– То же самое могу сказать о разговоре, состоявшемся после обеда. Мне потребовалось много усилий, чтобы растормошить мистера Торнтона. Он продолжал говорить в спокойной манере, но его лицо было очень встревоженным.

– На его месте я тоже сходила бы с ума. Он знает о нарастающем гневе и ненависти рабочих. Они считают его «жестокосердным» – так в Библии называют справедливого, но бесчувственного человека, ясного в суждениях, однако настаивающего на своем. Мистер Торнтон действительно забыл, что все мы имеем одинаковые права перед лицом Всемогущего. И я рада, что он теперь волнуется. После полубезумной исповеди Бушера меня коробит от его холодной логики.

– В отличие от тебя я не так уверен в ужасных страданиях этого Бушера. Да, его семья оказалась в трудном положении. Но Союз ткачей всегда поддерживает таких бедняков. Просто этот мужчина, судя по твоим словам, имеет необузданный характер и склонен к публичной демонстрации своих чувств.

– Папа!

– Ладно. Я только хочу, чтобы ты была справедливой к мистеру Торнтону, который по своей натуре полностью противоположен Бушеру. Он слишком горд, чтобы показывать свои чувства. Раньше я думал, что тебе нравились такие целеустремленные люди.

– Мне и сейчас они нравятся. Я восхищалась бы мистером Торнтоном, если бы он был более чутким к людям. А так, конечно, это человек большой силы характера и острого ума – с учетом тех малых преимуществ, которые он имел.

– Они не такие уж и малые. Он с раннего возраста обеспечивал себя и свою семью. Соответственно, ему приходилось развивать рассудок и самоконтроль, а значит, и свой интеллект. Конечно, он нуждается в знании прошлого, которое дает верную основу для догадок о будущем. Но он осознает данный факт, и это уже кое-что! Маргарет, ты просто предвзято относишься к мистеру Торнтону.

– Он первый промышленник и всецело связанный с торговлей человек, которого я имела возможность изучать. Другими словами, папа, он – моя первая оливка, так что позвольте мне погримасничать, пока я разжевываю ее. Поскольку он хороший образчик своего вида, то, возможно, мне понравится и весь вид. Я думаю, кое-что в промышленниках мне уже начинает нравиться. Сегодня я с интересом слушала, о чем говорили джентльмены, хотя понимала из их слов чуть меньше половины. Я даже опечалилась, когда миссис Торнтон увела меня в другой конец комнаты, сказав, что девушке не следует скучать в столь многолюдной и шумной компании джентльменов. А у меня и мысли о скуке не было. Я с удовольствием следила за ходом их беседы. И знаете, папа, милтонские леди оказались невероятно глупыми! До ужаса глупыми! Впрочем, они могли и притворяться. Их обман напомнил мне старую игру, где в одну фразу нужно было вставлять как можно больше существительных.

– Что ты имеешь в виду, дорогая? – спросил мистер Хейл.

– Допустим, мы выбираем существительные, которые обозначают атрибуты богатства: гувернантки, садовники, размеры окон, ценные кружева, бриллианты и тому подобные вещи. Затем каждый из нас придумывает предложение, где эти слова используются в произвольном сочетании.

– «Глупые леди»? Ты будешь так же говорить и о нашей будущей служанке, которую порекомендовала нам миссис Торнтон? Хотя еще неизвестно, сумеешь ли ты завлечь ее в наш дом.

– Я думаю, смогу. Этим вечером я чувствовала себя непревзойденной лицемеркой, сидевшей там в своем белом платье и не знавшей, чем занять руки, в то время как дома меня ожидали стирка, глажка и мытье полов. Наверное, они приняли меня за настоящую леди.

– Дорогая, даже я по ошибке подумал, что ты выглядишь как истинная леди, – с веселым смехом сказал мистер Хейл.

Но их улыбки превратились в бледные испуганные гримасы, когда они увидели лицо Диксон, которая открыла им дверь.

– Ах, хозяин! Ах, мисс Маргарет! Слава Богу, что вы пришли. Мистер Дональдсон подоспел вовремя. Наша поденщица ушла домой, и мне пришлось попросить соседского слугу сбегать за доктором. Теперь ей лучше. Но… ох, что было, сэр! Час назад я думала, что она умрет.

