– Он спал со мной. Когда тот человек приставил нож к моему горлу, Роско набросился на него.

Судья посмотрел на меня, а затем вернулся к Габи.

– Как получилось, что Роско спал с тобой?

Габи указала на меня.

– Ему велел дядя Джо.

Я ни разу не слышал, чтобы она меня так называла. Скажу честно, мне было приятно. Судья посмотрел на меня.

– Мне казалось, Роско не давал воспоминаниям возвращаться к вам, когда вы спали.

– Именно так.

– Тогда почему вы позволили ему спать с ней?

Я пожал плечами.

– Я знал, что Роско ее всегда защитит.

– Что он и сделал, – сказал судья, обращаясь, похоже, к самому себе.

Он сделал знак Каталине и Габи, что у него больше нет к ним вопросов. Они покинули свидетельскую трибуну. К моему удивлению, затем мой адвокат вызвал официантку из закусочной, – той самой, которой я отдал мой грузовичок. Сегодня она была в платье. И держала на руках сына. Она рассказала, что я для нее сделал. В свою очередь, судья поблагодарил ее за то, что она приехала для дачи показаний. Следующими свидетелями были Бекка и Тим.

После обеда мой адвокат пригласил Элли, и она рассказала обо мне. О нас. Она не торопясь поведала все. Подозреваю, что судья был превосходным игроком в покер. Типичный стоик, с лицом бесстрастным, словно глыба гранита.

И, наконец, адвокат вызвал моего брата. Бобби попросил о возможности выступить свидетелем. Пока он шел к свидетельской трибуне – в джинсах, кроссовках и рубашке с закатанными рукавами, – фотографы в зале суда нащелкали тысячу снимков. Брат поклялся на Библии и заявил, что слова, которые он намерен произнести, будут правдой и только правдой.





Глава 42




Бобби жевал губу и осторожно подбирал слова. Куда только подевался красноречивый политик! Перед свидетельской трибуной стоял не сенатор.

Это был мой брат.

– Ваша честь, существует некая часть этой истории, о которой никто, в том числе и мой брат, не рассказывал вам.

Он посмотрел на меня.

– Просветите нас на сей счет, сенатор Брукс, – ответил судья.

Какую бы историю ни собрался поведать нам Бобби, он был готов это сделать. Он поудобнее устроился на своем месте: скрестил ноги и сложил на груди руки. И хотя Бобби смотрел на меня, на самом деле его взгляд был устремлен на сорок пять лет назад в прошлое.

– В сентябре 1972 года мне пришла повестка на военную службу. – Потянувшись к нагрудному карману рубашки, Бобби извлек из него изрядно помятый, пожелтевший документ. – Вот она, моя призывная повестка.

Я уже забыл, когда видел этот листок бумаги в последний раз. Бобби повертел его в руках.

– Когда мать вскрыла конверт, ее сердце сжалось. Я был…

Он покачал головой.

– Я был… другим. Уж точно не тем, за кого сегодня голосуют избиратели. Я любил книги. Любил бейсбол. И изрядно полюбил наркотики.

Судья откинулся назад и впервые выказал удивление.

Присутствующие, которые не знали, к чему клонит брат, засмеялись. Лично мне было не до смеха.

Бобби между тем продолжил.

– Благодаря моему предшествующему опыту это напугало меня. Мне было страшно. Очень страшно. Но больше всего я боялся других людей. Когда нужно было защитить тех, кто нуждался в защите, я как будто каменел. И не потому, что я не хотел ввязываться, просто это было не мое.

– Тебе не нужно этого делать, – громко произнес я, чтобы брат меня услышал.

Судья повернулся ко мне.

– Мистер Брукс, вам есть что добавить?


Я встал.

– Сэр, я просто сказал брату, что ему не нужно рассказывать эту историю.

Судья Вертер судейским молотком указал на Бобби.

– Его никто не принуждал. Он делает это по собственной воле. Поэтому, будьте добры, сядьте.

Я подчинился. Бобби поднял вверх призывную повестку.

– Моя мать отдала ее Джо-Джо. Моему младшему брату Джозефу. Неделей ранее ему исполнилось семнадцать лет. Хотя я на два года старше, он всегда был сильнее меня. Они с матерью отправились покататься на машине, которую он сам собрал. И, сидя в этой машине, она попросила его пойти служить вместо меня.

Все присутствующие громко ахнули.

– И он пошел. – В зале воцарилась гробовая тишина. – Мой брат попрощался с любовью всей своей жизни. Он сказал ей, что отвезет меня в Калифорнию или в Канаду, где я мог бы пересидеть войну. Затем он пришел на призывной пункт вместо меня… и назвался моим именем.

Сидевшая позади меня Элли прошептала:

– Нет, нет, нет, нет…

Бобби заговорил громче.

– Мне было стыдно за себя, за то, что я позволил брату пойти служить вместо меня. Пытаясь убежать от голосов в моей голове, я говорил всем, что не собираюсь уезжать ни в какую Калифорнию. Что я иду служить в армию. Мне устроили прощальную вечеринку. Затем я сел в автобус, который отвез меня прямиком в Калифорнию. С помощью водительских прав Джозефа я снял квартиру, получил работу и перепробовал все наркотики, которые только смог выпросить, взять в долг или украсть. Но сколько бы я их ни принимал, я был бессилен избавиться от голосов или заглушить боль.

