Маргарет пришла домой, погруженная в печальные мысли и воспоминания о том, что случилось с ней на протяжении дня. Она не знала, как взбодрить себя и перейти к обязанностям, которые ожидали ее этим вечером. Ей нужно было подготовиться к веселой беседе с матерью. Та, не в силах выходить из дома, всегда ожидала возвращения Маргарет, даже с самых коротких прогулок, и расспрашивала ее о городских новостях.
– Твоя фабричная знакомая придет к нам в четверг, чтобы посмотреть на тебя в белом платье?
– Она так больна, что я не решилась расспрашивать ее, – грустно ответила Маргарет.
– Ах, дорогая, в наши дни все чем-нибудь больны, – сказала миссис Хейл с небольшой ревностью, которую одна больная особа питает к другой. – Хотя вдвойне печально болеть в лачуге на одной из этих маленьких черных улиц, покрытых сажей.
Ее добрая натура возобладала над мелкой завистью, и к ней вернулась прежняя «хелстонская» мягкость.
– Всему виной зловредный воздух Милтона. Чем мы можем помочь твоей знакомой? Пока тебя не было дома, мистер Торнтон прислал мне несколько бутылок выдержанного портвейна. Возможно, бутылка хорошего вина пойдет ей на пользу?
– Нет, мама, не думаю. Они очень бедны, хотя и не говорят об этом вслух. К тому же болезнь Бесси – это чахотка. Вино тут не поможет. Если ты не против, я могла бы отнести им немного варенья из фруктов, собранных в нашем милом Хелстоне. Нет, не для Бесси… Там живет другая семья, которой мне хотелось бы отдать варенье.
И тут Маргарет нарушила обещание, данное себе по возвращении домой. Она рассказала матери обо всем, что видела и слышала в доме Хиггинса.
– Ах, мама! – воскликнула она. – Как я смогу пойти в своем пышном наряде на светский прием после того, что видела сегодня?
Рассказ дочери расстроил миссис Хейл. Когда ее потрясение сменилось негодованием, она решила действовать. Первым делом она велела Маргарет принести в гостиную большую корзину и при ней собрать продукты для отправки «той семье». Когда дочь, рассказав ей о материальной поддержке Хиггинса и о том, что она оставила немного денег для безотлагательных потребностей Бушеров, заявила, что дело может потерпеть до утра, миссис Хейл разозлилась и обругала ее. Она назвала Маргарет бесчувственной и не успокоилась, пока полную корзину не отправили по нужному адресу.
– Хотя, возможно, мы совершили ошибку, – чуть позже сказала она. – В прошлый раз, когда мистер Торнтон навещал нас, он говорил, что люди, помогающие забастовщикам, не являются их истинными друзьями. Это лишь продлевает борьбу между фабрикантами и рабочими. А тот Бушер – забастовщик, верно?
Ее вопрос адресовался мужу, который недавно вернулся домой после урока с мистером Торнтоном, закончившимся их традиционной вечерней беседой. Маргарет нисколько не заботило, что их подарки могли продлить забастовку. В своем нынешнем возбужденном состоянии она не придавала этому значения.
Выслушав супругу, мистер Хейл постарался быть объективным судьей. Вспомнив слова мистера Торнтона, еще полчаса назад казавшиеся такими ясными и логичными, он нашел необходимый компромисс. В данном случае его жена и дочь поступили правильно. Он даже не мог представить себе других действий с их стороны. Но по большому счету рассуждения мистера Торнтона были верны. Дальнейшее продление стачки должно было закончиться привлечением иногородних «рук» – если только к тому времени, как это иногда бывало, инженеры не изобретут какую-нибудь чудо-машину, которая сократит потребность в рабочих. Поэтому самой наидобрейшей реакцией здравомыслящего населения мог быть только полный отказ от любой помощи, потакающей глупости забастовщиков. Мистер Хейл пообещал, что завтра он сам навестит этого Бушера и посмотрит, что можно сделать для его семьи.
