— Нужно было сделать копию, — сказала Эльза.
В новостях только что сообщили: из офиса адвоката, доктора Кодинари похищена рукопись известного физика прошлого века Хью Эверетта Третьего. Налет был совершен ночью, но прессе об этом стало известно лишь сейчас — полиция не хочет взаимодействовать с журналистами, «но мы постараемся держать наших подписчиков в курсе событий».
— Вы же знаете, Эльза, — буркнул Шеффилд, — у нас не было полномочий. И вообще, нас теперь это не касается.
— Да. — Эльза обычно доводила свою мысль до логического конца, шеф это знал и прерывал миссис Риковер лишь тогда, когда логический конец мысли был ясен ему прежде, чем Эльза произносила первую фразу. — Надо было спросить разрешения у доктора Кодинари.
— А доктор Кодинари, — насмешливо перебил Эльзу Шеффилд, предвидя, чем закончится начатая фраза, — должен был спросить разрешения у Марка Эверетта. А Марк…
Шеффилд замолчал. Он вспомнил. Неожиданно, будто увидел на экране три-д телевизора. Страницы лежали — точнее, стояли перед глазами — одна за другой, но он тем не менее видел их все, даже перелистывать было незачем.
— Господи… — пробормотал адвокат, а Эльза беспокойно спросила:
— Вы в порядке? Шеф?
— Все нормально. — Шеффилд тряхнул головой, отчего листы разлетелись по разным углам сознания, он их больше не видел, но в памяти осталось всё. До последней точки. До последнего знака минус, которым оканчивалась одиннадцатая страница.
У адвоката была прекрасная профессиональная память. Он почти безошибочно мог назвать архивный индекс бумаги, ее декларацию, если документ был подписан им самим или в его присутствии. Но это…
— Все хорошо, Эльза. — Шеффилд улыбнулся. — Могу я попросить чашку крепкого кофе?
— Конечно, шеф. Сейчас сделаю.
— И себе.
— Хорошо, шеф.
Надо было работать, через десять минут явится клиент, а документ, по поводу которого назначена встреча, еще не готов. Но шефу, конечно, виднее.
Эльза пошла из кабинета, услышав на пороге слова Шеффилда, сказанные то ли для нее, то ли в пустоту:
— Мне не нужна копия. Я помню все одиннадцать страниц. От греческой буквы фи на первой до знака минус на последней. Помню, но черт меня возьми, если хоть что-нибудь понимаю в этой математической тарабарщине.
Эльза обернулась, но Шеффилд на нее не смотрел, углубившись в чтение документа, по поводу которого через десять — нет, уже через восемь — минут предстоял нелегкий разговор с клиентом.
Кофе, пожалуй, они выпить успеют. Если она поторопится.
Часть вторая
Домой он поехал кружным путем — через Кречер Уорк. Прислушивался к мотору. Тот работал ровно, тихо, машина прекрасно слушалась руля, тормоза в порядке, рычаг коробки передач скользил, как по маслу. Прислушивался к себе. Сердце билось ровно, голова была ясной, мысли — четкими, но в груди уже возникла, хотя пока еще пряталась, тихая, неуступчивая боль. Он знал, сколько времени ему осталось, и старался не думать об этом.
Он знал, что жены и дочери дома нет — Нэнси еще вчера сообщила, что собирается посетить племянницу, имя которой он знал, но не помнил: лишняя информация. Лиз отправилась с матерью, хотя могла провести вечер с друзьями, как обычно: танцы, выпивка, флирт. Возможно — даже наверняка — что-то более серьезное. Марихуана? Он не вникал.
Сын был дома, готовил на кухне еду с сильным чесночным запахом. Должно быть, вкусно. Есть не хотелось. Хотелось выпить. Он спустился в подвал, где хранил в больших бутылках запасы вина собственного изготовления. На каждую бутылку — они были одинаковы, как свободные электроны, — он сам клеил название «DP». Дом Периньон. Смешно. Вино было плохим, но единственную свою функцию выполняло исправно: сшибало с ног и укладывало спать.
