— Во-первых, с их отцами мы расставались мирно. Они платили за то, чтобы я исчезла вместе с ребенком, я оставляла записку, что в любом случае ни на что не претендую. Я никогда не просила слишком много — столько, сколько они могли себе позволить без особых хлопот. Богатым людям это крохи, а нам хватало. Поэтому не думаю, что вы найдете хоть одно заявление. И каждого из них — хотите верьте, хотите нет, — я искренне любила. А они — меня. А во-вторых… Среди отцов этих детей попадаются такие люди, которые за огласку их маленьких грешков и убить могут. Я верю, что вы честный и принципиальный следователь, но… вам точно это нужно? — мягко, обаятельно улыбнулась Янич.

И Шешель вдруг отчетливо понял, что никакой маскировкой эта женщина никогда не пользовалась. Совсем другой стиль работы, нежели у дочери, совсем другие манеры и привычки. Ну а увлечь нужного ей мужчину для Йованы, наверное, не составляло ни малейшего труда — не с ее внешностью и харизмой.

— Свою маскировку Чарген придумала сама? — предположил Стеван.

— Сама. Она очень талантливая девочка, — с явной теплотой и любовью похвалила госпожа Янич. — Когда было ее время учиться… Сначала мы почти голодали, потом она сидела с младшими братьями и сестрами — какая уж тут школа или тем более высшее образование! Но я пыталась дать ей то, что знала сама. Магии меня, конечно, не учили, но всякие общие науки вбили крепко — и естественные, и все остальные. А потом она книжки таскала, сама со всем разбиралась. Очень талантливая и упорная, моя девочка…

— А деньги, которые она получала?

— Мне детей на ноги ставить, — спокойно ответила Йована. — Вырастить, выучить, людьми сделать. Чара очень их любит и хотела помочь, хотела, чтобы у них жизнь была… нормальной. Сейчас уже, конечно, проще, младшие подросли, а старшие устроены, сами помогать начали. Я говорила ей, что пора прекращать. Она после этого раза и собиралась. Ну теперь уж точно. — Она улыбнулась. — Ничего вы не докажете и посадить ее не сумеете, с хорошим-то адвокатом. А он будет. Спасибо, что предупредили. Чара сама гордая, она бы и не подумала помощи просить, ну а теперь-то мы ее не бросим.

— Детей вырастить, выучить… А Чарген не надо было на ноги поставить? — рассеянно спросил Шешель.

— Она очень сильная девочка, — задумчиво качнула головой Йована. — Когда она была ребенком, нам тяжело было, и голодать приходилось, какая уж тут учеба. Моя вина, я это знаю. Можно было избежать этого, можно было сделать другой выбор. Но прошлого не изменишь, а я была такой, какой была.

Они еще немного поговорили, но больше ничего полезного для себя Стеван не узнал. Выходил он от этой женщины в смятении и раздражении.

С Чарген все было более-менее понятно. Да, неизвестно, как именно она планировала получить выгоду именно от Ралевича, но она вышла за него замуж по чужим документам, то есть обманула и, вероятнее всего, хотела обокрасть — просто потому, что ждать от этого типа дорогих подарков было глупо, а глупой Чара точно не была. А вот насчет Йованы Янич и ее методов работы Шешель ощущал растерянность.

Да, сна бесспорно преступница. Сходилась с мужчинами, потом шантажировала их разоблачением, имея весомое доказательство. Скорее всего, они все были женаты, близки к тому или имели уж слишком специфичный род занятий, если интрижка и ребенок на стороне могли им всерьез повредить.

Но именно тут в полный рост вставало то, что выводило Стевана из себя в подобных преступлениях. Степень виновности жертв. Потому что закон они не нарушали, но по совести… Может, если ты женился и не хочешь терять репутацию, то и штаны стоит держать застегнутыми, а не совать детородные органы абы куда? И если по закону Йована заслуживала наказания, то по совести ее жертвы не вызывали ни малейшего сочувствия даже у Шешеля и… да, были виноваты сами. И он ловил себя на том, что совсем не расстроен тем обстоятельством, что госпожу Йовану Янич не удастся прижать к стенке, что она кругом права и попытка разворошить дела давно минувших дней не принесет ничего хорошего. Тем более в архиве наверняка нет ни одного заявления на эту женщину.

Заводя машину, Стеван тихо ругался себе под нос о том, как он не любит мошенников. Но ругался не всерьез, а по привычке, потому что злиться на новую знакомую не получалось. Скорее уж восхищаться твердостью характера, хитростью и расчетливостью.