На следующее утро он так и поступил. Поскольку Бушера не было дома, мистер Хейл поговорил с его женой и предложил ей испросить для нее место в городской лечебнице. Посмотрев на обилие продуктов, присланных миссис Хейл и уже отчасти использованных детьми, резвившимися в отсутствии отца, он вернулся назад с утешительным и веселым отчетом, на который Маргарет не смела и надеяться. Прошлым вечером ее мрачный рассказ подготовил отца к гораздо худшей ситуации, поэтому он, придя домой, описал свои впечатления в более светлых тонах, чем они были в реальности.
– Позже я снова схожу к ним и встречусь с главой семейства, – сказал мистер Хейл. – У них такой ужасный дом. Я не могу сравнить его ни с одним коттеджем Хелстона. Наши южные крестьяне и не подумали бы покупать ту мебель, которую используют милтонские рабочие. Их обычная пища считалась бы здесь роскошью. Но Бушерам, очевидно, не хватает денег. Все имущество давно сдано в ломбард, а теперь они лишились и заработка на фабрике. Мне иногда кажется, что люди в Милтоне говорят на другом языке и живут по иным стандартам.
В этот день Бесси чувствовала себя лучше, однако она была так слаба, что, казалось, полностью забыла о своем желании посмотреть на Маргарет в ее белом платье. Хотя, возможно, это желание объяснялось прежним лихорадочным и полубредовым состоянием.
Одеваясь для званого обеда, куда ей не хотелось идти с тяжелым сердцем от различных тревог, Маргарет вспоминала веселые примерки нарядов, которые они с Эдит устраивали чуть больше года назад. Единственным утешением была мысль, что мать получит удовольствие, любуясь ею в таком красивом платье. Она покраснела, когда Диксон, приоткрыв дверь гостиной, выразила свое восхищение:
– Мисс Хейл выглядит превосходно, не так ли, мэм? Кораллы миссис Шоу оказались очень кстати. Они придают лицу правильный оттенок, иначе мисс Маргарет казалась бы слишком бледной в этом платье.
Черные волосы Маргарет были чересчур густыми, чтобы заплетать их в косы. Пришлось закрутить их в шелковистый жгут и уложить кольцами вокруг головы, словно корону, а затем собрать в большой спиральный узел на затылке. Маргарет закрепила их двумя большими коралловыми заколками, по длине напоминавшими небольшие стрелы. Рукава были подвязаны тесемками того же цвета. На шее, прямо под ямочкой, оттеняя молочно-белую кожу, располагались тяжелые коралловые бусы.
– Ах, Маргарет, как бы я хотела сопровождать тебя на одном из прежних бэррингтонских балов! Меня в свое время выводила туда леди Бересфорд.
Маргарет поцеловала миссис Хейл за эту маленькую вспышку материнского тщеславия, но сдержала улыбку, потому что чувствовала себя не в духе.
– Давайте я останусь с вами, мама. Так будет лучше и для вас, и для меня.
– Не говори ерунду, дорогая! И постарайся запомнить все детали этого обеда. Я хочу знать, как в Милтоне устраивают такие встречи. Обрати особое внимание на вторую часть, отведенную для забав. Посмотри, как они развлекаются.
Миссис Хейл была бы очень удивлена, если бы увидела великолепие обеденного стола и его роскошную сервировку. Маргарет со своим утонченным лондонским вкусом могла бы сказать, что количество предложенных деликатесов выглядело деспотически чрезмерным – хватило бы и половины, а в результате возникло бы ощущение легкости и элегантности. Но строгие законы гостеприимства непререкаемой миссис Торнтон требовали, чтобы каждым отдельным блюдом можно было накормить всех присутствующих, если бы оно понравилось им. Она не заботилась об умеренности в пище даже в обычные дни, поэтому устроить пир для званых гостей было для нее предметом гордости. Ее сын был согласен с ней. Иногда он воображал себе светские рауты в Лондоне, но, по сути, не знал другого общества, кроме милтонской знати, которая оценивала обеды друг друга по денежным тратам и по количеству превосходной пищи на больших столах. И хотя мистер Торнтон ограничил личные расходы и с большим сожалением разослал приглашения на этот обед, он был рад видеть прежнюю роскошь.
