– Нет. Но думаю, у Элли найдется место.
Кстати, Элли наблюдала за возрождением ее детища глазами, полными слез. Мы с ней гуляли по пляжу, и каждый день, с каждой упавшей слезой из ее жизни улетучивалась какая-то частичка пережитых ею невзгод.
Роско также привык к жизни на острове. Он вечно путался под ногами, за исключением наших прогулок по пляжу. Пока мы с Элли бродили по дюнам, он вырывался вперед и со всех ног бегом бросался вдоль берега. Когда же опускался вечер, и все ложились спать, он появлялся вновь и запрыгивал на кровать Габи.
Я в одиночку возвращался в свой домик и за полночь сидел на крыльце, слушал Сюзи и смотрел на звезды. А иногда и на рассвет.
Глава 29
К началу апреля мои строители вернули ресторану все его первозданное великолепие. И даже больше. Во всем здании не нашлось бы и квадратного дюйма, к которому не прикоснулись бы их руки, – ремонтируя или заменяя новым. Они не стали красить деревянные поверхности, а покрыли их лаком. Его защитный слой не только служил чисто практическим целям, но и придавал каждому помещению теплый, золотистый глянец. Инспектор остался доволен их работой и даже поаплодировал, а также спросил, не может ли он порекомендовать их бригаду кому-то еще.
Мы щелкнули всеми выключателями, и все лампочки до единой зажглись. Строители даже установили над стеклянной витриной со знаменитым пылесосом новый светодиодный прожектор. Увидев это, Элли расплакалась.
Через неделю она начала принимать поставки от местных рыбаков, между которыми завязалась настоящая борьба за право стать ее главным поставщиком морепродуктов. Тем временем она и Каталина трудились на кухне, пробуя новые и вспоминая старые рецепты. Однажды в обеденное время мой нос привел меня в кухню, где я застал обеих у плиты.
Джулия Чайлд была бы горда[19]. Кухня являла собой море яркого света, музыки фламенко, нержавеющей стали и ярких красок. Фритюрницы, грили. Фасоль. Перец. Домашние тортильи. Рис. Гуакамоле. Лук. А морепродукты! Креветки всех видов. Белая рыба. Морские гребешки. Копченые. Жареные. Я съел три тарелки.
Чтобы окончательно сразить меня, Каталина приготовила сопапильи с медом и сахарной пудрой. Я придвинул к себе тарелку в ожидании суровой расплаты за свое чревоугодие. Меня уже клонило в сон.
Обе женщины наблюдали, как я в буквальном смысле соскреб с донышка тарелки последние крошки пончика и вытер ими остатки меда.
– Ну как? – спросила Элли.
Я покачал головой.
– Нет? – Каталина встала руки в боки.
– Даже близко никак.
– Тогда вон из моей кухни! – она сердито указала пальцем на дверь.
– «Ну как?» спрашивают о чизбургере в дешевой забегаловке. О молочном коктейле или взбитых сливках. О хот-доге на стадионе. Это же… – я помахал через стол, – то, что сам Господь Бог ест на обед.
Каталина улыбнулась и фартуком вытерла со лба пот и муку.
– Ладно, можешь остаться.
Она принялась убирать со стола. Я встал.
– Я сам. Тарелки – это по моей части. Спроси у Элли.
Закатав рукава, я шагнул мимо обеих женщин к мойке с горячей мыльной водой, однако Каталина попыталась перегородить мне путь.
– В Мексике мужчины не работают на кухне.
Я улыбнулся и взял в руки пульверизатор.
– Срочная новость: я не мексиканец, – сказал я и обдал обеих из пульверизатора.
Между тем Диего и Габриэлла вошли в собственный ритм. Как и любые другие дети, они обожали проводить время на пляже. Я частенько вместе с ними искал на песке акульи зубы. Впервые за время нашего короткого знакомства Каталина внезапно стала неразговорчивой. Время от времени она косо посматривала на меня, как будто хотела что-то сказать, но не решалась. Неужели я чем-то ее обидел, думал я.
– Я что-то сделал не так? – спросил я у Элли.
Мы наблюдали, как дети носятся по берегу вдогонку за Роско. Пес то нырял в волны, то выскакивал из них. Каталина не сводила с них глаз.
– Они умеют плавать? – спросила у меня Элли.
– Не знаю.
– На месте их отца, будь они в воде, не умея при этом плавать, ты бы разве не волновался за них?
Иногда все решают мелочи.
– Каталина! – окликнул ее я.
– Да? – ответила она по-испански, даже не повернул головы.
Всякий раз, стоило ей задуматься, как она отвечала по-испански.
– Как ты смотришь на то, если я научу ребят плавать?