С двумя бутылками он поднялся в кухню, где Марк аккуратно нарезал лук, смешивая дольки в большой миске с мелко нарезанными кусочками помидоров, огурцов и салата-латука: любимая еда перед уходом на ночь. Куда? К кому? Он никогда об этом не спрашивал, а сын не информировал.
Он поставил бутылки на стол, достал из сушки стакан, налил до краев, медленно выпил, как горькое, но необходимое лекарство. Сын молча скосил на него взгляд, полил салат оливковым маслом, поперчил.
Неожиданно захотелось поговорить. Есть еще время. О чем? Последний диск «Сквоттов» показался ему подходящей темой, и он высказал свое мнение об этой музыке, этом ансамбле, этой молодежи и этом мире. Очень коротко, но доступно для восприятия.
Марк удивленно посмотрел на отца, положил нож, встряхнул миску и так же коротко изложил свое мнение по поводу музыки и ансамбля. О молодежи и мире говорить не стал, хотя и имел свое мнение.
Отец выглядел уставшим, он был сегодня не таким, как всегда. Обычно, вернувшись с работы, он привидением проскальзывал в гостиную и садился в большое кожаное кресло перед телевизором. Наверно, смотрел новости — судя по доносившимся из комнаты звукам. Марк не помнил, когда отец говорил с ним не по душам даже, а хотя бы о школе, приятелях, оценках. Музыка? Отцу до нее не было дела. Почему сегодня?..
Марк посмотрел на часы — минут сорок в запасе. Он перенес миску на кухонный стол, поставил рядом с бутылками, жестом пригласил отца — тот покачал головой и налил себе еще стакан, из другой бутылки.
Спросил, играет ли сын в покер. Удивившись вопросу (любой вопрос отца — пусть даже о погоде — показался бы ему удивительным), Марк признался, что да, играет, правда, пока плохо, и карта не идет, и владеть мимикой он еще не научился.
Отец оживился, дал несколько советов, не связанных друг с другом какой-либо логикой, а потому сразу вылетевших из головы. Поглядывая на часы, Марк по собственному, неожиданно возникшему желанию, рассказал, что они с друзьями решили создать свою группу, солиста у них, впрочем, пока нет, и Марк пробует себя, у него вроде получается, и, возможно, к Рождеству, а может, даже к Дню Благодарения они подготовят первую программу, правда, пока не знают, где удастся выступить, но это — решаемая проблема…
Отец кивал и даже, видимо, внимательно слушал, не отвлекаясь на собственные мысли. Неожиданно встал и молча ушел в гостиную, сел перед телевизором, включил. Новости, конечно. Правда, уже кончаются — спорт, спорт, спорт…
Марк ушел к себе, переоделся, подумал: надевать ли куртку. Июль, середина лета. Ночи, правда, прохладные. Надел. Проходя к двери, хотел попрощаться с отцом, но тот, почему-то повернув кресло спинкой к телевизору, сидел, откинувшись и вытянув ноги. Спал — во всяком случае, храпел довольно громко. Впрочем, как обычно.
Марк обошел отца, на всякий случай сказал: «Я ухожу, папа». Дверь за собой закрыл, но не стал запирать. Зачем? Отец дома. Запрет, если захочет.
Часов в десять вечера, отплясывая с Джаннет под музыку, им самим сочиненную и на прошлой неделе записанную на магнитофон во время репетиции, он ощутил болезненный укол в сердце, от неожиданности сбился с ритма, едва не упал на партнершу, но на ногах удержался. Испугался, да. Взял из коробки на столе сигарету с травкой, затянулся. Все хорошо. Все просто очень хорошо. Замечательно.
