– Да.
Продюсерша пожала плечами.
– Советую вам, войдя, втянуть головы в плечи. Возможно, она выплеснет на вас всю свою ярость.
Я вошел. Элли следом за мной. Сюзи лежала на кровати, глядя в окно. Взгляд ее был устремлен далеко-далеко, за тысячи миль. Рискуя удостоиться пощечины или оплеухи, я сел рядом с ней и взял ее руку.
– Я должен рассказать тебе одну историю, – прошептал я.
Она медленно повернула ко мне голову.
– Я не уверена, что переживу еще одну твою историю.
Затем она увидела рядом со мной Элли.
– Ты с ним? – растерянно спросила она.
Элли кивнула.
– Просто выслушай его.
Ко мне шагнул телохранитель и положил руку мне на плечо.
– Убрать его отсюда, мисс Сюзи?
Она посмотрела мне в глаза и покачала головой.
– Спасибо, Джордж. Пока не надо.
Джордж вышел из палаты и закрыл за собой дверь.
Я сел поудобнее, набрал полную грудь воздуха и начал.
– Когда я только прибыл на фронт…
– Прежде чем ты продолжишь, – перебила меня Сюзи, – скажи, ты сможешь доказать, что ты говоришь правду?
– Да.
– Так, что ни у кого не останется и тени сомнения?
Я кивнул.
Она откинулась на подушку и устремила взгляд в потолок.
– Потому что в противном случае Джордж переломает тебе обе ноги.
– Когда я прибыл туда во второй раз, это были третий и четвертый год моей службы, нас по-прежнему продолжали забрасывать в Лаос. Вглубь страны. В назначенное время я брал с собой отряд в десять-двенадцать человек. Обычно нам поручалось перерезать их линии тылового снабжения. Мы летели низко, почти задевая верхушки деревьев, нас сбрасывали милях в двадцати за линией фронта, и, сделав свое дело, мы, как могли, пробирались назад. Хороший пилот вертолета был на вес золота. Правда, хорошие пилоты долго не задерживались, ведь быть «хорошим» означало постоянно летать туда, куда никто не горел желанием попадать. Их первоочередной заботой была не собственная жизнь, а то, как доставить в джунгли других.
Нашим пилотом был один молодой парень, можно сказать, молокосос, выпускник Вест-Пойнта[22]. На приборной доске у него была фотография девушки. Если честно, пилот из него был никакой. Необстрелянный. Вечно трясся от страха. Боялся, что его собьют. Да вообще-то мы все боялись, чем может обернуться его страх для всех нас. Ему ничего не стоило сбросить нас раньше назначенного места. Я потребовал у начальства, чтобы нам выделили опытного пилота, но война уже сидела у всех в печенках, начальству осточертели наши жалобы. Меня просто не стали слушать и отправили куда подальше. Мол, довольствуйтесь тем, что есть.
Во время нашего четвертого вылета мы высадились милях в пяти от того места, где, по идее, должны были высадиться. Что еще хуже, мы попали в окружение, что не сулило нам ничего хорошего. К тому моменту я уже умел управлять вертолетом и вполне мог сам эвакуировать нас из джунглей. Мои ребята смотрели на меня, и я знал, что они знали то, что знал я: что мы должны сделать что-то с этим сопливым хлюпиком, из-за которого мы все едва не погибли. Поэтому я поднял руки и, схватив обеими руками за шею, начал душить, как не раз поступал с врагами. Мне было наплевать, одним больше, одним меньше. Он посинел, глаза его вылезли из орбит. Еще пара секунд, и он был бы готов. После чего я бы выбросил его тело в рисовое поле и улетел назад. Но тут он показал на приборную доску. На фото. На свою дочь. Которой было всего несколько месяцев от роду. Я посмотрел на фотографию, и во мне как будто что-то шевельнулось.
С этими словами я вынул из кармана конверт, достал из него снимок и протянул его Сюзи.
– Я вспомнил, что когда-то я тоже любил. И я разжал пальцы. Он какое-то время хватал ртом воздух, затем блевал, а потом доставил нас назад. Пригрозив, правда, отправить кое-кого из нас под трибунал. Когда мы приземлились, я вытащил его на берег и по душам поговорил о том, кем он мечтал стать в детстве. Он сквозь слезы признался мне, что хотел быть твоим отцом. Что ты и твоя мать – самое главное в его жизни. И он мечтает лишь об одном – поскорее вернуться к вам.
