Если Барнаби надеялся разузнать в адвокатской конторе какие-нибудь зловещие тайны из жизни покойного, то ему не повезло. Мистер Оунс мог сообщить не многим больше, чем скудное содержимое письменного стола в «Белых крыльях». Не повезло Барнаби и в банке. На счету Кармайкла не обнаружилось поступления или списания никаких подозрительно крупных денежных сумм, все средства были до отвращения хорошо упорядочены, остаток на счете был не больше и не меньше, чем ожидалось. Оставалось лишь прочесть завещание. (Старший инспектор вежливо предложил соблюсти все необходимые формальности и пойти к мировому судье, но мистер Оунс отмахнулся от его предложения, заметив, что незачем терять драгоценное время.)

Завещание было кратким и емким. Вдова получала дом и приличное содержание для себя и ребенка, при условии, если она будет надлежащим образом исполнять свой родительский долг. Кармайкл-младший при достижении двадцати одного года получал все денежные сбережения, а в случае кончины ребенка все, включая «Белые крылья», переходило брату Эсслина, живущему в Оттаве. Мистер Оунс аккуратно убрал завещание в металлический ящик для документов и защелкнул замок.

— Составлено искусно, — сказал Барнаби.

— Должен признаться, старший инспектор, я приложил к завещанию свою опытную руку. — Оунс поднялся со своего старого кожаного вращающегося кресла. — Мы ведь не можем позволить дамам творить все, что им заблагорассудится, не правда ли?

— Черт возьми! — сказал Трой, когда они вернулись в отделение и согревались крепким кофе. — Я бы не отказался подсмотреть, как Китти воспримет эту новость.

Барнаби не ответил. Он сидел за письменным столом, постукивая ногтями одной руки о ногти другой. Эта привычка проявлялась у него в моменты глубокой задумчивости. Троя она выводила из себя. Он подумывал, как бы ему улизнуть и выкурить сигарету, но вдруг его начальник заговорил:

— Чего я не могу понять, сержант, так это выбора времени… — Трой выпрямился на стуле. — Существуют десятки способов убить человека. Зачем совершать это на глазах у сотни свидетелей… подвергать себя риску за кулисами… вся эта морока с бритвой, когда достаточно подкараулить его одного вечером в потемках?

— По-моему, это попытка отвести удар от Китти, сэр. Ведь случись это у них дома, мы бы заподозрили ее в первую очередь.

— Дельное соображение.

— А теперь мы вывели на чистую воду ее любовника, — продолжал Трой, оживившись, — и обнаружили, что бритву предоставил именно он. Уверен, что именно он предложил наклеить ленту…

— Вряд ли. Я опросил многих на этот счет. Все подтверждают, что это была Дирдре.

— Во всяком случае, у него превосходное алиби, а отдуваться он предоставил Китти. Это в их стиле.

— Не знаю. Слишком очевидно.

— Но… прошу прощения, сэр… вы не раз говорили, что самое очевидное часто оказывается правдой.

Барнаби кивнул. Справедливое наблюдение. Равно как и следующий из слов Троя вывод, что, возможно, и в этой внезапной смерти оказались повинны старые знакомые, две дьявольские сестрицы — похоть и алчность. Но почему Барнаби чувствует, что на самом деле все обстоит иначе? Он не стал задерживаться на этом ощущении, которое показалось ему не слишком состоятельным, но не стал и сразу отвергать его. А еще он понимал, что давнее знакомство с подозреваемыми, которое он поначалу считал своим преимуществом, работает против него. Оно мешало ему превратить разум в беспристрастное зеркало и трезво оценить происходящее. Он понимал характер Китти, ему нравились Тим и Смаи, он сочувствовал Дирдре, и все это постепенно загоняло его в угол. «При таком раскладе, — угрюмо подумал он, — трудновато выявить преступника».