Мистер Хейл упал бы, если бы не схватился за руку Маргарет. Он посмотрел на дочь, но увидел на ее лице лишь выражение крайней печали. Она не испытывала того ужаса, который, словно тисками, сжимал его неподготовленное сердце. Она знала больше, чем он, и слушала Диксон с безнадежным пониманием и неизбывной горечью.

– Я не должна была оставлять ее, – простонала Маргарет, догоняя отца на лестнице. – Я плохая дочь!

Доктор Дональдсон встретил их на лестничной площадке.

– Теперь ей лучше, – шепотом сказал он. – Опиум подействовал. Спазмы были очень сильные. Неудивительно, что служанка так перепугалась. Тем не менее на этот раз все обошлось.

– На этот раз? Разрешите мне пройти к ней.

Еще полчаса назад мистер Хейл был мужчиной средних лет. Теперь он походил на семидесятилетнего старика: его руки дрожали, походка стала нетвердой. Доктор Дональдсон взял его под руку и провел в спальню. Маргарет последовала за ними. Мать лежала на кровати, и ее мертвенно-бледное лицо предельно ясно показывало суть происходящего: возможно, теперь ей действительно стало лучше, но Смерть уже заявила свои права на нее и обещала скоро вернуться, чтобы забрать свою собственность. Какое-то время мистер Хейл смотрел на жену. Затем, покачнувшись, он отстранился от заботливых рук доктора и начал на ощупь искать дверь. Он не видел ее, хотя в комнате горело несколько свечей, принесенных сюда в первые минуты паники. Мистер Хейл, пошатываясь, вошел в гостиную и начал нащупывать руками стул. Доктор Дональдсон придвинул ему легкое кресло и, усадив шокированного мужчину, проверил его пульс.

– Поговорите с ним, мисс Хейл. Нам нужно привести его в чувство.

– Папа! – сквозь слезы произнесла Маргарет. – Скажите что-нибудь!

Его взгляд снова стал осознанным, и он хрипло спросил:

– Маргарет, ты знала об этом? Как это жестоко с твоей стороны.

– Нет, сэр, это не жестоко! – решительно заявил доктор Дональдсон. – Мисс Хейл выполняла мои указания. Возможно, я совершил ошибку, утаив информацию от вас, но не принимайте ее за жестокость. Уверяю вас, завтра ваша жена почувствует облегчение. Я предполагал, что у нее могут быть спазмы, хотя и не рассказывал мисс Хейл о своих опасениях. После приема успокоительного, которое я принес с собой, она проспит всю ночь, а завтра утром ее вид, который так встревожил вас, станет менее болезненным.

– Но болезнь не отступит?

Доктор Дональдсон посмотрел на Маргарет. Ее склоненная голова и лицо, на котором не было мольбы о временном молчании, подсказали этому наблюдательному человеку, что она больше не хотела утаивать правду.

– Болезнь не отступит. Здесь медицина бессильна, какие бы хвалебные речи мы ни произносили о нашем искусстве. Я могу лишь замедлить этот недуг и облегчить боль, которую он вызывает. Мужайтесь, сэр. Вы же христианин и верите в бессмертную душу, которой не могут навредить ни боль, ни смертельная болезнь.

В ответ он услышал только тихие слова:

– Вы никогда не были женаты, доктор Дональдсон. Вы не знаете, каково переносить такую потерю.

И безутешные мужские рыдания нарушили ночную тишину, как выражение невыносимого страдания. Маргарет опустилась рядом с ним на колени и с печальной нежностью стала поглаживать его по спине. Никто, даже доктор Дональдсон, не знал, как много времени прошло. Первым заговорил мистер Хейл:

– Что мы должны делать? – спросил он. – Расскажите нам. Маргарет – моя помощница. Моя правая рука.

Доктор Дональдсон дал им ясные и понятные указания. Никаких страхов по поводу того, как пройдет эта ночь. Начиная с завтрашнего утра и еще много дней больная будет чувствовать покой и облегчение. Но никаких надежд на восстановление. Он посоветовал мистеру Хейлу отправиться в постель, оставив только одну сиделку для наблюдения за сном его супруги. Доктор обещал приехать рано утром. С теплыми и добрыми рукопожатиями он оставил их. Отец и дочь произнесли лишь несколько слов. Они были очень измотаны страхом, чтобы обсуждать свои дальнейшие действия. Мистер Хейл решил сидеть всю ночь у постели супруги. Маргарет с трудом уговорила его прилечь на софе в гостиной. Диксон наотрез отказалась идти спать, а для Маргарет было просто невозможно покинуть мать в такой момент, пусть даже все доктора в мире просили бы ее «поберечь силы», утверждая, что «тут требуется только одна сиделка». Какое-то время Диксон сидела на стуле, мрачно смотрела на хозяйку, моргала и кивала, вырываясь из глубин дремы. Затем, признав поражение, она откинулась на спинку стула и громко захрапела.