Но он знал, что застанет утром, вернувшись домой. Он никогда никому о своем неожиданно возникшем знании не рассказывал. Потому что, узнав, сбросил знание в колодец памяти, такой глубокий, что не видно дна и того, что на дне. Не ушел, не поехал, не… Ничего.
— Джанни, извини, я наступил тебе на ногу, — сказал он и поцеловал девушку в губы.
* * *
— Входите, пожалуйста, садитесь сюда, здесь вам будет удобно.
Детектив Остмейер был сама любезность. Когда нужно, он умел имитировать повадки светского льва. Научился, посмотрев десятки сериалов о жизни сильных мира сего. Мира, в который, он понимал, ему никогда не попасть.
— Не стесняйтесь, миссис Чарлз, садитесь удобнее.
Мей Чарлз, не привыкшая, чтобы к ней обращались, как к английской королеве, подозрительно осмотрела стул, потрогала спинку, сиденье, убедилась, что стул, в общем, годится, чтобы на его краешке посидеть несколько минут, и села, готовая обидеться на еще не высказанные подозрения, встать и гордо удалиться, хлопнув дверью.
— Ну и куда вы, миссис Чарлз, спрятали похищенные документы?
Мей сначала не поняла, о чем речь, настолько высказанное детективом обвинение было нелепым, бессмысленным, просто идиотским.
Остмейер ждал ответа, глядя на миссис Чарлз в зеркало, стоявшее на краю стола. Удобная придумка, оставшаяся от прежнего хозяина кабинета, ушедшего год назад с повышением в отдел экономических преступлений.
— Что? — спросила миссис Чарлз.
Разыгрывает удивление. Женщины всегда так поступают, даже когда их вину можно доказать надежными уликами. Как сейчас.
— Наши эксперты, — сменив тон светского льва на сухой голос человека, знающего истину, заговорил Остмейер, — исследовали записи с восьми камер наблюдения, причем одна из камер — как раз напротив двери в кабинет адвоката, доктора Кодинари, секретарем которого вы являетесь.
— И что? — спросила миссис Чарлз, все еще не понимая.
— Записи не подвергались изменениям, они подлинные — сто процентов.
Миссис Чарлз молчала, ожидая продолжения.
— Хорошо, — вздохнул Остмейер. — Поскольку вам, по-видимому, будет предъявлено обвинение, вы имеете право хранить молчание, имеете право вызвать своего адвоката и говорить только в его присутствии, но также должны знать, что любое ваше слово может быть использовано против вас.
— Что? — спросила миссис Чарлз.
— Если вы хотите позвонить адвокату…
— У меня нет адвоката! Зачем он мне? А что…
Похоже, она начала понимать.
— Я позвоню шефу!
— Нет, — с сожалением отказал Остмейер. — Шефу нельзя. Только адвокату. С моего телефона.
Миссис Чарлз, наконец, решила, что пора возмутиться и прекратить нелепую сцену. Она поднялась, одернула платье, поправила прическу и пошла к двери.
— Вернитесь! — жестко приказал Остмейер. Теперь он имитировал злого следователя, что удавалось ему куда больше. — Вернитесь, миссис Чарлз, мы только начали разговаривать.
Пораженная неожиданной грубостью, женщина опустилась на стул, на глазах ее выступили слезы. Остмейер поморщился.
— Вы хорошо поняли, что я сказал? По поводу адвоката и молчания? И главное: чистосердечное признание означает…
— Да что вы такое говорите? — в ужасе вскричала миссис Чарлз. — Вы что… Вы…
Слов у нее не было.
— Объясняю. — Тон Остмейера стал угрожающим. — Записи камер не фальсифицированы и, следовательно, могут служить доказательством в суде.
— В каком суде?!
— Камера, установленная напротив двери в офис доктора Кодинари, показала, а остальные камеры подтвердили: последней вчера покинули офис вы, это было в восемнадцать часов двадцать одну минуту.
— Да, я…
— Вы спустились по лестнице, вышли из здания и направились к стоянке.