А потом мысли и вовсе предсказуемо свернули на другую, более щекотливую тему. Чарген. Чем больше он узнавал о ней, тем сильнее терялся. С ней было гораздо проще, чем с ее матерью, но одновременно — гораздо сложнее. Потому что, в отличие от Йованы, Чара совершенно однозначно преступница, причем пошла она на преступление совсем не от безысходности, и шла систематически. Конечно, мотив обеспечить семью и позаботиться о младших братьях и сестрах выглядел гораздо приличней, чем иные, но совершенно ее не оправдывал. Чарген пошла по простейшему пути, и толкнуло ее на этот путь не отсутствие других, а расчет и нежелание зарабатывать законным путем, как в свое время толкнуло и мать.

Больше того, Шешель очень сомневался, что все деньги действительно пошли в дело, наверняка они припрятаны на черный день на каком-нибудь безымянном счете, который вряд ли удастся найти. То есть картина преступления налицо, и Янич обязана была понести за это наказание.

Но презирать ее не получалось. Шешель прекрасно понимал, что предвзят, но… Чару получалось жалеть. Ею получалось восхищаться. Получалось любоваться и желать как женщину. Но никак не выходило захотеть собрать необходимые доказательства и отдать ее под суд. И Стеван даже почти радовался пониманию, что накопать на нее достаточно улик, скорее всего, не получится.

Больше того, как это ни нелепо, но и шлюхой он ее называл исключительно в попытке вправить себе мозги на место, потому что считать ее таковой не получалось. Да, она в конечном итоге спала с мужчинами за деньги, но такое впечатление, что с каждой новой маской снимала и ту личность, те отношения и тот опыт. Потому что… да чтоб ему посереть, что он, со шлюхами не имел дела, что ли! Было с чем сравнить.

И дело совсем не в моральном облике, никакого презрения продажные женщины у Стевана не вызывали — такова их работа. Если уж разбираться, то морально даже почище некоторых других, которых никому и в голову не приходит осуждать. От шлюх Чару отличала поразительная искренность и чуткость, от которых напрочь срывало тормоза уже у самого Стевана.

То ли она гениальная актриса, то ли у нее такой своеобразный постельный талант вдобавок к магическому — наглухо лишать мужчин здравого смысла, то ли…

На этом мысль останавливалась, потому что других внятных вариантов Шешель не видел.

Зачем она вообще к нему полезла? Ладно, можно предположить, что на прямой вопрос она тогда ответила правду, что толкнули ее любопытство, азарт, желание получить удовольствие. В это легко поверить, потому что самим Стеваном двигали похожие мотивы. Но стоило ли все это такого риска? Да, она порывиста и горяча, но явно умеет сдерживать свой характер и думать головой. И если действительно подумать головой, то сближаться с ним было не лучшей идеей. Причем ладно в Регидоне, там она оказалась застигнута обстоятельствами врасплох, возможно, искренне напугана, зависима от него и пыталась вот так успокоиться или, например, заручалась поддержкой — женщинами, как прекрасно знал Шешель, порой двигали очень странные и нелогичные мотивы. Но он совсем не понимал другого: на кой она согласилась поехать к нему здесь?!

Садясь в машину возле воздушного порта, Стеван был абсолютно уверен, что она под благовидным предлогом, хотя бы даже ради смены одежды, попросит отвезти к дому Ралевича и попытается удрать. Это было логично и абсолютно правильно — уж здесь-то ей следователь точно был не нужен и очень опасен. Собственно, именно этого он ждал и планировал сразу доставить мошенницу в СК.

Когда она согласилась, Шешель озадачился и даже немного растерялся. Стало любопытно, что она предпримет дальше. Попытается тихонько выскользнуть из квартиры? Собственно, из этих соображений он и присоединился к ней в ванне: потому что ополоснуться после дороги хотелось, а вот оставлять свою «подопечную» одну в квартире — нет. Потому и группу вызвал заранее, мало ли что. Но не прямо сейчас. Хотелось дать время, понаблюдать…

Посмотрел в итоге с удовольствием, и потрогал, и вообще приятно провел время, жаловаться не на что. Вот только подвоха так и не дождался: свой побег и даже попытки к нему мошенница явно предпочла отложить на потом. Может быть, на утро, когда Стеван уснет.