– А как же акулы? – она с тревогой посмотрела на меня.
За то короткое время, пока наша компания обитала на Мысе, мы собрали большую банку акульих зубов. Я рассмеялся.
– Ты же знаешь, что все эти зубы на берегу – старые.
– Откуда вам это известно?
– Когда акула теряет зуб, он белый. Он становится черным после того, как какое-то время пробудет в воде.
– И как долго? – Похоже, я ее не убедил.
– Примерно десять тысяч лет.
Она прищурилась.
– Так значит, эти акулы…
– Давно мертвы. Некоторые считают, что акульим зубам, которые мы здесь собираем, миллион лет.
Ее лицо просветлело.
– Мертвые акулы лучше живых.
– Так я могу научить их плавать?
Она сняла фартук.
– Если только заодно и меня.
В воде Диего мгновенно почувствовал себя в родной стихии и поплыл уже через несколько минут. Габриэллу пришлось уговаривать. Мы с Элли стояли по пояс воде на расстоянии десяти ярдов друг от друга.
Когда учишь кого-то плавать в море, у ученика всегда есть возможность нащупать дно и встать на ноги – при условии, что вы ушли не слишком далеко от берега. Габи ходила в воде между мной и Элли. При этом она гребла руками, изображая, что плывет, мы же никак не могли заставить ее оторвать ноги ото дна. Она в очередной раз шла таким образом от Элли ко мне, когда ее с головой накрыла волна. А когда та откатилась назад, Габи взвизгнула. Роско тотчас примчался на ее крик. С разбега прыгнув в воду, он поплыл к девочке. Дважды обогнув ее, он позволил ей погладить себя по голове и, наконец, услышав ее смех, вернулся на берег. Вдохновленная примером Роско, Габи, наконец, оторвала ноги ото дна и поплыла ко мне. Доплыв до меня за несколько гребков, она остановилась, но нащупывать дно не стала. Было видно, что ребятишки – а особенно Габи – и пес еще сильнее прониклись взаимной симпатией.
Той ночью я понял, насколько сильной. Четыре пляжных домика для молодоженов стали нашим пристанищем. Элли жила в первом. Мануэль и три его приятеля во втором, Каталина с детьми в третьем. Я жил в четвертом. И хотя Роско, по идее, был моим псом, я не приказывал, где ему проводить ночь. Он приходил и уходил, когда ему вздумается. В последние несколько недель он предпочитал быть поближе к детским рукам, которые чесали ему живот и делились с ним остатками обеда.
Вечером, прежде чем лечь спать, я обычно заходил в домик Каталины, чтобы проверить, как там дети. Обычно я заставал там Роско. Этот поганец спал, устроившись между ними, а Габи обнимала его за шею. Увидев меня, он начинал вилять хвостом, однако даже не думал вставать.
– Ладно, оставайся, – шептал я ему, и он вновь опускал голову.
Между тем работа над восстановлением ресторана шла своим чередом. Каталина и дети были счастливы, а вот Элли, похоже, что-то беспокоило. У меня было такое чувство, что что-то не так, но я не знал что. С ее стороны как будто снова не хватало нежности.
Вечером, после работы и прогулки вдоль берега, я провожал Каталину и детей к их домику, после чего заглядывал к Элли. Она называла это «посиделками на крылечке» или «встречей коленок». Мы с ней сидели близко друг к другу, и наши колени соприкасались. Она пила вино, я – чай или спрайт, затем мы закидывали ноги на перила, слушали рокот прибоя и любовались игрой лунного света в воде.
Обычно я не переодевался. Я приходил в джинсах или шортах, или в чем я там ходил в течение дня. Элли же встречала меня после душа, благоухая мылом и шампунем, в ночной рубашке или пижаме. Ноги начисто выбриты. И хотя я не слишком наблюдателен в том, что касается разных женских штучек, даже я заметил, что халатики и пижамы постепенно становились все короче, сидели свободнее, открывали взгляду больше.
Я начал постепенно нервничать. Проснувшись однажды утром, я увидел перед собой Элли: она сидела рядом с моей кроватью, глядя на меня. Ее кофейная кружка была пуста. Губы плотно сжаты, а одна бровь опустилась, как будто она о чем-то раздумывала. Обычно на меня так смотрела моя мать, когда я набедокурил.
– В чем дело? – я сел в кровати. – Я что-то сделал не так?
– Почему ты мне ничего не сказал?
– О чем?
– О своих снах.
– Каких еще снах?
– Твоих.
– Я не вижу никаких снов.
– Последние несколько ночей я наблюдала за тобой, так что сны ты точно видишь.
– Зачем ты это делала?
– Чтобы дать Каталине отдохнуть. Последний месяц она спала на твоем крыльце.
