– Нет.
– Любил?
– Да. Дважды.
– Когда?
– Один раз, когда был моложе.
Она улыбнулась и вновь накрутила на палец прядь волос.
– Затем позднее, через пару лет после моего возвращения.
– И откуда она была?
– Из Европы. Певица.
– И что случилось?
– Война, – пожал плечами я. – В общем, не срослось.
– Когда ты вернулся, – сказала Элли, глядя куда-то вдаль, – почему ты не вернулся сюда? – По ее щеке сползла слеза. – Ведь ты обещал.
Я взял ее за руку. Несколько минут я смотрел на шоссе, чтобы не пропустить съезд с него.
– Был не в лучшей своей форме… Повидал много всякой дряни, и она ко мне прилипла. Я пытался стряхнуть ее. Больше всего на свете мне хотелось быть с тобой. Но я не хотел себя тебе навязывать.
Она подняла руку и прижала указательный палец к моим губам.
– Но что, если и мне хотелось быть с тобой?
– Парень, который вернулся, был уже не тот, который в свое время пропал. Я был бочкой с порохом и сам не знал, когда эта бочка взорвется. Даже сейчас случаются моменты, когда я не отвечаю за себя. Уж поверь мне. Когда я вернулся домой, какая-то часть меня как будто была выключена. Зато другую – как будто снесло взрывом. В буквальном смысле. Я оказался в Калифорнии, и ребята в Беркли плевали в меня сквозь проволочный забор. Кидались гнилыми фруктами. Это было выше моего понимания. Я целых два года только и делал, что пытался спасти людские жизни, а эти не известные мне молокососы принялись осыпать меня бранью, как только я сошел с самолета. Я оглянулся по сторонам и подумал: что с этим миром не так?
Мы провели в этом огромном ангаре несколько дней, пока нас готовили к демобилизации. Военным хотелось знать то, что знаю я. Большинство парней вернутся домой уже на следующий день. Меня же промурыжили две недели. Требовали, чтобы я вновь пошел добровольцем.
Я сказал им: «Нет, спасибо. Я уже свое отслужил». Мне хотелось одного, только лишь это придавало мне сил в этом жутком месте – мысль о том, что я вернусь к тебе. Что мы снова будем вместе. Мы будем ходить по пляжу, и соленые волны смоют с меня всю прилипшую ко мне грязь. Наконец меня отпустили. Я выглянул из окна. Эти молокососы все еще орали возле забора. Я спросил у офицера: «Я должен выйти отсюда в форме?» На что он ответил: «Ты можешь выйти отсюда в чем угодно». И тогда я выбросил свою форму в мусорный бак. А также все свои награды. Я выбросил в мусорный бак все, что имело хоть какое-то отношение к армии, и вышел через заднюю дверь в гражданской одежде.
Я посмотрел в зеркало заднего вида на новенький «Корвет», обгонявший нас по левой полосе. Там сидела парочка. Загорелые. Хохочущие. Парень вел машину одной рукой, второй держал девушку за руку. Ее длинные волосы ворошил ветер. Они пели песню – какую, я не расслышал. Затем парень поддал газу. «Корвет» рванул вперед и вскоре исчез вдали. Это была прекрасная картинка из прошлого – будто это были мы с Элли. Мимо нас как будто промелькнуло все то, о чем мы мечтали и что так и не сбылось.
– Учитывая то, через что я прошел, военные рекомендовали мне пройти курс психологической реабилитации. Я решил, что в этом есть смысл, и провел в клинике месяц. Пытаясь засунуть в черепную коробку осколки своего разума. Через месяц я выписался и автобусом добрался до Мыса. На попутке доехал до ресторана, и, когда вошел, оказалось, что банкет в самом разгаре. Я был так взволнован. Я… – на пару секунд я умолк и посмотрел на Элли. Она как будто прожигала меня взглядом.