А еще остается «Флойд о рыбе». Старший инспектор достал книгу из ящика стола и перелистал страницы. Книга прошла через всевозможные лабораторные исследования. И в ней не нашлось ничего примечательного, к тому же она вся была заляпана десятками отпечатков пальцев, принадлежащих различным людям. Но какого черта посылать Гарольду, которого абсолютно не интересовала кулинария, книгу рецептов? Зачем отправлять ее анонимно? Трой не сумел высказать по этому поводу ничего дельного. Он лишь глупо подмигнул и сказал: «Темное дело, сэр». Джойс говорила, что Гарольд выглядел искренне озадаченным, получив эту книгу, затем предположил, что это подарок от неизвестного почитателя, и сразу отдал ей. Барнаби не понимал, каким образом эта книга может быть связана с расследованием, но, конечно, это странная история. Что-то здесь неладно. А поскольку расследование в данный момент застопорилось, он решил, что одна-две неувязки существенной роли не играют.

Трой кашлянул, Барнаби собрался с мыслями и вопросительно поднял брови.

— Если исключить секс и деньги, сэр, я бы предположил, что ему было известно что-нибудь о ком-нибудь, и этот кто-то хотел заставить его замолчать.

Барнаби кивнул.

— Я знаю, что мы не обнаружили ничего неожиданного, когда проверяли его счет, но вполне мог иметь место шантаж. Возможно, часть средств он перевел за границу.

— Ага… привлекательная мысль. Беда в том, что она не соответствует его привычкам.

— Простите, сэр… Тут я не очень вас понимаю.

Трой нахмурился; он всегда боялся показаться глупым, но был полон решимости разобраться в каждом шаге, прежде чем перейти к следующему. Он никогда не притворялся, что понимает, к чему клонит Барнаби, если на самом деле не понимал, а старший инспектор, зная о стремлении сержанта всегда идти в ногу со своим начальником (или даже чуть впереди), ценил эту искренность.

— Просто я не думаю, что Кармайкл был из таких. Это не значит, что он был хорошим человеком, отнюдь нет, но его всецело занимал лишь он сам. Он не интересовался делами других людей и не был таким явным и деятельным мерзавцем, из которых выходят удачливые шантажисты.

— Тогда зависть, сэр? Он же считал себя знаменитостью, и все такое. Может быть, кто-то еще посягал на его место? — высказав это предположение, Трой решил, что оно, скорее всего, несостоятельно. Хотя «Амадей» ему в целом понравился, он считал актеров сборищем напыщенных хвастунов. Лично он никогда бы не подумал, что у кого-нибудь из них хватит смелости освежевать кролика, а тем более подстроить, чтобы кто-нибудь сам себе перерезал горло. Однако он уже ошибался раньше (Трой считал готовность признавать свои ошибки проявлением настоящей зрелости), и вполне может ошибиться снова. — Может быть, они все замешаны, сэр? Как в том фильме про поезд, где все нанесли жертве по удару[90]. Заговор.

Барнаби поднял голову и заинтересованно взглянул на него. Трой вспомнил одну фразу из утренних новостей и решил сострить:

— От ворот переворот, сэр.

— Что?

— Это такая шутка, сэр. Игра слов. Поворот — переворот.

Барнаби с минуту помолчал, потом медленно проговорил:

— Боже мой, Трой. Возможно, вы правы.

Польщенный, сержант продолжал:

— В какой-то банановой республике произошел переворот…

— Это так близко…

— Да нет, это далеко. Ну я и говорю: от ворот переворот.

— Нет, нет. Я не об этом. Пожалуйста, дайте мне подумать.

Барнаби умолк. У него появилось неясное предположение. Возникло и исчезло. Потом возникло снова, уже более отчетливое и доступное для тщательного разбора.


— Возможно, — продолжал Барнаби, — сам Эсслин объяснил, почему его убили… — старший инспектор медленно подыскивал слова. — По крайней мере, он объяснил это Китти. Ей не хватило сообразительности, чтобы уловить в его словах скрытый смысл, но мне-то должно было хватить. Мне нет оправдания.

Трой, рассудив, что ему тоже не хватило сообразительности и тоже нет оправдания, угрюмо разглядывал свои ботинки. Барнаби встал и принялся шагать из угла в угол, а потом отправил сержанта приготовить кофе. Трой отправился в приемную и при помощи кофеварки выполнил распоряжение начальника.