В новостях только что сообщили: из офиса адвоката, доктора Кодинари похищена рукопись известного физика прошлого века Хью Эверетта Третьего. Налет был совершен ночью, но прессе об этом стало известно лишь сейчас — полиция не хочет взаимодействовать с журналистами, «но мы постараемся держать наших подписчиков в курсе событий».
— Вы же знаете, Эльза, — буркнул Шеффилд, — у нас не было полномочий. И вообще, нас теперь это не касается.
— Да. — Эльза обычно доводила свою мысль до логического конца, шеф это знал и прерывал миссис Риковер лишь тогда, когда логический конец мысли был ясен ему прежде, чем Эльза произносила первую фразу. — Надо было спросить разрешения у доктора Кодинари.
— А доктор Кодинари, — насмешливо перебил Эльзу Шеффилд, предвидя, чем закончится начатая фраза, — должен был спросить разрешения у Марка Эверетта. А Марк…
Шеффилд замолчал. Он вспомнил. Неожиданно, будто увидел на экране три-д телевизора. Страницы лежали — точнее, стояли перед глазами — одна за другой, но он тем не менее видел их все, даже перелистывать было незачем.
— Господи… — пробормотал адвокат, а Эльза беспокойно спросила:
— Вы в порядке? Шеф?
— Все нормально. — Шеффилд тряхнул головой, отчего листы разлетелись по разным углам сознания, он их больше не видел, но в памяти осталось всё. До последней точки. До последнего знака минус, которым оканчивалась одиннадцатая страница.
У адвоката была прекрасная профессиональная память. Он почти безошибочно мог назвать архивный индекс бумаги, ее декларацию, если документ был подписан им самим или в его присутствии. Но это…
— Все хорошо, Эльза. — Шеффилд улыбнулся. — Могу я попросить чашку крепкого кофе?
— Конечно, шеф. Сейчас сделаю.
— И себе.
— Хорошо, шеф.
Надо было работать, через десять минут явится клиент, а документ, по поводу которого назначена встреча, еще не готов. Но шефу, конечно, виднее.
Эльза пошла из кабинета, услышав на пороге слова Шеффилда, сказанные то ли для нее, то ли в пустоту:
— Мне не нужна копия. Я помню все одиннадцать страниц. От греческой буквы фи на первой до знака минус на последней. Помню, но черт меня возьми, если хоть что-нибудь понимаю в этой математической тарабарщине.
Эльза обернулась, но Шеффилд на нее не смотрел, углубившись в чтение документа, по поводу которого через десять — нет, уже через восемь — минут предстоял нелегкий разговор с клиентом.
Кофе, пожалуй, они выпить успеют. Если она поторопится.
Часть вторая
Домой он поехал кружным путем — через Кречер Уорк. Прислушивался к мотору. Тот работал ровно, тихо, машина прекрасно слушалась руля, тормоза в порядке, рычаг коробки передач скользил, как по маслу. Прислушивался к себе. Сердце билось ровно, голова была ясной, мысли — четкими, но в груди уже возникла, хотя пока еще пряталась, тихая, неуступчивая боль. Он знал, сколько времени ему осталось, и старался не думать об этом.
Он знал, что жены и дочери дома нет — Нэнси еще вчера сообщила, что собирается посетить племянницу, имя которой он знал, но не помнил: лишняя информация. Лиз отправилась с матерью, хотя могла провести вечер с друзьями, как обычно: танцы, выпивка, флирт. Возможно — даже наверняка — что-то более серьезное. Марихуана? Он не вникал.
Сын был дома, готовил на кухне еду с сильным чесночным запахом. Должно быть, вкусно. Есть не хотелось. Хотелось выпить. Он спустился в подвал, где хранил в больших бутылках запасы вина собственного изготовления. На каждую бутылку — они были одинаковы, как свободные электроны, — он сам клеил название «DP». Дом Периньон. Смешно. Вино было плохим, но единственную свою функцию выполняло исправно: сшибало с ног и укладывало спать.
