Официальное открытие ресторана являло собой пеструю мешанину лиц, света, звуков, для остроты ощущений изрядно сдобренную хаосом. Когда в одиннадцать утра ресторан распахнул двери, перед ними уже выстроилась очередь часа на два. Чтобы хоть как-то ее сократить, мы устроили на веранде бар, а также открыли специальное окошко для тех, кто был готов довольствоваться лишь легким перекусом, который можно было съесть здесь же, на веранде.

Элли напомнила мне, что проблема с любым большим рестораном заключается в том, как приготовить такие блюда, ради которых люди готовы стоять в очереди, и при этом не торопить тех, кто уже сидит в зале и получает удовольствие. Новые технологии позволили нам с помощью эсэмэсок сообщать посетителям, что их ждет свободный столик. Теперь им не было необходимости часами толпиться перед входом: вместо томительного ожидания они могли прогуляться по пляжу, подышать морским воздухом, насладиться солнцем, послушать рокот прибоя.

Элли была в своей стихии. Уж если кто из нас и знал, как управлять рестораном, – что, помимо всего прочего, предполагало разруливание массы ожидаемых и неожиданных проблем, – так это она. Доброжелательная и чуткая, она с улыбкой встречала посетителей и при этом успевала зорко следить за качеством блюд, обслуживанием, атмосферой в зале.

Мне оставалось лишь поражаться тому, как она одновременно может делать десяток разных дел. И все же, даже посреди этого контролируемого хаоса, она находила минутку, чтобы, присев за столик к тому или иному посетителю, поинтересоваться, как поживает его мать или отец, или же далекий родственник в Сиаме или Топике. Я же в основном находил себе применение за кулисами этого действа. Мыл посуду. Вытирал пол. Подносил напитки в бар. Наводил чистоту в туалетах. Чем меньше общения с клиентами, тем лучше.

Я знал: если не привлекать к себе внимания, а вместо этого сосредоточиться на оборудовании и прочей полезной технике, то все будет в порядке. Когда же терпеть огни и шум людских голосов становилось невмоготу, я прерывал работу и начинал пересчитывать вилки или тарелки или же делал карандашный набросок того или иного посетителя, в кабинке или за барной стойкой. Стопка картонных карточек всегда была у меня под рукой.

Между тем работа над луна-парком шла полным ходом. Мои друзья-мексиканцы сумели заново собрать рядом с парковкой карусель. Теперь она красовалась вместе с другими аттракционами, вроде молота Пола Баньяна. Мы повесили лампочки и раскидали сено, чтобы по нему можно было ходить. Габи и Диего раздавали бесплатный лимонад и попкорн. Это помогало скрасить стоявшим в очереди томительное ожидание.

Субботнюю смену мы закончили примерно к двум часам ночи воскресенья, проведя на ногах почти целые сутки. Впрочем, Элли по-прежнему улыбалась и носилась туда-сюда, словно заяц из рекламы батареек «Энерджайзер». Персонал еще даже не успел разъехаться по домам, а через несколько часов нам предстояло вновь заступать на смену.

Даже ребятишки, и те еще не спали. Габи лежала на полу, используя Роско в качестве подушки. Это нужно было видеть. Устроившись поудобнее, я перенес эту картину на бумагу. Заканчивая набросок, я услышал, как Элли поблагодарила работников, а потом с хитрой усмешкой добавила:

– Непременно передайте своим друзьям, чтобы приходили завтра. Нам предстоит интересный вечер.

Поняв, что я что-то пропустил, я вручил Габи карточку и шепотом спросил:

– А что нужно передать друзьям?

– Не скажу, – покачала головой Габи.

Тогда я повернулся к Элли, но она схватила меня за руку и заявила:

– Это сюрприз.

– Я не любитель сюрпризов.

– Знаю, – ответила она, кивком сопроводив слова.

На следующее утро я проснулся от сильной головной боли, которую не помогла снять даже кружка крепкого кофе. Возможно, моему организму просто не хватало воды. Я восполнил ее запас, но и это не помогло. Наверно, это был первый звоночек. Я пришел в ресторан и вместе со всеми включился в работу. К полудню в зале было негде яблоку упасть. Слух об открытии ресторана за ночь успел разлететься далеко. Посетителей не смущали даже три часа, которые им предстояло провести, томясь в очереди.

В три часа дня я стоял по локоть в мыльной пене, едва успевая мыть тарелки, когда меня отыскала Элли.

– У тебя все в порядке?

– Угу. – Я обдал ее освежителем воздуха из баллончика.