– Перед возвращением домой я купил кольцо. Серебряное. С зеленым камнем. Мне сказали, что это якобы изумруд. Оно лежало в моем кармане. Я поднялся по ступенькам. И что я увидел? Родного брата, в военной форме, вся грудь в наградах. Он держал тебя за руку. На твоем пальце было его кольцо. – Я вновь умолк, представив себе эту картину. – Я знал, что если останусь, то непременно убью его. Я насмотрелся таких вещей и потому был уверен, что это не поможет мне залечить душевную рану. Поэтому я бросил кольцо в океан, вернулся в Калифорнию, подал рапорт об отправке на фронт и провел еще два года в стране, где, по заверениям моего правительства, меня не было.
Элли пару минут молчала.
– Расскажи мне о войне, – прошептала она наконец.
Я втянул сквозь зубы воздух.
– Последние сорок пять лет я только и делал, что пытался о ней не думать. Это нелегко.
– А есть хорошие воспоминания?
– Когда я вернулся в первый раз, нас разместили в лагере, который назывался Кэмп-Калифорния. Своего рода прикол для всех нас. В любом случае, там у нас были сортиры, высокие, металлические, построенные поверх 55-галлоновых бочек. Учитывая количество солдат, содержимое бочек нужно было сжигать дважды в день. Не успел я вернуться в родные джунгли, как нас спросили, нет ли желающих чистить сортиры. Как ты понимаешь, у нас в ходу было другое слово. Я поднял руку. Каждое утро и вечер, когда мы не были в карауле, мы вытаскивали эти бочки, наливали до краев дизелем, поджигали, перемешивали, после чего следили, чтобы пламя уничтожило их содержимое. Противная работа, но легкая.
Остаток дня я валялся на пляже в гамаке и смотрел, что происходит на базе. Позднее это принесло мне дивиденды.
Одного парня из тех, с которыми мы жгли дерьмо, звали Текс Люис. Огромный такой детина. Через месяц после нашего прибытия однажды ночью мы угодили в переделку. Его ранило. Серьезно. Я положил его голову себе на колени. Он попросил меня помолиться за него Господу. Что я и сделал. Я молился, наблюдая за тем, как свет постепенно гаснет в его глазах. Где-то в этот момент меня прорвало. И я выпустил наружу всю злость, какая только накопилась во мне. Я сказал себе, что если когда-нибудь вернусь домой, если когда-нибудь выберусь живым из этой забытой богом дыры, то я должен забыть все, что любил, и научиться быть хуже, чем те молокососы по ту сторону проволоки. Так и получилось.
Когда я вновь пошел добровольцем, а меня отправили в тыл, я не стал ничего ни у кого отнимать. Я построил себе хижину на берегу Южно-Китайского моря и повесил между двумя пальмами гамак. Я лежал там по ночам и слушал, как вдали грохочут взрывы. Для тех, кто в тылу, постоянно устраивали концерты. Однажды привезли эту певичку. Красивую. Томную.
Пела, как канарейка. По какой-то причине она выбрала меня. Это были довольно странные отношения. По вечерам она запрыгивала в вертолет, и ее везли на другую базу, где она выступала перед солдатами. Я же запрыгивал в другой вертолет, и нас сбрасывали в стране, где, по идее, нас и близко не было, и мы, подав местным смерть на ужин, улетали прочь. После чего мы с ней встречались в моей хижине. Я купался в океане, чтобы смыть кровь, после чего мы с ней рука за руку бродили по пляжу, как пара совершенно обычных людей. Самая безумная вещь заключается в том, что все это казалось нам совершенно нормальным, хотя нормального в этом ничего не было.
– Ты любил ее?
– Не знаю, был ли я способен на любовь. Но мне было хорошо рядом с ней, она отвлекала меня от мыслей о тебе. Но это на поверхности. В глубине же таилось много всего. Мне кажется, она это увидела и это ее испугало. Когда пошел третий год моей службы, меня стали мучить кошмары. Однажды утром, проснувшись, я обнаружил ее без сознания на полу, всю в синяках. Я же не помнил, как я это сделал. Позже, на той же неделе, она улетела выступать в Европу. Затем в течение десяти лет, всякий раз, когда она выпускала новую песню или новый диск, я их слушал.