Кто-то из присутствующих в зале выругался в адрес Бобби. Судья Вертер ударил молотком по столу и произнес, обращаясь к залу:

– Я дал поручение судебному приставу удалять из зала любого, кто будет нарушать порядок. И если это будете вы все, я готов остаться здесь один. – Он повернулся к Бобби. – Продолжайте, пожалуйста, сенатор.

Бобби повернулся к человеку, который его оскорбил.

– Вы правы. Я – то самое, что вы сказали, и еще многое другое. Все было гораздо хуже.

У меня ёкнуло сердце. Бобби на глазах у всего мира совершал политическое самоубийство. Элли тихо плакала, качала головой и снова и снова шептала одни и те же слова.

– Итак, после моего двухлетнего «турне» по всем хостелам прибрежной части Калифорнии я вернулся домой. Я убедил девушку моего брата, что я действительно был на войне. Я сказал ей, что это было так ужасно, что я не могу говорить об этом. Удобная отговорка. Ведь что я мог ей сказать? И тут мне повезло: за полтора месяца до этого, честно отслужив на фронте два срока, мой брат вернулся домой. Здесь его ждала толпа людей, которые принялись его оплевывать. Поскольку он был увешан медалями, мой брат сиял, как солнце. Тогда он вошел в ангар аэропорта и выбросил все, что было связано с военной службой, включая и свои медали.

– Через неделю, в течение которой военное начальство пыталось проникнуть в его голову и выяснить, знает ли он то, что они хотели узнать, его на пару месяцев отправили на реабилитацию лечить эту самую голову. Чтобы он знал, что ему говорить, когда он вернется домой. Объяснить, кем он стал. В ходе этой программы его командир, который, по понятным причинам, гордился всем, что он совершил, выудил эти медали из мусора и отправил их домой, где по прибытии я открыл адресованный мне конверт. Для меня это пришлось как нельзя кстати. И поскольку я уже по горло погряз во лжи, я вскрыл конверт и, полюбовавшись собственным отражением в серебре и золоте медалей, нацепил их себе на грудь…

Возмущенные голоса в зале смолкли. Люди сидели в молчаливом недоверии. Сидевшая позади меня Элли вскочила с места, бросилась к мусорной корзине в углу, упала на колени, и ее вырвало. Ее тело как будто исторгало из себя всю накопившуюся за эти годы боль. Жестокую, первобытную, неподдельную. Тотчас защелкали фотоаппараты, люди начали перешептываться.

Судья Вертер ударил молотком.

– Я призываю зал к порядку.

Он встал.

– Объявляется пятнадцатиминутный перерыв, – заявил он, после чего попросил судебного пристава принести Элли мокрое полотенце. Тот выполнил его распоряжение.

Увы, Элли была безутешна. Я указал на нее и спросил судью:

– Сэр, разрешите?

Судья кивнул и, уведя с собой моего брата, скрылся в своей комнате.

Я опустился на колени рядом с Элли. Та обняла меня и всхлипнула:

– Прости… Ради бога, прости…

Я просто держал ее в объятиях. Что еще я мог сделать? Сорок пять лет назад ее душа дала трещину. Раскололась пополам. Неким чудом она сшила ее половинки. Но здесь, в зале суда, когда она слушала рассказ моего брата, эти швы лопнули, и боль, которую она так долго носила в себе, вырвалась наружу. Прямо у меня на глазах. На глазах у всех.

Судебный пристав объявил о возвращении в зал судьи, и мы все встали. Судья Вертер занял свое место и попросил Бобби продолжить.

Бобби посмотрел на Элли. Потом на меня.

– То, что я вам рассказал, – еще не самое худшее. По завершении программы реабилитации Джозеф покинул стены лечебницы, надеясь на то, что найдет в родном доме. Он ехал всю ночь, припарковался рядом с «Голубым торнадо», вместе с толпой людей пришел на пляж и обнаружил, что я ношу его медали и говорю Элли: «Да, я согласен».

– Тогда он повернулся на сто восемьдесят градусов и отправился туда, что знал лучше всего. На войну. Где провел еще два года. За это время он удостоится вот этой награды. – Бобби сунул руку в карман, а затем разжал пальцы, чтобы показать Золотую медаль Конгресса. Зал ахнул. Даже судья Вертер удивленно вытаращил глаза. Сидевшие за телекамерами репортеры, – процесс транслировался в прямом эфире, – отказывались верить собственным ушам.

Бобби между тем продолжал.

– Когда я вернулся домой, моя жизнь покатилась вниз. Пройдя курс реабилитации и терапии и едва не доведя Элли до банкротства, я подчистил биографию и выдвинул свою кандидатуру в сенат штата, убедив всех вас в том, что я человек слова. Но, если честно, я сыграл на чувствах моих избирателей. Я построил свою кампанию, да и все последующие, на очень хорошей лжи. Ложь состояла в том, что я жил жизнью моего брата.

Это было несложно. Я просто запросил у военных выдать мне копию моих архивных документов. И так как они были на мое имя, то я без проблем их получил. По какой-то причине никто в средствах массовой информации не удосужился внимательно изучить мой послужной список. Потрудись они это сделать, как быстро бы сообразили, что я не мог одновременно лечиться от алкоголизма в Аризоне и участвовать в специальных операциях в Лаосе. Или в Камбодже. Или где там мой брат находился в то время.