Маргарет сняла нарядное платье, с нетерпеливым отвращением бросила его в сторону и надела свою повседневную одежду. Ей казалось, что она больше никогда не сможет заснуть. Все ее чувства невероятно обострились, и она с удвоенной силой воспринимала все вокруг. Каждый образ и звук, даже каждая мысль касались какого-то чуткого нерва. В течение двух часов она слышала беспокойные шаги отца в гостиной. Он постоянно подходил к двери спальни, останавливался и после долгой паузы продолжал ходить по комнате. В какой-то момент, вновь уловив его невидимое присутствие за дверью, она вышла и в ответ на вопросы, которые он пытался выговорить своими запекшимися губами, сообщила ему, что мать спит и все пока идет без изменений.

Наконец он тоже заснул и дом затих. Маргарет села у окна и погрузилась в размышления. Все интересы последних дней остались далекими во времени и в пространстве. Всего лишь тридцать шесть часов назад она заботилась о Бесси Хиггинс, и ее сердце разрывалось при виде слез Бушера. Теперь эти моменты стали мимолетными воспоминаниями о прошлой жизни. Любое событие вне стен их дома, казалось, разъединяло ее с матерью и поэтому становилось нереальным. Даже веселые дни в особняке на Харли-стрит утратили былую позолоту. Ей вдруг вспомнилось, как она радовалась, отмечая сходство черт у матери и тети Шоу… как приходившие письма заставляли ее скучать по дому. Но теперь и сам Хелстон стал тусклым прошлым.

Пасмурные серые дни предыдущей зимы и весны, такие неинтересные и монотонные, казались ей сейчас более дорогими, чем все остальное. Маргарет с радостью ухватилась бы за это уходящее время, умоляя его вернуться и отдать ей то, что она так мало ценила. Какой пустой оказалась Жизнь! Нереальной, мерцающей и порхающей! Словно на какой-то эфирной башне, высоко над суетой и ссорами земли, бил колокол, в звоне которого слышались слова: «Все есть тени! Все проходит! Все уже в прошлом!» Когда же наступило холодное серое утро, похожее на прежние, более веселые рассветы, и Маргарет посмотрела на спящих членов семьи, ей показалось, что эта ужасная ночь вдруг стала для нее такой же нереальной, как сон, – еще одной тенью. Она тоже превратилась в прошлое.


Проснувшись, миссис Хейл не помнила, насколько плохо ей было вчера вечером. Она удивилась раннему визиту доктора и смутилась при виде встревоженных лиц мужа и дочери. В этот день ей рекомендовали оставаться в постели. На следующий она настояла на том, чтобы ее выпустили из плена перин и подушек. Доктор Дональдсон разрешил ей вернуться в гостиную. Миссис Хейл испытывала большие неудобства в каждой позе. К вечеру она стала очень возбужденной, но мистер Хейл, погрузившись в глубокую апатию, не смог принять каких-либо решений. На третий день Маргарет спросила у доктора:

– Что нам делать? Мы должны уберечь маму от таких беспокойных ночей.

– В определенной мере это реакция после сильнодействующих успокоительных, которые мне пришлось использовать в ее случае. На мой взгляд, не все так страшно, как может выглядеть. Однако ей помог бы водяной матрац. Я не говорю, что вашей матери станет лучше прямо уже завтра, но она будет чувствовать себя примерно так, как перед приступом. Поэтому рекомендую вам достать водяной матрац. Мне известно, что у миссис Торнтон был такой. Я заеду к ней сегодня вечером. Хотя постойте…

Он с сочувствием посмотрел на Маргарет, уставшую и бледную после ночи, проведенной у постели больной.

– Сегодня мне не удастся заехать к ней. Намечено слишком много визитов. Возможно, вы сами прогуляетесь на Мальборо-стрит и поговорите с миссис Торнтон? Думаю, она одолжит вам водяной матрац.