– Я просто на всякий случай, – рассмеялась она.

К вечеру ноги меня не слушались. И откуда только в Элли столько энергии? Я уже порядком взмок от ярости посудомоечной машины, когда она подошла ко мне и, вручив полотенце, пояснила Питеру и Виктору, что делать дальше. Я вытер лицо и руки. Пальцами пригладив мне волосы, что, правда, абсолютно не помогло, Элли завязала мне глаза носовым платком и повела меня через кухню в обеденный зал, который мог вместить более двухсот человек. Я знал, что зал сейчас полон, однако стоило мне переступить порог, как разговоры моментально смолкли или же перешли на шепот. Элли провела меня в зал и велела стоять тихо. Кожей чувствуя на себе посторонние взгляды, я на всякий случай проверил молнию на брюках. Где-то рядом раздался смех. Затем я услышал шарканье ног. Кто-то взял меня за руку и сказал:

– Привет, Джозеф!

Я моментально узнал этот голос. Но на этот раз он донесся не из радиоприемника, а прозвучал рядом со мной. Ее голос. Сюзи. Она взяла меня за руку и, сняв с моих глаз повязку, произнесла в микрофон:

– Прошу всех поприветствовать сержанта Джозефа Брукса. Ветерана, имеющего семь боевых ранений, кавалера медали Почета.

Более двухсот человек – мужчин, женщин, детей – встали с мест и разразились свистом и рукоплесканиями. Именно о такой встрече я мечтал сорок лет назад по возвращении домой. Я был тронут до глубины души. Не только за себя, но за тех ребят, которые это тоже заслужили.



В течение трех последующих вечеров Сюзи вела свою передачу из ресторана, что привлекло сюда новые толпы. В какой-то момент Элли насчитала в очереди пятьсот человек. Между песнями Сюзи брала у меня интервью. Небольшими частями. По пять-десять минут. О трудностях армейской жизни. О вылазках в джунгли. Об условиях. О количестве бойцов в моем отряде. О том, сколько из них вернулись домой. О том, как я сопровождал на родину их тела. Бывало ли тихо в самолете? О жизни в тоннелях. О том, скольких медалей я удостоился и за что. О том, каково было сидеть в Лаосе, когда президент на весь мир объявил, что у Соединенных Штатов там нет никаких военных. Она ловко обходила острые углы, как, например, количество убитых врагов на моем счету и сколько раз на моих глазах на мине подрывались мои товарищи. Вместо этого она беседовала о пляже, моей хижине на берегу, моей подружке-певичке, о немецкой овчарке, с которой я подружился, – все это могло затронуть душевные струны моих слушателей.

– А тебе доводилось что-нибудь украсть?

– Я только этим и занимался.

– Расскажи.

– Мы отсутствовали по несколько недель подряд. Спали на земле. Часто мокрой после дождя. Вокруг нас гудели триллионы москитов. Когда мы возвращались в тыл, условия были ненамного лучше. Я пробыл там почти год, когда однажды по возвращении застал лагерь в жутком состоянии. Мы спали в выкопанных в земле ямах. Рядом стояли зарезервированные для офицеров казармы. Просторные. Чистые. В них поместился бы весь наш отряд и еще осталось бы место. Но они пустовали. Поэтому однажды ночью мы с ребятами разобрали их и, перенеся на нашу сторону забора, собрали заново. Я устроил там душевые с горячей водой, приличные туалеты, койки, рабочие кабинеты. Мы назвали наше жилище «Кэмп-Калифорния».

Еще там был автомобиль. Грузовик. Он был нужен другому лагерю. Который располагался ближе к линии снабжения. И мы обменяли его на выпивку, пиво, консервы и что там еще у них было. Вскоре в наш лагерь народ стал приезжать отдохнуть и развлечься. То, что он был расположен всего в двухстах ярдах от Южно-Китайского моря, никого не напрягало. У нас по выходным давали концерты, но мне кажется, в первую очередь народ привлекала возможность принять душ.

– Ты хотя бы раз попался?

– Мы там прожили уже примерно пару недель, когда я получил приказ принять вертолет. Дождь лил как из ведра. Муссон. Вертолет приземлился. Из него вышел полковник. Я отдал ему честь и проводил на единственный сухой клочок земли. В лагере я привел полковника в его кабинет, который мы зарезервировали специально для него. Представьте себе такую картину. Я стою перед ним в грязных ботинках, промокший насквозь, а он спрашивает у меня:

– Сержант, у вас тут найдется что-нибудь выпить?