И тогда, на том песчаном берегу, я понял, что передо мной испуганный парень, который кого-то любит. Он напомнил мне самого себя, каким я когда-то был. И в этот момент я был готов отдать все на свете за то, чтобы стать таким, как он. И я принял решение: я помогу ему вернуться домой.
Каждое утром мы с ним вместе пили кофе. Рассказывали друг другу истории. Если я почему-то отсутствовал, он покупал мне чашку кофе и ставил ее на мое место, в надежде, что я вернусь и мы с ним ее выпьем. Мы разговаривали о его девушке, об Элли, о гоночных автомобилях. Он говорил, что с удовольствием сел бы за руль моего «Корвета». Если же у него был боевой вылет, я покупал две чашки кофе. Одну выпивал, а второй не давал остыть до тех пор, пока он не вернется и не выпьет ее со мной. Так было почти год. Нам казалось, что самое худшее уже позади. Мы расслабились и уже начали мечтать о возвращении домой, о том, что нам может подвернуться такая возможность. Его тоже было не узнать. Теперь это был наш лучший пилот.
Наш с ним отряд забросили за линию фронта. Отряд сделал свое дело, но что-то пошло не так. Наша команда разделилась на две группы. В суматохе они встретились в точке Б, а меня бросили к точке А. Я был ранен. Чудом не подорвался. Потерял уйму крови. Ничего хорошего мне не светило. Я, как мог, залатал самого себя, заполз в какую-то нору и затаился. Противник прослушивал наши радиочастоты.
Через два дня у меня закончилась вода, и я был вынужден пить из ручья. Выше по течению валялся дохлый буйвол, но я обнаружил это лишь на следующий день. К тому моменту я уже был болен дизентерией. Жутко страдал от обезвоживания. Я пытался идти, но ноги меня не слушались. Я пробыл один целую неделю, когда, наконец, решился дать о себе знать.
В ответ мне было сказано, что они рады, что я жив и что я нужен им пятнадцатью милями южнее. Я же сказал им, что мне нужны антибиотики и что им делать со своими пятнадцатью милями. Они повторили свой приказ. Я повторил то, что думал по этому поводу. Еще я сказал им, что если только выберусь отсюда живым, то найду каждого из них, и пусть тогда они пеняют на себя. Я убью их самих, их жен, детей и собак. Даже их мечты.
Спустя минуту в рации раздался голос пилота. Он сказал всего два слова: «Я лечу». Спустя два часа он приземлился, затащил меня в вертолет, ввел мне в вену антибиотик, и мы с ним взлетели.
Мы уже почти выбрались из-за линии фронта, когда за полтора часа до Кэмп-Калифорния вражеской ракетой нам снесло задний винт. Мы завертелись волчком. Кое-как ему удалось посадить машину. Я вылез из обломков, вытащил его, и мы с ним растворились среди джунглей, преследуемые по пятам отрядом разъяренных врагов. К концу третьего дня я уже тащил его на спине.
Первая пуля попала мне в живот. Вторая прошила его насквозь и уже собиралась проникнуть в меня, когда вот это ее остановило. – Я вложил ей в руки книгу. – Когда я рассказывал тебе, как восемь дней тянул на себе мертвое тело… это был твой отец.
По ее подбородку текли слезы. Я вложил ей в руку его часы и именной жетон. Повертел в своей руке бронзовую зажигалку «зиппо».
– Вопреки всем приказам, твой отец угнал вертолет и поспешил мне на выручку, когда никто другой не пожелал этого сделать. Он был самый лучший. Лучший из них всех. Он дал мне то, чего я не заслуживал, и взял на себя мои промахи.
Мы молча сидели несколько минут. Ее глаза были закрыты. Пальцы скользили по кожаному переплету блокнота, по выгравированным буквам жетона.
– Это подарок, который мне никогда не… – Я умолк, не договорив. – Я долгое время не мог понять, почему он так поступил. Вернуться в ад и пожертвовать собой ради другого. – По моим щекам катились слезы. – Он лежал в грязи, и его жизнь красной струйкой крови вытекала сквозь мои пальцы, а свет в его глазах мерк. Внезапно он рассмеялся.
– Джозеф? – произнес он.