– Конечно, – сказала Маргарет. – Я схожу к ней, когда мама будет спать после обеда. Не сомневаюсь, что миссис Торнтон одолжит нам его.

Предположения опытного доктора оказались верными. После обеда миссис Хейл, стряхнув с себя последствия приступа, выглядела лучше и свежее, чем дочь могла ожидать. Войдя в гостиную, Маргарет увидела своих родителей, сидевших рядом в легких креслах. Рука матери покоилась в ладонях отца. Мистер Хейл казался даже более измученным, чем его жена. Он улыбался вяло и устало, но пару дней назад Маргарет вообще не надеялась вновь увидеть его улыбку.

Она отправилась к миссис Торнтон. От их дома на Крэмптон-Кресент до Мальборо-стрит было около двух миль. При такой жаре ей приходилось идти неспешным шагом. В три часа дня лучи августовского солнца били прямо вниз, не щадя людей. Первую половину пути она была поглощена своими мыслями и не замечала ничего необычного. Время от времени Маргарет проталкивалась через небольшие группы горожан, которые встречались ей почти на каждой улице. Но затем она свернула на широкую дорогу и оказалась среди огромной толпы, заполнившей весь сквер. Атмосфера здесь казалась тяжелой и воинственной. Люди не двигались, они просто говорили друг с другом, и над ними к небу поднимался возбужденный гул. Некоторые, уступая ей дорогу, интересовались целью ее появления в этом месте, однако она была настолько поглощена своими тревогами и заботами, что почти не слышала их вопросов. Лишь выйдя на Мальборо-стрит, девушка вдруг поняла, что там, в толпе, ее окружало плотное грозовое облако человеческого негодования. Из каждого переулка, выходившего на Мальборо-стрит, доносился глухой отдаленный рев – шум большого количества яростных и возмущенных голосов. Обитатели бедных грязных жилищ собирались около дверей и окон или стояли посреди улицы. Их взгляды были направлены в одну точку – на ворота фабрики. Глаза людей выдавали разные чувства. Одни свирепо сверкали от гнева, другие выглядели угрюмыми от безжалостных угроз, остальные, широко раскрытые от страха, умоляли об умиротворении.

Когда Маргарет прошла вдоль длинной глухой стены фабричного двора и приблизилась к небольшой боковой калитке около ворот, собираясь позвать привратника, она услышала долгий рев, похожий на раскат грома. Оглянувшись, девушка увидела первую волну людей, медленно катившуюся с дальнего конца улицы. Угрожающий гребень процессии то опадал, то снова появлялся. Весь район, минуту назад наполненный рокочущим шумом, теперь погрузился в зловещую тишину. Все эти обстоятельства, конечно, привлекли внимание Маргарет, но не затронули ее сердца, уже занятого своим беспокойством. Девушка не знала, зачем собирались эти толпы, но интуитивно чувствовала, что ситуация давит на нее подобно острому кончику ножа, собираясь нанести смертельный удар и лишить ее матери. Она пыталась привыкнуть к этому чувству, чтобы быть готовой утешить отца, когда смерть придет в их дом.

Привратник осторожно приоткрыл дверь. Она не могла протиснуться в такую узкую щель.

– Это вы, мэм? – спросил он и, глубоко вздохнув, расширил проем.

Когда Маргарет вошла, он быстро задвинул засов.

– Народ уже идет? – спросил он.

– Я не знаю. Повсюду происходит что-то необычное, но эта улица пока пустая.

Она прошла через двор и поднялась по ступеням к двери хозяйского дома. На фабрике стояла тишина – не пыхтели паровые машины, не стучали ткацкие станки, не слышался многоголосый гул людских голосов. Лишь в отдалении нарастал зловещий рокот грозных криков.





Глава 22

Удар и его последствия




Работы мало, хлеб подорожал,

И жалованья не хватает.

Толпа ирландцев вместо нас

Работу нашу выполняет.

Эбенезер Эллиотт. Стихи против хлебных законов



Маргарет провели в гостиную, которая снова приобрела свой обычный вид: диваны и кресла были застелены покрывалами. Из-за жары окна были приоткрыты, а венецианские жалюзи приспущены, поэтому серый, отраженный от брусчатки свет отбрасывал неправильные тени и в сочетании с верхним светом зеленоватого оттенка придавал лицу Маргарет изнуренный, призрачно-бледный вид. Увидев себя в зеркалах, она села на стул. Никто не приходил. Время от времени казалось, что ветер приносил издалека тревожный переливающийся звук. Но за окнами не было ветра, и, попав в глухой конец двора, наполненный густой неподвижностью, звук быстро угасал.

