– Ни в коем случае, – пробормотал Рафаэль, хмуро уткнувшись в монитор.
– Не хочу мешать вашей работе, – сказала Кинвара, переключаясь с Рафаэля на Робин.
А той вспомнилась история с блондинкой в ванной комнате картинной галереи. Вторично изобразив сосредоточенные поиски в ящике стола, она с облегчением услышала разговор идущих по коридору Чизуэлла и Иззи.
– …и непременно к десяти часам, не позже, иначе у меня не будет времени прочесть эту ахинею. И скажи Хейнсу, что беседовать с Би-би-си предстоит ему, – мне недосуг трепаться с этим скопищем идиотов насчет вклю… Кинвара.
Чизуэлл замер на пороге кабинета и без признаков теплоты бросил:
– Тебе было сказано ждать меня в министерстве, а не здесь.
– Я тоже рада тебя видеть, Джаспер, тем более после трехдневной разлуки, – сказала Кинвара, поднимаясь с кресла и расправляя сарафан.
– Привет, Кинвара, – вклинилась Иззи.
– Совсем забыла про министерство, – продолжала Кинвара, игнорируя падчерицу. – Все утро пыталась до тебя дозвониться…
– Тебе было сказано, – зарычал Чизуэлл, – что до часу я на совещаниях, и если речь опять пойдет о плате за случку, будь она трижды проклята…
– Да нет же, Джаспер, при чем тут случка, у меня к тебе конфиденциальный разговор, но если ты хочешь, чтобы я все выложила при детях, – только скажи!
– О господи! – вырвалось у Чизуэлла. – Что ж, пошли, давай найдем свободную комнату для переговоров…
– Вчера вечером явился некий мужчина, – сказала Кинвара, – который… и нечего жечь меня взглядом, Изабелла!
На лице Иззи в самом деле читался неприкрытый скепсис. Вздернув брови, она шагнула через порог, как будто Кинвара сделалась для нее невидимкой.
– Повторяю: расскажешь это в переговорной! – рявкнул Чизуэлл, но Кинвара не унималась.
– Вчера вечером в роще за домом я увидела мужчину, – визгливо продолжала она, и Робин поняла, что этот голос далеко разносится по узкому коридору. – Я пока еще галлюцинациями не страдаю – в роще бродил человек с лопатой, я его отчетливо видела, но за ним погнались собаки, и он пустился наутек! Ты твердишь, чтобы я не суетилась, но по ночам я в доме одна, и если ты не примешь меры, Джаспер, то я сама позвоню в полицию!
22
…не взял ли бы ты это на себя, чтобы поддержать правое дело?
Генрик Ибсен. Росмерсхольм
Наутро Страйк проснулся в самом скверном расположении духа.
Когда он, прихрамывая, тащился к Майл-Энд-парку, в голове крутилось: почему, черт побери, он, старший партнер, основатель агентства, обязан в субботнюю жару вести слежку на каком-то марше протеста, если у него полторы ноги, но при этом трое подчиненных? Да потому, отвечал он сам себе, что у него нет малого ребенка, которого не оставишь без присмотра, нет жены, которая купила билеты на самолет или сломала руку, и не назначено торжество по случаю первой годовщины свадьбы, чтоб ей сгнить. А холостяк пусть жертвует своим законным отдыхом и вкалывает по выходным.
Сейчас в голове у него роились все нелестные мысли о Робин, которых она всегда опасалась: припомнил он ей и новый дом на мощеной улочке Олбери, выгодно отличавшийся от двух продуваемых сквозняками чердачных каморок, и все права и привилегии, какие давало ей тонкое золотое колечко на безымянном пальце – несбыточная мечта Лорелеи, которой оставалось только расстраиваться, когда пообедать, а то и поужинать вдвоем на выходных не получалось, – и обещание Робин делить все обязанности поровну, данное ею в тот день, когда он сделал ее партнером по бизнесу – уж, наверное, не для того, чтобы она сломя голову неслась домой к мужу.
Да, за два года работы в агентстве Робин отпахала массу времени сверхурочно, не получая за это ни гроша. Да, она делала для него больше, чем требовало чувство долга. Да, под дулом пистолета он бы согласился, что теоретически обязан ей по гроб жизни. Но факт оставался фактом: сейчас он ковыляет по улице навстречу нудным часам утомительной и, скорее всего, безрезультатной слежки, а она с этим козлом, с муженьком, уносится на выходные в загородный отель, – от одной этой мысли у него еще сильнее заныли спина и нога.
Небритый, в старых джинсах, потрепанной, застиранной фуфайке и стоптанных кроссовках, с полиэтиленовым пакетом в руке, Страйк вошел в парк. Вдали маячила толпа демонстрантов. Риск того, что Джимми может его узнать, едва не вынудил Страйка вообще забить на этот марш, но последнее сообщение от Робин (которое он – исключительно по злобе – оставил без ответа) перевесило все остальное:
В офис приходила Кинвара Ч. Говорит, вчера, когда стемнело, заметила в роще у дома мужчину с лопатой. Чизуэлл, по словам жены, запретил ей звонить в полицию, но она пригрозила все равно это сделать, если он сам не примет меры против нарушителей. Кинвара не в курсе нашего расследования. М. проч., верит, что я – Венеция Холл. Наконец, по нек. сведениям, в фонде «Равные правила игры» грядет проверка. Пытаюсь узнать доп. подробности.