Либо боялась обвинения в краже браслета — она уже знала, насколько он ценен, либо решила напоследок насладиться компанией Шешеля. Последнее, безусловно, грело мужское самолюбие, но совсем не вызывало доверия; да и первое казалось притянутым за уши, все-таки рука — не голова, можно было и стащить браслет, ну хотя бы попытаться. Но это объяснение хоть немного укладывалось в логику и психологию, в отличие от ее поведения в самую последнюю встречу.

Меньше всего Стеван понимал, почему Чарген так нервничает и злится именно сейчас, если прекрасно понимает, что у него нет на нее ничего серьезного. Неужели настолько привыкла к безнаказанности, что сам этот арест вызывает столько эмоций? Ну ладно, первую вспышку, когда она накинулась на него дома, это вполне объясняло. Но потом?

А потом она вела себя как обиженная и оскорбленная женщина, преданная тем, кому доверяла. И это совсем уж не вязалось с ее умом и прежней осторожностью, позволявшей столько лет избегать внимания стражи и СК. В конце концов, она же с самого начала знала, кто он такой!

— Ненавижу мошенников! — проворчал Шешель, отвлекая себя от мрачных раздумий: сухая и пыльная грунтовая дорога вывела наконец к санаторию.

Чтобы пройти на территорию, вполне хватило показанного дремлющему у ворот охраннику удостоверения. Пожилой, совсем негрозного вида мужчина, способный защитить разве что от малолетних хулиганов, встревожился визитом следователя аж из Беряны, но объяснением, что тот хочет поговорить с одним свидетелем по старому делу, вполне удовлетворился.

После такого привратника общий вид санатория не удивил: место оказалось исключительно сонным и столь же исключительно живописным. Скалистый берег моря, ароматные сосны, белые мощеные дорожки, фонтаны — прекрасно подходит для тихого, спокойного отдыха. Уже вечерело, пик жары прошел, и обитатели этого мирного уголка дружно выбрались на прогулку. В основном пожилые люди, многие с тросточками, но попадались и молодые, выглядевшие здоровыми. Как выяснил Шешель, лечили здесь всевозможные заболевания суставов, в том числе последствия травм, и даже делали операции. Местный главный врач, фиолетовый маг большой силы и опыта, считался в своей области светилом и авторитетом.

Диагноз Гожковича Стевану никто не сообщил: врачебная тайна, а судебного постановления не было, потому что обвинений совладельцу «Северной короны» пока не выдвигали. Но Чарген упоминала о его проблемах с руками, это Шешель запомнил и вполне этим удовлетворился. Такое заболевание, например, могло исчерпывающе объяснить слабость и неуверенность ударов, нанесенных Ралевичу этим крупным и в остальном как будто крепким человеком, — если партнера убил именно он.

Чтобы не бегать по территории, Шешель решительно направился к ближайшей женщине в медицинской форме, которая сопровождала на прогулке совсем уж древнего старичка. Семенил тот, однако, вполне бодро, благодушно улыбался и вообще выглядел исключительным живчиком.

— Здравствуйте!

— Добрый вечер, а вы кто? Что-то я вас не припомню, — насторожилась она.

— Стеван Шешель, следственный комитет Беряны. А вы тут всех знаете? — поинтересовался он.

— Знаю. Так что за дело?

— У меня есть разговор к одному из ваших постояльцев, а там по ситуации. Сташко Гожкович, знаете такого?


— Сташко? — Она обвела взглядом территорию. — Да вон он, видите? Ну куда вы смотрите! Вон сидит дама в розовой шляпе, а он слева.

— Это вот тот лысый?

— Да вы что, и не знаете, как он выглядит? — озадачилась женщина.

— В том-то и дело, что знаю, — хмыкнул Стеван.

Картина начала проясняться.

Шешель решительно направился прямо к сидящему типу, выдававшему себя за Гожковича. Тот, кажется, флиртовал с женщиной в розовой шляпе, но потом зацепился взглядом за твердо шагающего прямо к нему следователя, затравленно огляделся… И поступил более чем глупо: кинулся бежать. При его полноте и трости, явно используемой не для красоты, побег оказался обречен на провал в самом начале.

Без труда догнав еще одного любителя чужих документов, Стеван не стал выворачивать руки и без того явно нездоровому немолодому мужчине, а бесхитростно схватил за шкирку, слегка дернул назад. Почувствовав на воротнике крепкую хватку, беглец повел себя как нашкодивший котенок: понурился, втянул голову и, если бы мог, наверное, поджал лапы.