С двумя бутылками он поднялся в кухню, где Марк аккуратно нарезал лук, смешивая дольки в большой миске с мелко нарезанными кусочками помидоров, огурцов и салата-латука: любимая еда перед уходом на ночь. Куда? К кому? Он никогда об этом не спрашивал, а сын не информировал.
Он поставил бутылки на стол, достал из сушки стакан, налил до краев, медленно выпил, как горькое, но необходимое лекарство. Сын молча скосил на него взгляд, полил салат оливковым маслом, поперчил.
Неожиданно захотелось поговорить. Есть еще время. О чем? Последний диск «Сквоттов» показался ему подходящей темой, и он высказал свое мнение об этой музыке, этом ансамбле, этой молодежи и этом мире. Очень коротко, но доступно для восприятия.
Марк удивленно посмотрел на отца, положил нож, встряхнул миску и так же коротко изложил свое мнение по поводу музыки и ансамбля. О молодежи и мире говорить не стал, хотя и имел свое мнение.
Отец выглядел уставшим, он был сегодня не таким, как всегда. Обычно, вернувшись с работы, он привидением проскальзывал в гостиную и садился в большое кожаное кресло перед телевизором. Наверно, смотрел новости — судя по доносившимся из комнаты звукам. Марк не помнил, когда отец говорил с ним не по душам даже, а хотя бы о школе, приятелях, оценках. Музыка? Отцу до нее не было дела. Почему сегодня?..
Марк посмотрел на часы — минут сорок в запасе. Он перенес миску на кухонный стол, поставил рядом с бутылками, жестом пригласил отца — тот покачал головой и налил себе еще стакан, из другой бутылки.
Спросил, играет ли сын в покер. Удивившись вопросу (любой вопрос отца — пусть даже о погоде — показался бы ему удивительным), Марк признался, что да, играет, правда, пока плохо, и карта не идет, и владеть мимикой он еще не научился.
Отец оживился, дал несколько советов, не связанных друг с другом какой-либо логикой, а потому сразу вылетевших из головы. Поглядывая на часы, Марк по собственному, неожиданно возникшему желанию, рассказал, что они с друзьями решили создать свою группу, солиста у них, впрочем, пока нет, и Марк пробует себя, у него вроде получается, и, возможно, к Рождеству, а может, даже к Дню Благодарения они подготовят первую программу, правда, пока не знают, где удастся выступить, но это — решаемая проблема…
Отец кивал и даже, видимо, внимательно слушал, не отвлекаясь на собственные мысли. Неожиданно встал и молча ушел в гостиную, сел перед телевизором, включил. Новости, конечно. Правда, уже кончаются — спорт, спорт, спорт…
Марк ушел к себе, переоделся, подумал: надевать ли куртку. Июль, середина лета. Ночи, правда, прохладные. Надел. Проходя к двери, хотел попрощаться с отцом, но тот, почему-то повернув кресло спинкой к телевизору, сидел, откинувшись и вытянув ноги. Спал — во всяком случае, храпел довольно громко. Впрочем, как обычно.
Марк обошел отца, на всякий случай сказал: «Я ухожу, папа». Дверь за собой закрыл, но не стал запирать. Зачем? Отец дома. Запрет, если захочет.
Часов в десять вечера, отплясывая с Джаннет под музыку, им самим сочиненную и на прошлой неделе записанную на магнитофон во время репетиции, он ощутил болезненный укол в сердце, от неожиданности сбился с ритма, едва не упал на партнершу, но на ногах удержался. Испугался, да. Взял из коробки на столе сигарету с травкой, затянулся. Все хорошо. Все просто очень хорошо. Замечательно.