Когда он возвратился в кабинет, старший инспектор смотрел в окно. Трой поставил кружку на письменный стол и сел на свое прежнее место. Когда Барнаби повернулся, сержанта поразило бледное лицо старшего инспектора. И на этом бледном лице отражалась череда самых разнообразных эмоций. Не успевала на нем обосноваться радостная надежда, как ее вытесняло сомнение, которое в свою очередь сменялось уверенностью, переходившей в озадаченность.

— Вы до чего-то додумались, сэр? — спросил Трой.

— Не знаю, все это неопределенно… но более чем вероятно. Просто я не понимаю, как именно.

«Толку от тебя, как от козла молока», — подумал Трой. Старый хрыч всегда вытворяет такие штуки, когда расследование близится к завершению. Он опять скажет, что известно ему не больше, чем Трою, и что сержант и сам вполне способен прийти к правильным выводам. Тот факт, что это замечание всегда оказывалось совершенно справедливым, никоим образом не уменьшал досаду сержанта. Теперь он заметил, что Барнаби смотрит на него весьма странно. А потом, к пущей тревоге Троя, старший инспектор обошел вокруг письменного стола, нагнулся и приблизил губы к уху молодого человека. «Ни черта себе! — мысленно воскликнул Трой, готовясь рвануть в сторону двери. — Кто бы мог подумать?» Барнаби что-то пробормотал и вернулся на свое место. Трой достал носовой платок и обтер лицо.

— Итак, сержант, — произнес старший инспектор решительным и спокойным тоном. — Что я сказал?

— «Спятил», сэр.

— Почти угадали, Трой. — Барнаби удовлетворенно вздохнул. — Почти, но не совсем. Хорошая попытка.

«Может быть, дятел? — подумал сержант. — Или подгадил? Гадость? А как насчет сладостей? Да, на счет сладостей? Ведь весь спектакль тот парень поедал конфеты. А может быть, кто-то что-то спрятал? Но со „спятил” не очень-то связано. А если „растяпа”? Кто-то оказался растяпой. Звучит похоже. Да и значение близкое». Не рассчитывая услышать разгадку из первых уст, Трой решил остановиться на «растяпе». Он взглянул на Барнаби, который словно бы впал в транс. Старший инспектор пристально смотрел поверх левого плеча Троя, и взор его был совершенно бессмысленным.

Но его разум напряженно работал. Барнаби передвигал свои фигуры, словно шахматист. По черным клеткам (кулисы, сцена, гримерные) и по белым (осветительная ложа, буфет, зрительный зал). Он обдумывал все вероятные и невероятные комбинации и оценивал все возможные последствия. Он представлял себе зеркальные отражения подозреваемых, надеясь таким образом застать на знакомом лице саморазоблачающее выражение. И постепенно, проведя самые невероятные сопоставления, припомнив обстоятельства, на которые раньше не обращал особого внимания, и с немалым трудом воскресив в памяти даже кое-какие разговоры, он пришел к чрезвычайно работоспособной гипотезе. Она очень хорошо вписывалась в происходящее. Она была очень разумной и психологически обоснованной. Она объясняла почти все. Была лишь одна загвоздка. При нынешнем положении дел эта гипотеза (кто убил Эсслина Кармайкла и почему) выглядела неправдоподобно. Барнаби произнес это вслух.

«Неправдоподобно?» — подумал Трой, по-прежнему терзаясь из-за своей неспособности разгадать предыдущие выводы Барнаби. А теперь начальник снова что-то пробормотал. Вечно он бубнит да бормочет.

— Без публики было не обойтись, Трой. Мы смотрели на дело под совершенно неправильным углом. Опасности не было никакой. Нужно было, чтобы все видели, что он делает.

— Кто, Кармайкл?

— Нет, конечно, нет. Подключите свою смекалку. — Барнаби взял ручку и принялся что-то строчить. — И не глядите так обиженно, — продолжал он, не поднимая глаз. — Подумайте!

Пока Трой думал, Барнаби изучал то, что только-что записал. Если все подозреваемые находились там, где говорили, в то самое время, о котором говорили, и делали то, что говорили, дело запутывается. Значит, кто-то лжет. Совершенно ясно. Вполне ожидаемо, что убийцы лгут. Но если в театре было полно свидетелей, которые готовы подтвердить слова убийцы, то положение и впрямь трудное. Особенно если ты сам был в числе свидетелей.