Поднявшийся шум и возмущения Шешель задавил в зародыше. Назвался, сообщил о поимке мошенника и потребовал разговора с начальником всего этого безобразия с целью выяснения наличия сговора. Честно говоря, ни в чем таком главного врача и прочий персонал он не подозревал, зачем бы им это, но угроза помогла переключить персонал на более подходящий следователю лад.

Но в конце концов из санатория Стеван уехал, так никого и не задержав. Тот, кто выдавал себя за Гожковича, на самом деле оказался его же садовником. Проблемы со здоровьем у них были одинаковыми, о чем знали оба, и когда две недели назад Гожкович предложил своему служащему целый месяц полечиться вместо него в этом замечательном месте, тот, разумеется, возражать не стал. Причинами доброты, конечно, скромно поинтересовался, но вполне удовлетворился отговоркой про срочно возникшие дела.

В подлог был посвящен и главный врач, который просьбе поместить другого пациента вместо оговоренного заранее удивился, но решил, что большой беды не будет. В конце концов, деньги заплачены, оба пациента идут на это совершенно добровольно, оба приличные люди, Гожкович — так и вообще давний клиент, отчего бы не пойти ему навстречу?

Конечно, во всей этой истории можно было найти нарушение, придраться, устроить санаторию вместе с главным врачом веселую жизнь, но Шешелю стало лень из-за такой мелочи разводить волокиту. Состава преступления во всем этом не было, так, мелкие бумажные нарушения, а целитель и без проверок оказался достаточно наказан. Выяснив, что таким подлогом вероятный убийца обеспечивал себе алиби, распереживался он совершенно искренне. Стеван пришел к выводу, что в его случае муки совести окажутся гораздо лучшим наказанием, уже как минимум потому, что так страдал только виновный, а в случае заведения дела и проверок досталось бы и остальным служащим, и пациентам.

Из ближайшего населенного пункта с телефоном Шешель позвонил в родной СК с тем, чтобы объявить Сташко Гожковича в розыск, после чего выдвинулся в сторону столицы.

Приехав в Беряну за полночь, Стеван плюнул на все и отправился домой, отсыпаться: он, конечно, выносливый, но почти сутки за рулем все равно измотали. Усталость оказалась гораздо сильнее посторонних мыслей, поэтому отключился Шешель быстро, едва оказавшись в постели. А вот утро испортило настроение тем, что стены родного дома, которые он и без того недолюбливал, пополнились новыми воспоминаниями и ассоциациями, против чего совсем не помогла генеральная уборка.

Стевану неотвязно мерещился запах той женщины, которая сидела сейчас в изоляторе. Запах, легкие шаги босых ног, тепло ее тела… Пальцы помнили мягкую, бархатистую кожу и тяжелый шелк волос. Вспоминался лукавый взгляд, искренний смех и привычка кусать нижнюю губу в задумчивости. Причем из воспоминаний пугающе легко и быстро стерся облик Цветаны Ралевич, и мерещилась ему именно Чарген.

От назойливости этих ощущений Шешель буквально зверел, но сделать с ними ничего не мог. Осталось только признать собственное поражение и сбежать на службу, где отвлечься от подобных чувств и мыслей было куда как проще.

И мир явно услышал просьбу следователя, желавшего хотя бы временно забыться в работе: день выдался насыщенным. Сначала Стеван принялся обзванивать пострадавших от рук мошенниц мужчин и расспрашивать их о посещении известного ресторана. Таким нехитрым способом удалось сократить число возможных жертв до восьми человек. Однако на этом мысль останавливалась, потому что предъявить госпоже Янич по-прежнему было нечего: по заверениям фиолетовых специалистов, эта ее маскировка меняла не только лицо, но и папиллярный узор, и ауру — подлинный магический шедевр. И это, безусловно, вызывало восхищение и уважение, но не давало ответа на самый важный вопрос: а Шешелю-то что со всем этим делать?

Немного поднял настроение ответ, пришедший из Регидона. Заокеанские коллеги буквально горели желанием поскорее спихнуть гиблое дело, тем более если принимающая сторона так любезно согласилась оплатить транспортировку. Обещали в ближайшем будущем прислать и тело, и все материалы, и заодно — результаты экспертиз. Правда, ждать предстояло еще несколько дней, но это мелочи, все равно Гожкович продолжал где-то прятаться.