Я сильнее придавил ладонью его рану, чтобы он мог говорить дальше.
– Да?
Он улыбнулся.
– Хочу открыть тебе один секрет. Думаю, тебе пора это знать.
– Это какой же? – спросил я, не глядя на него.
Он похлопал меня по груди.
– Злом не победить зла. – Он попытался сделать глубокий вздох и не смог. – Никогда.
Все мои старания были напрасны. Жизнь покидала его, просачиваясь сквозь мои пальцы. Он притянул мой лоб к себе и прошептал:
– Это способна сделать только одна вещь.
Я разрыдался. Он улыбнулся, положил мне на сердце ладонь, затем закрыл глаза и прошептал:
– Это единственное, что нам действительно нужно.
Это были его последние слова.
Я умолк, а когда снова обрел дар речи, произнес:
– Сюзи, я все эти годы хотел извиниться перед тобой.
Мы с ней молча просидели около часа. Никто не решался заговорить первым. Между тем за окном уже вовсю сияла луна. Наконец Сюзи высморкалась и сказала:
– Значит, все, что ты рассказывал в своих интервью, это правда?
– Да.
Сюзи громко шмыгнула носом.
– Джозеф, мне так…
Я прижал к ее губам палец.
– Ты мне ничего не должна.
– Ты прощаешь меня?
– Нет, – покачал головой я.
– Ну, пожалуйста, прошу тебя.
– Я скажу тебе то же самое, что твой отец сказал мне, когда я задал ему тот же самый дурацкий вопрос.
– И что же это такое?
– Тебе не за что просить прощения.
Сюзи присела на кровати и заключила меня в объятия. Мы крепко обняли друг друга и разрыдались. Эти слезы я носил в себе не один десяток лет. Не знаю, в каких закутках души они хранились все это время, но чтобы их выплакать, мне понадобилось не менее часа. Я даже представить не мог, что их окажется так много.
Наконец, Сюзи пристально посмотрела на меня.
– Но это еще не конец твоего рассказа?
– Нет, не конец.
– Но ты мне пока ничего не расскажешь?
Я повертел в руках картонную карточку. Ее заплаканное лицо – портрет очищения ее души.
Продюсерша пожала плечами.
– Советую вам, войдя, втянуть головы в плечи. Возможно, она выплеснет на вас всю свою ярость.
Я вошел. Элли следом за мной. Сюзи лежала на кровати, глядя в окно. Взгляд ее был устремлен далеко-далеко, за тысячи миль. Рискуя удостоиться пощечины или оплеухи, я сел рядом с ней и взял ее руку.
– Я должен рассказать тебе одну историю, – прошептал я.
Она медленно повернула ко мне голову.
– Я не уверена, что переживу еще одну твою историю.
Затем она увидела рядом со мной Элли.
– Ты с ним? – растерянно спросила она.
Элли кивнула.
– Просто выслушай его.
Ко мне шагнул телохранитель и положил руку мне на плечо.
– Убрать его отсюда, мисс Сюзи?
Она посмотрела мне в глаза и покачала головой.
– Спасибо, Джордж. Пока не надо.
Джордж вышел из палаты и закрыл за собой дверь.
Я сел поудобнее, набрал полную грудь воздуха и начал.
– Когда я только прибыл на фронт…
– Прежде чем ты продолжишь, – перебила меня Сюзи, – скажи, ты сможешь доказать, что ты говоришь правду?
– Да.
– Так, что ни у кого не останется и тени сомнения?
Я кивнул.
Она откинулась на подушку и устремила взгляд в потолок.
– Потому что в противном случае Джордж переломает тебе обе ноги.
– Когда я прибыл туда во второй раз, это были третий и четвертый год моей службы, нас по-прежнему продолжали забрасывать в Лаос. Вглубь страны. В назначенное время я брал с собой отряд в десять-двенадцать человек. Обычно нам поручалось перерезать их линии тылового снабжения. Мы летели низко, почти задевая верхушки деревьев, нас сбрасывали милях в двадцати за линией фронта, и, сделав свое дело, мы, как могли, пробирались назад. Хороший пилот вертолета был на вес золота. Правда, хорошие пилоты долго не задерживались, ведь быть «хорошим» означало постоянно летать туда, куда никто не горел желанием попадать. Их первоочередной заботой была не собственная жизнь, а то, как доставить в джунгли других.