Кстати, Элли наблюдала за возрождением ее детища глазами, полными слез. Мы с ней гуляли по пляжу, и каждый день, с каждой упавшей слезой из ее жизни улетучивалась какая-то частичка пережитых ею невзгод.
Роско также привык к жизни на острове. Он вечно путался под ногами, за исключением наших прогулок по пляжу. Пока мы с Элли бродили по дюнам, он вырывался вперед и со всех ног бегом бросался вдоль берега. Когда же опускался вечер, и все ложились спать, он появлялся вновь и запрыгивал на кровать Габи.
Я в одиночку возвращался в свой домик и за полночь сидел на крыльце, слушал Сюзи и смотрел на звезды. А иногда и на рассвет.
Глава 29
К началу апреля мои строители вернули ресторану все его первозданное великолепие. И даже больше. Во всем здании не нашлось бы и квадратного дюйма, к которому не прикоснулись бы их руки, – ремонтируя или заменяя новым. Они не стали красить деревянные поверхности, а покрыли их лаком. Его защитный слой не только служил чисто практическим целям, но и придавал каждому помещению теплый, золотистый глянец. Инспектор остался доволен их работой и даже поаплодировал, а также спросил, не может ли он порекомендовать их бригаду кому-то еще.
Мы щелкнули всеми выключателями, и все лампочки до единой зажглись. Строители даже установили над стеклянной витриной со знаменитым пылесосом новый светодиодный прожектор. Увидев это, Элли расплакалась.
Через неделю она начала принимать поставки от местных рыбаков, между которыми завязалась настоящая борьба за право стать ее главным поставщиком морепродуктов. Тем временем она и Каталина трудились на кухне, пробуя новые и вспоминая старые рецепты. Однажды в обеденное время мой нос привел меня в кухню, где я застал обеих у плиты.
Джулия Чайлд была бы горда[19]. Кухня являла собой море яркого света, музыки фламенко, нержавеющей стали и ярких красок. Фритюрницы, грили. Фасоль. Перец. Домашние тортильи. Рис. Гуакамоле. Лук. А морепродукты! Креветки всех видов. Белая рыба. Морские гребешки. Копченые. Жареные. Я съел три тарелки.
Чтобы окончательно сразить меня, Каталина приготовила сопапильи с медом и сахарной пудрой. Я придвинул к себе тарелку в ожидании суровой расплаты за свое чревоугодие. Меня уже клонило в сон.
Обе женщины наблюдали, как я в буквальном смысле соскреб с донышка тарелки последние крошки пончика и вытер ими остатки меда.
– Ну как? – спросила Элли.
Я покачал головой.
– Нет? – Каталина встала руки в боки.
– Даже близко никак.
– Тогда вон из моей кухни! – она сердито указала пальцем на дверь.
– «Ну как?» спрашивают о чизбургере в дешевой забегаловке. О молочном коктейле или взбитых сливках. О хот-доге на стадионе. Это же… – я помахал через стол, – то, что сам Господь Бог ест на обед.
Каталина улыбнулась и фартуком вытерла со лба пот и муку.
– Ладно, можешь остаться.
Она принялась убирать со стола. Я встал.
– Я сам. Тарелки – это по моей части. Спроси у Элли.
Закатав рукава, я шагнул мимо обеих женщин к мойке с горячей мыльной водой, однако Каталина попыталась перегородить мне путь.
– В Мексике мужчины не работают на кухне.
Я улыбнулся и взял в руки пульверизатор.
– Срочная новость: я не мексиканец, – сказал я и обдал обеих из пульверизатора.
Между тем Диего и Габриэлла вошли в собственный ритм. Как и любые другие дети, они обожали проводить время на пляже. Я частенько вместе с ними искал на песке акульи зубы. Впервые за время нашего короткого знакомства Каталина внезапно стала неразговорчивой. Время от времени она косо посматривала на меня, как будто хотела что-то сказать, но не решалась. Неужели я чем-то ее обидел, думал я.
– Я что-то сделал не так? – спросил я у Элли.
Мы наблюдали, как дети носятся по берегу вдогонку за Роско. Пес то нырял в волны, то выскакивал из них. Каталина не сводила с них глаз.
– Они умеют плавать? – спросила у меня Элли.
– Не знаю.
– На месте их отца, будь они в воде, не умея при этом плавать, ты бы разве не волновался за них?
Иногда все решают мелочи.
– Каталина! – окликнул ее я.
– Да? – ответила она по-испански, даже не повернул головы.
Всякий раз, стоило ей задуматься, как она отвечала по-испански.
– Как ты смотришь на то, если я научу ребят плавать?
– А как же акулы? – она с тревогой посмотрела на меня.