А потом заскучавшего было следователя развлекли другие жители славного города Беряны, и Стеван втянулся в рутину. Так что в состоянии своего обычного деятельного оживления господин Сыщик пребывал до самого вечера. До тех пор, пока не отправился провожать буйного задержанного в изолятор, составив компанию умотавшимся за день стражам.

Нет, сдали его честь по чести, без вопросов, и засадили в пятую, выполнявшую функции карцера для особо буйных: из мебели там имелись только намертво прикрученная к полу койка да жестяной туалет, бить и громыхать нечем, да еще располагалась камера в дальнем углу и имела самую хорошую звукоизоляцию. Потом дежурная смена отчиталась о том, что его, Шешеля, задержанные ведут себя прилично. Даже пошутили, но как-то вяло, без огонька.

А вот потом, когда Стеван уже вышел, его за дверью изолятора окликнул Тримир Бажич, чья смена снова совпала с визитом следователя.

— Ты чего пост покидаешь? — со смешком укорил его сыщик.

— Да я ненадолго, — отмахнулся тот: Бажич прекрасно знал, что Шешель — не крючкотвор и жаловаться на такое нарушение устава не побежит. — Слушай, я что сказать хотел… Ты бы с девицей этой как-то того, помягче, а?

— С какой девицей? — «Помягче» настолько озадачило не склонного к жестокости и рукоприкладству с задержанными следователя, что он сперва и не понял, о ком вообще идет речь.

— Ну этой, Кокетка которая. Янич.

— А что я с ней сделал? — еще больше растерялся Шешель. — Что, неужели жаловалась на побои?

— Да ни на что она не жаловалась, — поморщился Бажич. — И я уж не знаю, что ты с ней там делал, только… ты как третьего дня от нее вышел, так бедняжка полночи потом прорыдала.

— Тримир, ну ты меня знаешь, я ее и пальцем не трогал! — опешил Стеван.

— Да слышали мы, как ты ее… не трогал, — вздохнул стражник. — Нет, ты не подумай, я ж не о том. Оно тебе, конечно, виднее, как ее ловить было и все такое. Но а все-таки — помягче бы ты с ней, а? Язык у тебя иной раз что бритва, а она… Ну преступница, ну ладно, но все равно — влюбленная женщина, зачем лишний раз обижать-то?

— Погоди, Тримир, тебе что, голову напекло? Или ты поддал в честь какого-то праздника? — едко спросил Стеван. — Какая влюбленная женщина, что ты несешь?!

— Хороший ты следак, Шешель. Очень хороший. Но только на всю голову. Ты как-нибудь попробуй, что ли, на людей как на людей смотреть, а не на фигурантов уголовного дела, — припечатав следователя такой философской сентенцией, Бажич махнул рукой ошеломленному собеседнику и поспешно скрылся за дверью изолятора, пока Стеван не опомнился.

Впрочем, мог не особо спешить, потому что более-менее опомнился Шешель только у себя в кабинете, когда сел за стол и машинально начал оформлять документы по последнему задержанному.

Причем Стеван затруднялся вот так, с ходу определить, что его впечатлило больше: форма заявления, потому что прежде Бажич не рвался никого воспитывать, да еще в таком тоне, или суть. Наверное, последнее, поскольку это было настолько просто и вместе с тем неожиданно, что упало на Шешеля как кирпич на голову посреди открытого ноля.

Любовь и ревность в практике следователя встречались часто, уверенно занимая место лидера среди возможных мотивов преступлений рядом с корыстью. И в случае с Чарген этот мотив с лихвой объяснял все мелкие и крупные странности ее поведения. В конце концов, она даже аферы свои проворачивала скорее из любви к семье, чем из жажды наживы: жила мошенница скромно и явно не питала страсти к красивой жизни и многозначным суммам. Наворотить глупостей, влюбившись в того, в кого не следовало, — да, это прекрасно сочеталось с горячей ромальской кровью и бедовой наследственностью ее матери, наступившей в молодости на те же грабли, только с другим итогом.

Но все равно сознавать это было странно. Потому что… ну ладно, влюбилась, но — в него? С чего бы вдруг? А сильнее всего Стевана настораживала собственная реакция на это открытие. Потому что оно по непонятной причине поднимало настроение. То есть, наоборот, по вполне понятной, но вот об этом думать уже совсем не хотелось.





ГЛАВА 11

Если женщина не идет из головы, то голову эту можно считать потерянной