.
— Хорошо. Я только сделаю пару звонков, сестра Джексон ждет моих распоряжений.
— Да, конечно.
Лаура опустилась на кушетку. Привести в порядок мысли. И вспомнить главную — мелькнувшую, когда Вита чужим голосом… Мысль исчезла мгновенно. Вспомнить…
— Я слушаю вас, дорогая Лаура…
* * *
Шеффилд писал быстро и передавал исписанные листы Алану. Тот клал их перед собой, хмурился, пытался понять. Почерк был четким, совсем не адвокатским. На столе, в коробке для писем, лежали страницы, исписанные, скорее всего, самим Шеффилдом — типичный, по представлению Алана, адвокатский почерк, ненамного отличавшийся в лучшую сторону от врачебного. Шеффилд выписывал знаки интегралов, будто делал это с детства, не задумываясь — красивые лебединые изогнутые шеи. Треугольнички «дельт» — равнобедренные, как паруса на яхтах.
Глаза у Шеффилда были полузакрыты. Если он и смотрел куда-то, то не на листы, а в пространство перед собой — будто слепой, выводивший бессмысленные каракули. О чем он думал? Думал ли вообще?
Одиннадцатый лист лег перед Аланом, ручка в руке Шеффилда описала на очередном листе незаконченную окружность и упала на стол. Адвокат открыл глаза и сказал будничным тоном:
— Вроде все? Я ничего не упустил?
— Видимо, нет. Здесь одиннадцать листов. Их было одиннадцать, верно?
— Да.
— Как вы сумели запомнить? Вы их видели, скорее всего, мельком? Вскрыли пакет, достали, посмотрели…
— Нет. — Адвокат отгородился от предположения Алана ладонью. — Я вскрыл пакет и передал доктору Кодинари. Он перелистал бумаги, пересчитал листы. Конечно, потом взглянул и я. Не очень внимательно.
— И запомнили? — с сомнением спросил Алан.
— Нет, конечно! То есть тогда не помнил, даю слово! И не мог помнить! Пару часов назад, разговаривая с Эльзой, увидел… не знаю, как это назвать…
Шеффилд закашлялся. Нашарил на столе телефон, сказал, откашлявшись:
— Эльза, дорогая, приготовьте, пожалуйста, две чашки кофе. Покрепче.
— Мне виски, если можно, — попросил Алан.
— И рюмку бурбона. Одну, для гостя.
— Хорошо бы бутылку, — пробормотал Алан.
Адвокат сделал вид, что не расслышал реплики.
— Эти формулы, — спросил он, — что-то значат? Для вас? Для физики?
— Да. Эти формулы… — Алан помедлил, надеясь все же зафиксировать и только после этого произнести вслух то, что, как он точно знал, хранилось в его памяти. Не зафиксировал, но сказал — по наитию: — Эти формулы изменяют мир.
Шеффилд ждал продолжения. Формулы не могут изменить мир. Мир изменяют люди. Или мир изменяет сам себя — природные силы делают это постоянно. Мир изменяет людей — можно сказать и так.
Алан будто услышал мысли адвоката.
— Конечно, формулы — всего лишь математические значки, записанные в определенной логической системе. Фиксация существующего в природе порядка. Галилей писал: «Природа разговаривает с человеком на языке математики».
Алан прислушивался к своим словам, будто произносил их кто-то другой, знавший больше, чем он. Галилей был не прав. Природа не говорит на языке математики. Природа и есть математика. Или наоборот — математика и есть сама природа.
Так писал Макс Тегмарк, профессор из Массачусеттского Технологического Института, лет еще двадцать назад. Он и сейчас об этом пишет — в прошлом году вышла его книга «Математическая вселенная 3.0». Алан не читал, идеи Тегмарка его не привлекали.
— Галилей был не прав, — говорил Алан внимательно слушавшему адвокату. Тот медленно кивал, будто отмечая внутренний ритм произносимых фраз. — Природа не говорит на языке математики. Природа и есть сама математика.
Мысль, переведенную в слова, грубо оборвали. Эльза внесла поднос, на котором стояли две большие чашки с кофе, два блюдца с ванильными вафлями и стаканчик, наполовину заполненный тяжелой темной жидкостью.
Слова закончились, мысль прервалась, и Алан подумал, что миссис Риковер вошла удивительно вовремя. Пока она расставляла чашки и блюдца на столе (стаканчик — ближе к Алану), он быстро просмотрел рукопись, расположил листы в том порядке, в каком полвека назад расположил их автор, понял, осознал, прочувствовал их связь и необходимость, принял идею как данность, закон природы, заново сложил листы стопкой, увидел стоявший перед ним стаканчик и опрокинул бурбон в рот, как баскетболист забрасывает в корзину решающий мяч.
Закашлялся. Бурбон был хорош. Бурбон был крепок. Алан никогда не пил такой. Алан пил именно этот сорт с юности и хорошо помнил вкус.
Эльза похлопала Алана по спине, что-то сказала (он не расслышал) и вышла.
— Вы не умеете пить, — заметил Шеффилд. — Зачем тогда вы это делаете?
Отдышавшись, Алан ответил на другой вопрос, не заданный, но висевший в воздухе:
— Это основные формулы статистической физики многомирий. Формулы, с помощью которых человек может изменить… — Он прислушался к себе. — Уже изменил мир. Не один — множество.
— Статистическая физика многомирий, — повторил Шеффилд, отпив кофе. — Наверно, это что-то означает для вас, но я-то профан.