За то короткое время, пока наша компания обитала на Мысе, мы собрали большую банку акульих зубов. Я рассмеялся.
– Ты же знаешь, что все эти зубы на берегу – старые.
– Откуда вам это известно?
– Когда акула теряет зуб, он белый. Он становится черным после того, как какое-то время пробудет в воде.
– И как долго? – Похоже, я ее не убедил.
– Примерно десять тысяч лет.
Она прищурилась.
– Так значит, эти акулы…
– Давно мертвы. Некоторые считают, что акульим зубам, которые мы здесь собираем, миллион лет.
Ее лицо просветлело.
– Мертвые акулы лучше живых.
– Так я могу научить их плавать?
Она сняла фартук.
– Если только заодно и меня.
В воде Диего мгновенно почувствовал себя в родной стихии и поплыл уже через несколько минут. Габриэллу пришлось уговаривать. Мы с Элли стояли по пояс воде на расстоянии десяти ярдов друг от друга.
Когда учишь кого-то плавать в море, у ученика всегда есть возможность нащупать дно и встать на ноги – при условии, что вы ушли не слишком далеко от берега. Габи ходила в воде между мной и Элли. При этом она гребла руками, изображая, что плывет, мы же никак не могли заставить ее оторвать ноги ото дна. Она в очередной раз шла таким образом от Элли ко мне, когда ее с головой накрыла волна. А когда та откатилась назад, Габи взвизгнула. Роско тотчас примчался на ее крик. С разбега прыгнув в воду, он поплыл к девочке. Дважды обогнув ее, он позволил ей погладить себя по голове и, наконец, услышав ее смех, вернулся на берег. Вдохновленная примером Роско, Габи, наконец, оторвала ноги ото дна и поплыла ко мне. Доплыв до меня за несколько гребков, она остановилась, но нащупывать дно не стала. Было видно, что ребятишки – а особенно Габи – и пес еще сильнее прониклись взаимной симпатией.
Той ночью я понял, насколько сильной. Четыре пляжных домика для молодоженов стали нашим пристанищем. Элли жила в первом. Мануэль и три его приятеля во втором, Каталина с детьми в третьем. Я жил в четвертом. И хотя Роско, по идее, был моим псом, я не приказывал, где ему проводить ночь. Он приходил и уходил, когда ему вздумается. В последние несколько недель он предпочитал быть поближе к детским рукам, которые чесали ему живот и делились с ним остатками обеда.
Вечером, прежде чем лечь спать, я обычно заходил в домик Каталины, чтобы проверить, как там дети. Обычно я заставал там Роско. Этот поганец спал, устроившись между ними, а Габи обнимала его за шею. Увидев меня, он начинал вилять хвостом, однако даже не думал вставать.
– Ладно, оставайся, – шептал я ему, и он вновь опускал голову.
Между тем работа над восстановлением ресторана шла своим чередом. Каталина и дети были счастливы, а вот Элли, похоже, что-то беспокоило. У меня было такое чувство, что что-то не так, но я не знал что. С ее стороны как будто снова не хватало нежности.
Вечером, после работы и прогулки вдоль берега, я провожал Каталину и детей к их домику, после чего заглядывал к Элли. Она называла это «посиделками на крылечке» или «встречей коленок». Мы с ней сидели близко друг к другу, и наши колени соприкасались. Она пила вино, я – чай или спрайт, затем мы закидывали ноги на перила, слушали рокот прибоя и любовались игрой лунного света в воде.
Обычно я не переодевался. Я приходил в джинсах или шортах, или в чем я там ходил в течение дня. Элли же встречала меня после душа, благоухая мылом и шампунем, в ночной рубашке или пижаме. Ноги начисто выбриты. И хотя я не слишком наблюдателен в том, что касается разных женских штучек, даже я заметил, что халатики и пижамы постепенно становились все короче, сидели свободнее, открывали взгляду больше.
Я начал постепенно нервничать. Проснувшись однажды утром, я увидел перед собой Элли: она сидела рядом с моей кроватью, глядя на меня. Ее кофейная кружка была пуста. Губы плотно сжаты, а одна бровь опустилась, как будто она о чем-то раздумывала. Обычно на меня так смотрела моя мать, когда я набедокурил.
– В чем дело? – я сел в кровати. – Я что-то сделал не так?
– Почему ты мне ничего не сказал?
– О чем?
– О своих снах.
– Каких еще снах?
– Твоих.
– Я не вижу никаких снов.
– Последние несколько ночей я наблюдала за тобой, так что сны ты точно видишь.
– Зачем ты это делала?
– Чтобы дать Каталине отдохнуть. Последний месяц она спала на твоем крыльце.