От этого сообщения Страйк просто лез на стену. В данный момент его бы устроило только одно: конкретные улики против Герайнта Уинна, тем более что таблоид «Сан» уже раздувал дело Чизуэлла, отчего клиент дергался и не выходил из стресса.
По сведениям Барклая, Джимми Найту принадлежала десятилетняя «судзуки-альто», которая не прошла техосмотр и в настоящее время стояла без движения. Барклай допускал, что Джимми способен уехать за семьдесят миль от дома, чтобы под покровом темноты проникнуть в сад и в рощу к Чизуэллам, но Страйк считал это маловероятным.
Он, в свою очередь, рассматривал другой вариант: Джимми, скорее всего, засылает туда своих приспешников, чтобы те нагнали страху на хозяйку дома. У человека, выросшего в тех краях, наверняка остались там друзья-приятели. Еще одна версия, более тревожная, сводилась к тому, что Билли вырвался из темницы, реальной или мнимой, где, как он сообщил Страйку по телефону, его удерживали силком, и теперь, оказавшись вблизи старой отцовской хижины, вознамерился либо откопать младенца в розовом одеяле, чтобы доказать факт убийства, либо под воздействием какой-то навязчивой идеи покалечить одну из лошадей Кинвары.
Встревоженный этими необъяснимыми событиями, любопытством газетчиков к личности министра и невозможностью сдвинуть расследование с мертвой точки, Страйк уже готов был пуститься во все тяжкие. Невзирая на усталость, боль в мышцах и подозрения в бесполезности сегодняшней слежки за демонстрантами, он чуть свет буквально вытащил себя из постели, пристегнул к опухшей культе протез и через силу отправился в двухчасовой пеший поход, начинавшийся от Майл-Энд-парка.
Когда в толпе уже стали вырисовываться лица участников марша, Страйк нацепил извлеченную из пакета белую пластиковую маску Гая Фокса, с усами и дугообразными бровями, – в последнее время такая ассоциировалась с хакерским сообществом «Анонимус». Отправив скомканный пакет в ближайшую урну, он похромал в сторону скопления плакатов и транспарантов: «Нет ракетам у наших домов!», «Нет снайперам на улицах!», «Не позволим играть с нашей жизнью!» – и многократно повторенного «В отставку!» с портретом премьер-министра. Идти пришлось по траве – самой неблагоприятной поверхности для протеза. Страйк весь взмок, пока искал оранжевые транспаранты ОТПОРа с характерной символикой – разорванными олимпийскими кольцами.
Таких растяжек обнаружилось более десятка. Потоптавшись за говорливой молодежной компанией, Страйк поправил сползающую маску, явно не рассчитанную на зрелого мужчину со сломанным по молодости носом, и увидел Джимми Найта: тот развлекал двух девчонок, и каждая, запрокинув голову, взахлеб хохотала. Придерживая маску, чтобы зафиксировать прорези на уровне глаз, Страйк обвел взглядом собравшихся членов ОТПОРа и удостоверился в отсутствии томатно-рыжей копны, которое объяснялось не тем, что Флик перекрасила волосы, а тем, что она попросту не явилась.
Распорядители уже начали выстраивать толпу в некое подобие колонны. Молчаливый и сонный Страйк затерялся среди демонстрантов, сразу за рядами ОТПОРа, и нарочито неуклюже двинулся следом, чтобы молодые распорядители, впечатленные его могучей фигурой, сочли за лучшее смотреть на него как на скалу, которую должны обтекать людские ручейки.
Тощий парнишка в маске «Анонимуса» поднял кверху два больших пальца, когда его пинками гнали мимо Страйка в конец колонны. Страйк приветствовал его точно так же.
Джимми, который успел затянуться самокруткой, по-прежнему балагурил с двумя девчонками, которые явно соперничали за его внимание. Темненькая, более симпатичная, держала двусторонний плакат со скрупулезно выполненным живописным изображением Дэвида Кэмерона в обличье Гитлера на трибунах олимпийского стадиона 1936 года. Это было незаурядное произведение искусства – Страйк даже засмотрелся, благо колонна, сопровождаемая полицейскими и распорядителями в светоотражающих куртках, уже двигалась в ровном, неспешном темпе, постепенно приближаясь к выходу из парка на длинную и прямую Роуман-роуд.
Ступать на протезе по гладкому гудрону было легче, но у Страйка по-прежнему пульсировала воспаленная культя ноги. Через несколько минут демонстранты принялись скандировать: «НЕТ ракетам! НЕТ ракетам!»
Перед колонной пятились фоторепортеры с камерами.
– Эй, Либби, – обратился Джимми к девушке с портретом Гитлера. – Хочешь, возьму тебя на закорки?