Нашим пилотом был один молодой парень, можно сказать, молокосос, выпускник Вест-Пойнта[22]. На приборной доске у него была фотография девушки. Если честно, пилот из него был никакой. Необстрелянный. Вечно трясся от страха. Боялся, что его собьют. Да вообще-то мы все боялись, чем может обернуться его страх для всех нас. Ему ничего не стоило сбросить нас раньше назначенного места. Я потребовал у начальства, чтобы нам выделили опытного пилота, но война уже сидела у всех в печенках, начальству осточертели наши жалобы. Меня просто не стали слушать и отправили куда подальше. Мол, довольствуйтесь тем, что есть.
Во время нашего четвертого вылета мы высадились милях в пяти от того места, где, по идее, должны были высадиться. Что еще хуже, мы попали в окружение, что не сулило нам ничего хорошего. К тому моменту я уже умел управлять вертолетом и вполне мог сам эвакуировать нас из джунглей. Мои ребята смотрели на меня, и я знал, что они знали то, что знал я: что мы должны сделать что-то с этим сопливым хлюпиком, из-за которого мы все едва не погибли. Поэтому я поднял руки и, схватив обеими руками за шею, начал душить, как не раз поступал с врагами. Мне было наплевать, одним больше, одним меньше. Он посинел, глаза его вылезли из орбит. Еще пара секунд, и он был бы готов. После чего я бы выбросил его тело в рисовое поле и улетел назад. Но тут он показал на приборную доску. На фото. На свою дочь. Которой было всего несколько месяцев от роду. Я посмотрел на фотографию, и во мне как будто что-то шевельнулось.
С этими словами я вынул из кармана конверт, достал из него снимок и протянул его Сюзи.
– Я вспомнил, что когда-то я тоже любил. И я разжал пальцы. Он какое-то время хватал ртом воздух, затем блевал, а потом доставил нас назад. Пригрозив, правда, отправить кое-кого из нас под трибунал. Когда мы приземлились, я вытащил его на берег и по душам поговорил о том, кем он мечтал стать в детстве. Он сквозь слезы признался мне, что хотел быть твоим отцом. Что ты и твоя мать – самое главное в его жизни. И он мечтает лишь об одном – поскорее вернуться к вам.
И тогда, на том песчаном берегу, я понял, что передо мной испуганный парень, который кого-то любит. Он напомнил мне самого себя, каким я когда-то был. И в этот момент я был готов отдать все на свете за то, чтобы стать таким, как он. И я принял решение: я помогу ему вернуться домой.
Каждое утром мы с ним вместе пили кофе. Рассказывали друг другу истории. Если я почему-то отсутствовал, он покупал мне чашку кофе и ставил ее на мое место, в надежде, что я вернусь и мы с ним ее выпьем. Мы разговаривали о его девушке, об Элли, о гоночных автомобилях. Он говорил, что с удовольствием сел бы за руль моего «Корвета». Если же у него был боевой вылет, я покупал две чашки кофе. Одну выпивал, а второй не давал остыть до тех пор, пока он не вернется и не выпьет ее со мной. Так было почти год. Нам казалось, что самое худшее уже позади. Мы расслабились и уже начали мечтать о возвращении домой, о том, что нам может подвернуться такая возможность. Его тоже было не узнать. Теперь это был наш лучший пилот.
Наш с ним отряд забросили за линию фронта. Отряд сделал свое дело, но что-то пошло не так. Наша команда разделилась на две группы. В суматохе они встретились в точке Б, а меня бросили к точке А. Я был ранен. Чудом не подорвался. Потерял уйму крови. Ничего хорошего мне не светило. Я, как мог, залатал самого себя, заполз в какую-то нору и затаился. Противник прослушивал наши радиочастоты.
Через два дня у меня закончилась вода, и я был вынужден пить из ручья. Выше по течению валялся дохлый буйвол, но я обнаружил это лишь на следующий день. К тому моменту я уже был болен дизентерией. Жутко страдал от обезвоживания. Я пытался идти, но ноги меня не слушались. Я пробыл один целую неделю, когда, наконец, решился дать о себе знать.