– Сколько солдат было в твоем подразделении?
– Шестьдесят два.
– И сколько человек вернулись домой?
– Включая меня?
Элли кивнула.
– Четверо.
Сглотнув, она долго молча смотрела в лобовое стекло.
– Вы поддерживаете связь?
– Один покончил жизнь самоубийством. Второй умер от рака. С последним я утратил связь, когда он угодил в тюрьму. Не знаю даже, жив он сейчас или нет.
Она глубоко вздохнула и прикрыла ладонью рот.
– Начальство отправляло меня в Штаты, развозить по домам погибших солдат, – продолжил я. – Иногда я вез один гроб. А иногда и двенадцать. Я улетал, проводил в воздухе тридцать шесть часов, доставлял родным моих друзей или то, что от них осталось, после чего вновь проводил тридцать шесть часов в воздухе, возвращаясь один. Запрыгивал в вертолет, и меня вновь забрасывали в джунгли. Где-то в середине этого процесса та часть моего сердца, где жили любовь и желание, отмерла. И оно перестало чувствовать.
Глава 22
Мы долго ехали молча. Элли смотрела то на меня, то на дорогу, то снова на меня. Она только это и делала. Я не знал, что ждет нас, когда мы приедем туда, куда мы ехали. Наверняка я понимал только одно: что мы куда-то ехали. Через Кордел мы выехали на 75-ю автостраду и по ней в Атланту. Здесь мы сделали остановку, чтобы перекусить в ресторанчике «Дас Барбекю». Это было лучшее барбекю в моей жизни. Вдвоем мы разделались с куском грудинки, горой ребрышек и пятью гарнирами.
Выехав на 36-ю автостраду, я продолжил свой рассказ.
– Когда война закончилась, меня продержали еще примерно год в разведке, перебрасывая из одной страны в другую. Но я был сыт по горло. Тогда меня вернули домой и вновь отправили на реабилитацию. Затем снова дознания, опять разведка, и, наконец, в возрасте двадцати трех лет меня комиссовали. Я прилетел домой. Так начались мои годы жизни в качестве Подглядывающего. Я вернулся на остров лишь только для того, чтобы на него взглянуть. Развеяться. Надышаться океаном. К тому времени вы с Бобби жили за белым штакетником. Дома он бывал редко – пил или стрелял. Ты – когда не была занята в ресторане – сидела на кухне и смотрела по телевизору шоу Кэрол Бернетт. Я, бывало, в темноте стоял под окнами твоей кухни, и поскольку самому мне смеяться было не над чем, то я слушал твой смех. Но потом Бобби возвращался, и та рана в моем сердце, которую исцелял твой смех, вновь открывалась, и все мерзкое вновь выплескивалось наружу. И я заставлял себя уйти, чтобы не наброситься на него.
– Ты и вправду это делал?
– Да. Много раз.
До нее, похоже, дошел смысл моих слов: лицо ее исказила гримаса ужаса.
– Чтобы дать выход гневу и отлично умея делать больно другим, я начал мой так называемый Кулачный Период. Я вступил в подпольный клуб боев без правил. Мы постоянно разъезжали – из Мексики в Южную Америку. В Индию. Затем вновь на какое-то время в Азию. Платили наличными, причем очень даже щедро. Нас перевозили с места на место частными самолетами, чтобы не иметь дел с таможней и иммиграционными службами. Я тотчас увидел для себя возможность. И стал провозить оружие.
Десятки, если не сотни стволов. Люди приходили посмотреть, как я сражаюсь. Неудивительно, что я привлек к себе внимание разного рода темных личностей, кому нужно было то, что я мог для них достать. Я же умел это делать прекрасно.