Страйк отметил нескрываемую зависть ее подружки: Джимми согнул колени, чтобы девушка села верхом к нему на плечи, и поднял ее над толпой. Теперь плакат был виден газетчикам.
– Покажи им сиськи, – скомандовал Джимми. – Мы сразу на первые полосы попадем.
– Джимми! – в притворном ужасе пискнула она.
Ее подружка натянуто улыбнулась. Камеры защелкали энергичнее; Страйк, пряча под маской гримасу боли, старался, чтобы его хромота не особенно бросалась в глаза.
– Мужик с самой большой камерой все время держал тебя в объективе, – сообщил Джимми, опуская соратницу на землю.
– Зараза, если меня в газетах пропечатают, мамаша с ума сойдет, – заволновалась она и пошла дальше в ногу с Джимми, не упуская случая ткнуть его локтем или шлепнуть, когда он пугал ее родительским гневом.
На взгляд Страйка, она была как минимум на пятнадцать лет моложе Джимми.
– Развлекаешься, Джимми?
Маска не позволяла Страйку скосить глаза; каково же было его удивление, когда прямо перед ним возникла нечесаная помидорно-рыжая копна и он без труда опознал Флик, успевшую примкнуть к демонстрантам. Джимми, похоже, удивился не меньше.
– Вот так встреча! – сказал он, вяло изображая радость.
Флик зыркнула на девчонку по имени Либби – та сочла за лучшее рвануть вперед. Джимми попытался обнять Флик, но она, дернув плечом, высвободилась.
– Фу-ты ну-ты! – воскликнул он с видом оскорбленной добродетели. – Что случилось?
– Угадай с трех раз, – огрызнулась Флик.
Страйк понимал: Джимми не может решить, как с ней держаться. На его нагловато-красивом лице отразилась досада, но вместе с тем и определенная настороженность. Он сделал еще одну попытку обнять Флик за плечи, но на этот раз получил по руке.
– Фу-ты ну-ты! – повторил он с ноткой враждебности. – За что, черт возьми?
– Я делаю за тебя всю грязную работу, а ты клеишься к этой? За дуру меня держишь, Джимми?
– НЕТ ракетам! – гаркнул в рупор кто-то из распорядителей, и толпа вновь подхватила этот клич; шагающая рядом со Страйком женщина с ирокезом орала пронзительно, как павлин.
Скандирование толпы давало Страйку определенное преимущество: он мог не сдерживать стоны, наступая на протезированную ногу; это приносило какое-то облегчение, но маска дрожала на потном лице, как будто от щекотки. Сквозь прорези Страйк, щурясь, наблюдал за ссорой Флик и Джимми, но их слова заглушал хор голосов. Лишь когда демонстранты переводили дух, Страйк улавливал обрывки разговора.
– Мне твои придурки уже поперек горла, – кипятился Джимми. – Разве это я, чуть что, бегу в бар, чтобы снять там студентишку?
– Ты же меня сам к этому толкнул! – сдавленно выкрикнула Флик. – Ты подло меня к этому толкнул! Сказал, что не падок на особые…
– Ну погорячился, дел-то – куча, – грубо ответил Джимми. – У меня же был стресс. Билли мне плешь проел. Я вовсе не имел в виду, что ты должна нестись в бар и кадрить там какого-нибудь барана…
– Ты сам сказал, что тебе надоело…
– Ну с кем не бывает: психанул, наговорил всякой фигни. Вот если бы я заваливал бабу каждый раз, когда ты меня достаешь…
– Знаешь, я уже начинаю думать, что ты меня держишь при себе только из-за Чиз…
– Рот закрой!
– …а сегодня, думаешь, мне было очень весело у этого урода?..
– Я же сказал спасибо, хватит, сколько можно талдычить одно и то же? Мне нужно было срочно напечатать листовки, а иначе мы бы съездили вместе…
– И я занимаюсь уборкой, – голос ее вдруг сорвался от рыданий, – гадость такая, а сегодня ты меня отправил… это просто кошмар, Джимми, ему в больничку надо, он дошел до такой кондиции…
Джимми оглянулся. На миг встретившись с ним взглядом, Страйк попытался не хромать, хотя в культю при каждом шаге словно впивалась тысяча огненных муравьев.
– В больничку никогда не поздно, – сказал Джимми. – И мы непременно это устроим, только сейчас отпускать его нельзя – он нам испоганит все дело, ты же понимаешь. Дай срок – пусть Уинн раздобудет фотки… Слушай, – Джимми заговорил поласковее и в третий раз потянулся ее приобнять, – я тебе благодарен – не передать как.
– Еще бы, – всхлипнула Флик, вытирая нос ладонью, – деньги-то немалые. Да ты бы даже не узнал, что у Чизуэлла рыло в пуху, если бы не…
Джимми бесцеремонно прижал к себе Флик и впился ей в губы. Пару мгновений она сопротивлялась, потом приоткрыла рот. Так они и шли дальше, не прерывая своего поцелуя взасос. У обоих слегка заплетались ноги, что смешило других отпоровцев, и только девчонка, которую Джимми вначале нес на закорках, окончательно сникла.