Но Барнаби знал, что не ошибается. Просто знал и все. За долгие годы его слишком часто охватывало подобное ощущение, чтобы на этот раз он ошибался. Подробности могли быть неясными, практическая сторона дела — запутанной, расследование могло зайти в тупик, но он знал. Он почувствовал покалывание в руках, а затылок обдало холодом, несмотря на жару и духоту в кабинете. Он знал, но ничего не мог сделать.

— Черт побери, Трой! — Сержант подскочил, когда Барнаби трахнул кулаком по столу. — Меня как будто в тиски зажали. Никто не может находиться в двух местах одновременно… правда ведь?

— Правда, сэр, — ответил Трой, на сей раз чувствуя себя на твердой почве.

Смотреть на Барнаби, пришедшего в замешательство, было очень даже приятно. Ради этого можно потерпеть и его важничанья. На данный момент ни у одного из них нет этого чертова ключа к разгадке. Трой смотрел на нахмуренный лоб и плотно сжатые челюсти своего начальника. В любую минуту может появиться коричневая скляночка с таблетками. А вот и она. Старший инспектор вытряхнул две таблетки от несварения желудка и проглотил их, запив холодным кофе. А потом долго смотрел на свои записи, пока стройные четкие фразы не превратились в полную белиберду.

— Будь я религиозным человеком, — сказал он Трою, — то взмолился бы о чуде.

И тут (сколь несправедливо положение вещей в мире, где монах может всю жизнь простоять на коленях и не получить просимого) для Тома Барнаби, который далеко не всегда вел благочестивый образ жизни и частенько отклонялся от праведного пути, свершилось чудо. Дзынь-дзынь. Старший инспектор поднял трубку. Звонил Дэвид Смай. Барнаби некоторое время слушал, потом ответил: «Вы уверены?» — и положил трубку.

— Трой, — проговорил он, изобразив на лице благоговейный ужас. — Когда все закончится, напомните мне, чтобы я пожертвовал кругленькую сумму на какое-нибудь богоугодное дело.

— Зачем это, сэр?

— За удачу вроде этой нужно платить, сержант. Иначе тот, кто ее посылает, рассердится.

— Ну так что он сказал? И кто звонил?

— Если помните, — сказал Барнаби с широкой, почти до ушей, улыбкой, — когда Дэвид взял поднос, ему показалось, будто что-то на нем не так.

— Но он все описал, и ничего странного не обнаружилось.

— Совершенно верно. Но из его показаний вы можете вспомнить, что минут за пять до начала спектакля он бегло осмотрел поднос. А ручка бритвы, которую предоставил Янг и которой покойник перерезал себе горло, с одной стороны была украшена перламутровыми цветами и листьями, а с другой были маленькие серебряные заклепки. Дэвиду Смаю показалось, будто на подносе что-то не так, потому что, когда он выходил на сцену, бритва лежала лицевой стороной вниз, и он заметил заклепки.

— И что?

— Когда без пяти восемь он оглядывал поднос, заклепок не было.

— Значит… — Трою передалось волнение старшего инспектора. — Было две бритвы?

— Было две бритвы.

— Тогда… все наши вопросы насчет времени…

— Снимаются. Теперь все ясно как день. После того, как Дирдре осмотрела бритву, и до того, как в десять вечера Дэвид вынес ее на сцену, с ней можно было проделать все что угодно.

— Значит, тот, кто подменил бритву, снял ленту и положил бритву обратно, имел для этого достаточно времени.

— Именно. Конечно, я рассматривал такую возможность, но полагал, что никто не осмелился бы оставить на реквизиторском столе поднос без бритвы дольше, чем на несколько минут, несмотря на темноту за кулисами. Но, как мы теперь видим, в этом и не было необходимости.

— Значит, теперь вы не чувствуете себя загнанным в угол, сэр? — Трой с огромным усилием сдерживал досаду. Он не хотел поддаваться зависти, но при мысли о том, какой его начальник везучий, удержаться было трудно. Однако Трой быстро вспомнил, что в случае успеха помощникам тоже перепадает какая-никакая слава, и приободрился. — Стало быть, теперь у нас полный сбор? Это мог сделать кто угодно?