Так я провел пять лет. Всякий раз, бывая дома, я прилетал в Майами, а оттуда на машине ехал на север, каждый раз делая остановку на Мысе. Я сидел на дюнах и в бинокль смотрел на твой дом. Мой идиот-брат сидел на очередном сильном наркотике. Меня так и подмывало постучать в твою дверь, но я знал: как ни тяжела твоя жизнь, если в ней появлюсь я, легче она не станет. Скорее, наоборот. Наверно, я просто надеялся, что произойдет чудо, и я вновь стану прежним.
А еще я в течение нескольких месяцев наблюдал, как у тебя рос живот, и был за тебя счастлив. Затем наступила дата родов, и я не знал, что случилось. Вернее, знал лишь одно: Бобби в этот день рядом с тобой не было, и ребенок не выжил.
Я посмотрел на Элли. По ее лицу текли слезы.
– Поэтому я подождал, когда тебе станет лучше, оплатил похороны, и, поскольку ты заложила ресторан, чтобы заплатить за его лечение в клинике, оплатил также больничные счета.
– Так это был ты? – Она вытаращила глаза.
– Я должен был сделать что-то хорошее. Я снял комнату в мотеле на острове и, пока Бобби был в клинике, присматривал за тобой.
– Даже не знала, что ты был там.
Я пожал плечами.
– Армия вложила хорошие деньги в то, чтобы научить меня быть незаметным. А потом у меня состоялся бой. И мне в карман легла приличная сумма. В Майами. Меня всего искромсали. Швы. Больница. В общем, старая песня. Проходя мимо одной палаты, я увидел на табличке твое имя. Я сунул в дверь голову и увидел тебя. Всю избитую. На твоем лице не было живого места. Глаза заплыли. Я просидел рядом с тобой всю ночь. Появись тогда мой брат, я бы точно его убил.
Причем растянул бы это удовольствие как можно дольше. Убивал бы его медленно и мучительно, чтобы он молил меня сделать это побыстрее. Утром я вышел в туалет, а когда вернулся, то застал в палате Бобби. Он стоял на коленях и плакал. Держал тебя за руку, просил прощения. Я ушел. Я понял, что должен держаться от вас двоих как можно дальше.
Между тем годы катились дальше. Бобби то завязывал с пьянством, то снова уходил в запой. Ты была по уши в долгах. Он угодил за решетку. Он употреблял наркотики и накопил долгов, о которых ты даже не догадывалась. Наконец ты с ним развелась и занялась рестораном одна. Однажды ночью я наткнулся на тебя на берегу – с бутылкой в одной руке и с пистолетом в другой. Ты была пьяна. Отливом тебя отнесло от берега. Я нашел тебя в лодке. Привел в чувство, отвез домой.
– Так это был ты?
– Я решил вернуться домой. Поговорить с тобой, вместо того чтобы шпионить. Мне предстоял поединок. Были обещаны хорошие деньги. Чем сильнее я изувечу противника, тем больше мне заплатят. И я его изувечил. Меня арестовали, и в моей жизни начался так называемый Тюремный Период.
– Ты сидел в тюрьме?
– Пять лет. Скажу честно, мне там не очень понравилось, зато там я увидел, что ненависть делает с людьми. Это пошло мне на пользу. Большую часть моей жизни я наблюдал за людьми. Учитывая мою подозрительность, это неудивительно. Эта черта характера помогала мне выжить в самых опасных местах. Тюрьма же заставила меня хорошенько задуматься над тем, что я вынес из своих наблюдений за людьми. Не просто умение набросать на бумаге их портреты, но и прочесть по чертам лица их характеры. А потом – новый период, Деловой и Бесконечной Смены Женщин. Я пытался заменить твое лицо другими лицами, пытался забыть тебя.
– И как, получилось?
– Не слишком хорошо. Когда я вышел из тюрьмы, мой полицейский нашел для меня работу в зоопарке. В прямом смысле этого слова: надо было ходить за слонами и убирать за ними кучи. Надо сказать, что их кучи были внушительными. Возможно, я получил слишком много ударов по голове или же в свое время рядом со мной разорвалось слишком много бомб, но я задумался. Это всего лишь кучи дерьма. И я основал фирму по производству портативных туалетов под названием «Кучи до кучи».