Наконец в гостиную вошла Фанни.

– Мама скоро придет, мисс Хейл. Она попросила меня извиниться перед вами. Наверное, вы знаете, что мой брат привез «руки» из Ирландии, и это чрезмерно разозлило милтонских рабочих. Как будто наши бизнесмены не имеют права нанимать рабочих там, где им угодно! Сначала эти глупые негодяи не хотели работать на нас, а теперь пытаются запугать наших бедных ирландских заморышей своими грязными угрозами. Мы даже в город их не смеем выпускать. Брат поселил ирландцев в верхнем фабричном цехе. Им приходится там спать. Иначе мы не можем гарантировать их безопасность. Местные «руки» и сами не работают, и другим не дают. Мама заботится о питании ирландцев. Джон сейчас разговаривает с ними, потому что некоторые женщины уже плачут и хотят вернуться на родину. А вот и мама!

Миссис Торнтон вошла в гостиную с выражением мрачной суровости на землисто-сером лице. Маргарет тут же поняла, что явилась в неподходящее время и что хозяевам сейчас совершенно не до ее просьб. Однако миссис Торнтон сама говорила, что она может приходить к ним когда угодно и просить все, что требуется для помощи ее матери. Маргарет смущенно рассказала ей о тяжелом состоянии миссис Хейл и о водяном матраце, который, по мнению доктора Дональдсона, мог бы несколько облегчить ее боли. Миссис Торнтон нахмурилась и поджала губы. Когда Маргарет замолчала, она вдруг вскочила и воскликнула:

– Они у ворот! Фанни, зови Джона! Он на фабрике. Позови Джона, я сказала!

В тот же миг топот многочисленных ног, к которому она и прислушивалась, не обращая внимания на слова Маргарет, раздался прямо за стеной. Нараставший шум сердитых голосов слышался уже за деревянными воротами, и те содрогались под напором словно сошедшей с ума толпы, которая таранила их, то отступая на короткую дистанцию, то вновь нанося удар. Крепкие ворота дрожали, будто тростник на ветру. Потрясенные видом ужасающей сцены, женщины собрались около окон. Миссис Торнтон, служанки, Маргарет – все были здесь. Фанни с визгом взбежала по лестнице, будто ее преследовала по пятам свора свирепых забастовщиков. Истерически рыдая, она упала на софу. Миссис Торнтон, высунувшись из окна, высматривала своего сына, который все еще находился в фабричном здании. Наконец он вышел, оглянулся, бросив взгляд на бледные лица за его спиной, и с ободряющей улыбкой закрыл массивную дверь фабрики. Затем он велел одной из служанок открыть дверь дома, которую Фанни в безумной спешке заперла на засов. Миссис Торнтон сама спустилась к нему. Тем временем его хорошо знакомый командный голос был услышан за воротами, и толпа, будто взбесившись, возжаждала крови.

Прежде забастовщики сохраняли молчание. Им требовалась вся их сила, чтобы сломать ворота. Но теперь, услышав голос хозяина на фабричном дворе, они издали такой дикий многоголосый рев, что даже миссис Торнтон побледнела от страха. В комнату вошел ее сын – немного покрасневший от возбуждения, с глазами, сверкавшими в ответ на трубный зов опасности, с гордым пренебрежением, которое делало его лицо если не красивым, то весьма благородным. Маргарет всегда боялась, что при любой чрезвычайной ситуации отвага подведет ее и она окажется обычной трусихой. Но теперь, в мгновения разумного страха и близости ужаса, она забыла о себе и чувствовала только симпатию – до боли сильную сопричастность к этому моменту.

Мистер Торнтон подошел к ней.

– Мисс Хейл, мне жаль, что вы навестили нас в такое неподходящее время. Боюсь, вы можете подвергнуться риску, которого совсем не ожидали. Мама! Не лучше ли вам уйти в задние комнаты? Впрочем, если они прорвутся с Пиннерс-лейн в конюшенный двор, вы окажетесь там в еще большей опасности.

Он повернулся к старшей служанке:

– Джейн, ступайте туда и осмотритесь.