Но он знал, что застанет утром, вернувшись домой. Он никогда никому о своем неожиданно возникшем знании не рассказывал. Потому что, узнав, сбросил знание в колодец памяти, такой глубокий, что не видно дна и того, что на дне. Не ушел, не поехал, не… Ничего.
— Джанни, извини, я наступил тебе на ногу, — сказал он и поцеловал девушку в губы.
* * *
— Входите, пожалуйста, садитесь сюда, здесь вам будет удобно.
Детектив Остмейер был сама любезность. Когда нужно, он умел имитировать повадки светского льва. Научился, посмотрев десятки сериалов о жизни сильных мира сего. Мира, в который, он понимал, ему никогда не попасть.
— Не стесняйтесь, миссис Чарлз, садитесь удобнее.
Мей Чарлз, не привыкшая, чтобы к ней обращались, как к английской королеве, подозрительно осмотрела стул, потрогала спинку, сиденье, убедилась, что стул, в общем, годится, чтобы на его краешке посидеть несколько минут, и села, готовая обидеться на еще не высказанные подозрения, встать и гордо удалиться, хлопнув дверью.
— Ну и куда вы, миссис Чарлз, спрятали похищенные документы?
Мей сначала не поняла, о чем речь, настолько высказанное детективом обвинение было нелепым, бессмысленным, просто идиотским.
Остмейер ждал ответа, глядя на миссис Чарлз в зеркало, стоявшее на краю стола. Удобная придумка, оставшаяся от прежнего хозяина кабинета, ушедшего год назад с повышением в отдел экономических преступлений.
— Что? — спросила миссис Чарлз.
Разыгрывает удивление. Женщины всегда так поступают, даже когда их вину можно доказать надежными уликами. Как сейчас.
— Наши эксперты, — сменив тон светского льва на сухой голос человека, знающего истину, заговорил Остмейер, — исследовали записи с восьми камер наблюдения, причем одна из камер — как раз напротив двери в кабинет адвоката, доктора Кодинари, секретарем которого вы являетесь.
— И что? — спросила миссис Чарлз, все еще не понимая.
— Записи не подвергались изменениям, они подлинные — сто процентов.
Миссис Чарлз молчала, ожидая продолжения.
— Хорошо, — вздохнул Остмейер. — Поскольку вам, по-видимому, будет предъявлено обвинение, вы имеете право хранить молчание, имеете право вызвать своего адвоката и говорить только в его присутствии, но также должны знать, что любое ваше слово может быть использовано против вас.
— Что? — спросила миссис Чарлз.
— Если вы хотите позвонить адвокату…
— У меня нет адвоката! Зачем он мне? А что…
Похоже, она начала понимать.
— Я позвоню шефу!
— Нет, — с сожалением отказал Остмейер. — Шефу нельзя. Только адвокату. С моего телефона.
Миссис Чарлз, наконец, решила, что пора возмутиться и прекратить нелепую сцену. Она поднялась, одернула платье, поправила прическу и пошла к двери.
— Вернитесь! — жестко приказал Остмейер. Теперь он имитировал злого следователя, что удавалось ему куда больше. — Вернитесь, миссис Чарлз, мы только начали разговаривать.
Пораженная неожиданной грубостью, женщина опустилась на стул, на глазах ее выступили слезы. Остмейер поморщился.
— Вы хорошо поняли, что я сказал? По поводу адвоката и молчания? И главное: чистосердечное признание означает…
— Да что вы такое говорите? — в ужасе вскричала миссис Чарлз. — Вы что… Вы…
Слов у нее не было.
— Объясняю. — Тон Остмейера стал угрожающим. — Записи камер не фальсифицированы и, следовательно, могут служить доказательством в суде.
— В каком суде?!
— Камера, установленная напротив двери в офис доктора Кодинари, показала, а остальные камеры подтвердили: последней вчера покинули офис вы, это было в восемнадцать часов двадцать одну минуту.
— Да, я…
— Вы спустились по лестнице, вышли из здания и направились к стоянке.