В ответ мне было сказано, что они рады, что я жив и что я нужен им пятнадцатью милями южнее. Я же сказал им, что мне нужны антибиотики и что им делать со своими пятнадцатью милями. Они повторили свой приказ. Я повторил то, что думал по этому поводу. Еще я сказал им, что если только выберусь отсюда живым, то найду каждого из них, и пусть тогда они пеняют на себя. Я убью их самих, их жен, детей и собак. Даже их мечты.
Спустя минуту в рации раздался голос пилота. Он сказал всего два слова: «Я лечу». Спустя два часа он приземлился, затащил меня в вертолет, ввел мне в вену антибиотик, и мы с ним взлетели.
Мы уже почти выбрались из-за линии фронта, когда за полтора часа до Кэмп-Калифорния вражеской ракетой нам снесло задний винт. Мы завертелись волчком. Кое-как ему удалось посадить машину. Я вылез из обломков, вытащил его, и мы с ним растворились среди джунглей, преследуемые по пятам отрядом разъяренных врагов. К концу третьего дня я уже тащил его на спине.
Первая пуля попала мне в живот. Вторая прошила его насквозь и уже собиралась проникнуть в меня, когда вот это ее остановило. – Я вложил ей в руки книгу. – Когда я рассказывал тебе, как восемь дней тянул на себе мертвое тело… это был твой отец.
По ее подбородку текли слезы. Я вложил ей в руку его часы и именной жетон. Повертел в своей руке бронзовую зажигалку «зиппо».
– Вопреки всем приказам, твой отец угнал вертолет и поспешил мне на выручку, когда никто другой не пожелал этого сделать. Он был самый лучший. Лучший из них всех. Он дал мне то, чего я не заслуживал, и взял на себя мои промахи.
Мы молча сидели несколько минут. Ее глаза были закрыты. Пальцы скользили по кожаному переплету блокнота, по выгравированным буквам жетона.
– Это подарок, который мне никогда не… – Я умолк, не договорив. – Я долгое время не мог понять, почему он так поступил. Вернуться в ад и пожертвовать собой ради другого. – По моим щекам катились слезы. – Он лежал в грязи, и его жизнь красной струйкой крови вытекала сквозь мои пальцы, а свет в его глазах мерк. Внезапно он рассмеялся.
– Джозеф? – произнес он.
Я сильнее придавил ладонью его рану, чтобы он мог говорить дальше.
– Да?
Он улыбнулся.
– Хочу открыть тебе один секрет. Думаю, тебе пора это знать.
– Это какой же? – спросил я, не глядя на него.
Он похлопал меня по груди.
– Злом не победить зла. – Он попытался сделать глубокий вздох и не смог. – Никогда.
Все мои старания были напрасны. Жизнь покидала его, просачиваясь сквозь мои пальцы. Он притянул мой лоб к себе и прошептал:
– Это способна сделать только одна вещь.
Я разрыдался. Он улыбнулся, положил мне на сердце ладонь, затем закрыл глаза и прошептал:
– Это единственное, что нам действительно нужно.
Это были его последние слова.
Я умолк, а когда снова обрел дар речи, произнес:
– Сюзи, я все эти годы хотел извиниться перед тобой.
Мы с ней молча просидели около часа. Никто не решался заговорить первым. Между тем за окном уже вовсю сияла луна. Наконец Сюзи высморкалась и сказала:
– Значит, все, что ты рассказывал в своих интервью, это правда?
– Да.
Сюзи громко шмыгнула носом.
– Джозеф, мне так…
Я прижал к ее губам палец.
– Ты мне ничего не должна.
– Ты прощаешь меня?
– Нет, – покачал головой я.
– Ну, пожалуйста, прошу тебя.
– Я скажу тебе то же самое, что твой отец сказал мне, когда я задал ему тот же самый дурацкий вопрос.
– И что же это такое?
– Тебе не за что просить прощения.
Сюзи присела на кровати и заключила меня в объятия. Мы крепко обняли друг друга и разрыдались. Эти слезы я носил в себе не один десяток лет. Не знаю, в каких закутках души они хранились все это время, но чтобы их выплакать, мне понадобилось не менее часа. Я даже представить не мог, что их окажется так много.
Наконец, Сюзи пристально посмотрела на меня.
– Но это еще не конец твоего рассказа?
– Нет, не конец.
– Но ты мне пока ничего не расскажешь?
Я повертел в руках картонную карточку. Ее заплаканное лицо – портрет очищения ее души.