Вообще-то держать запасы спиртного нам не полагалось, но я ответил:

– Сэр, все, что только пожелает ваша душа.

Он поднял руку и дюйма на три развел большой и указательный пальцы:

– Скотч.

Я достал ему скотч. Двадцатилетней выдержки. Он сделал глоток, пристально на меня посмотрел и сказал:

– Я слышал, будто вы украли здание.

– Так точно, сэр, – отрапортовал я.

– Вы это признаете? – спросил он, сделав еще один глоток.

– Да, сэр. – Еще один глоток.

– Вы понимаете, что я должен арестовать вас за такое признание?

– Да, сэр.

Он покрутил на столе стакан.

– Вы не могли бы сказать мне, куда вы его дели, а также куда исчез армейский автомобиль, который к нему прилагался?

– Сэр, что касается здания, то в данный момент его крыша спасает вас от дождя. Что же касается автомобиля, то вы сейчас его пьете.

Полковник кивнул.

– Продолжайте дальше, сержант. Если вам что-то понадобится, дайте мне знать.

Позже продюсер Сюзи сказала, что во время моих историй им поступило рекордное количество телефонных звонков. Сюзи подбежала ко мне и положила голову мне на плечо. Я обвел глазами зал, выискивая Элли. Сунув руки в карманы, та стояла, прислонившись к дальней стене. Теплая. Счастливая. Да-да, она просто светилась от счастья.

Сюзи посмотрела на меня.

– Еще один вопрос, а потом перерыв. Почти все парни, с кем я разговаривала, писали домой почти каждый день. А ты?

– Нет, – я отрицательно покачал головой.

– Неужели? Ты не можешь сказать почему?

Я потер ладони и встретился взглядом с Элли.

– Когда я уехал отсюда, мое сердце треснуло пополам. Я должен был оставить девушку, которую любил. Но как только я попал туда и огляделся по сторонам, я понял, что вряд ли вернусь оттуда живым. А раз так, я не хотел, чтобы она стояла над моей могилой, комкая в руке мокрые от слез страницы, вырванные из моего сердца. Я насмотрелся на то, как парни возвращаются домой в гробах под звездно-полосатым флагом, и эти письма были бессильны вернуть их с того света.

Элли сложила руки на груди.

– Я хотел, чтобы она жила своей жизнью, а не увязла в воспоминаниях.

– И она жила ею? – мягко спросила Сюзи.

Элли улыбнулась и большим пальцем вытерла слезу. Если честно, я не знал, как ответить на этот вопрос.

– Думаю, так или иначе мы все там умерли. Войны всегда убивает вас, даже если вы остались живы.

Сюзи обняла меня за плечи и обратилась к аудитории:

– Мы сейчас вернемся.

Какое-то время мы с ней сидели молча. У Сюзи в глазах стояли слезы. Никто не задавал никаких вопросов. Сюзи тоже не пыталась ни разговорить меня, ни как-то утешить или взбодрить.

– Что-то еще? – спросила она после короткой рекламной паузы.

Я как будто перенесся в прошлое. Я шел среди тех деревьев. Слышал, как в моей фляжке плещется отравленная вода, но другой у меня не было, и мне было наплевать, убьет она меня или нет. Я не был уверен, что мне хотелось сказать то, что я собрался сказать. Я посмотрел на Сюзи.

– Говори, – сказала она, заметив мою нерешительность.

– Конец моего четвертого срока. Я был готов вернуться домой. Стоит пробыть там какое-то время, как начинаешь осторожнее выбирать друзей. В том смысле, что заводишь их не слишком много, потому что они имеют обыкновение погибать. Но я и этот другой парень… мы с ним стали неразлейвода. Он был… хороший человек. В общем, я находился там, где, по словам моего правительства, меня не было. Мои дела пошли наперекосяк, я угодил в серьезную переделку, и никто не поспешил мне на выручку, кроме этого парня. В нарушение всех приказов, он угнал вертолет, был сбит и упал недалеко от меня. Идти он не мог. Мне ничего другого не оставалось, как тащить его на себе, что я и делал. Двое суток. Где-то на третий день он умер. Я не мог бросить его, потому что знал, что местные жестоко обходятся даже с трупами. Поэтому я смастерил волокушу и тащил его за собой, пока шел к своим. Тогда я этого не знал, но мертвые, если их не похоронить, становятся ужасно тяжелыми. Но я хотел, чтобы он вернулся домой, к себе. Увы, протащив его целых восемь дней, я был вынужден его закопать. Что несправедливо по отношению к нему.

– Ты помнишь имя этого человека?

– Да.