Маргарет и ее отец прибыли первыми. Мистер Хейл всегда отличался пунктуальностью. В гостиной их ожидали миссис Торнтон и Фанни. Все покрывала были сняты с мебели, и комната, казалось, сверкала от желтой шелковой обивки и ярких цветастых ковров. Всевозможные статуэтки и украшения, стоявшие на полках и в каждом углу, утомляли глаза и создавали странный контраст с пустым пыльным фабричным двором, где широкие створчатые ворота были распахнуты настежь для проезда экипажей. С левой стороны из окон была видна многоэтажная фабрика, затемнявшая двор раньше времени.
– Мой сын до последнего момента занят делами. Он скоро придет, мистер Хейл. Могу я попросить вас присесть?
Мистер Хейл рассматривал из окна фабричный двор. Он повернулся к хозяйке и спросил:
– Вы не находите неприятным такое близкое соседство с фабрикой?
Она гордо выпрямила спину.
– С чего бы? Я еще не стала такой утонченной, чтобы забыть источник власти и дохода моего сына. Вы знаете, что это самая большая фабрика в Милтоне? Каждый ее цех занимает около двухсот двадцати квадратных ярдов.
– Я имел в виду громкий шум и постоянный дым из труб. А эти потоки входящих и выходящих рабочих. Неужели они вас не раздражают?
– Я согласна с вами, мистер Хейл, – сказала Фанни. – Меня уже тошнит от запахов пара и машинного масла. А от шума паровых двигателей глохнут уши.
– Мне доводилось слышать шум куда более гнетущий, чем звуки машин, – ответила миссис Торнтон. – У нас в доме он зовется музыкой. На самом деле машинное отделение находится в дальнем конце фабрики. Мы почти не слышим звуков оттуда, разве что летом, когда все окна открыты. Что касается гула голосов при пересменке рабочих, то он мешает мне не больше, чем жужжание пчел. А если иногда я замечаю голоса и шум, то связываю их с деятельностью моего сына. Я горжусь, что все это принадлежит ему. Он заправляет фабрикой. А сейчас и этих звуков не стало. Наши «руки» оказались столь неблагодарными, что устроили забастовку, о которой вы, возможно, уже слышали. Мой сын собирается предпринять кое-какие шаги, о чем я и говорила, когда вы вошли, чтобы поставить этих жуликов на место.
При последней фразе выражение ее лица, всегда чинное и строгое, потемнело от гнева. Оно не прояснилось и тогда, когда в комнату вошел мистер Торнтон. Мать тут же заметила груз тревог и беспокойства, который он не смог сбросить со своих плеч. Затем начали приезжать гости, и их семейству пришлось весело и радушно отвечать на приветствия. Но сначала мистер Торнтон пожал руку Маргарет. Он знал, что это их первое соприкосновение, хотя гордая девушка, по-видимому, не придавала данному факту особого значения. Он спросил о здоровье миссис Хейл и выслушал унылый ответ мистера Хейла. Взглянув на Маргарет, Джон понял, что она была согласна с отцом, – на ее лице не было и тени сомнения. Мистер Торнтон вновь был поражен удивительной красотой Маргарет. Она никогда раньше не появлялась перед ним в таком платье, но элегантность наряда настолько подходила к ее величественной фигуре и горделивой строгости лица, что складывалось впечатление, будто Маргарет всегда так одевалась.
Чуть позже она присоединилась к Фанни. Мистер Торнтон не слышал их беседы, но видел беспокойство своей сестры, постоянно поправлявшей какую-нибудь часть платья и бесцельно переводившей взгляд то в одну, то в другую сторону. Он невольно сравнил ее глаза с большими глазами Маргарет, спокойно смотревшими на свою собеседницу. Казалось, что исходившее от них сияние оказывало какое-то нежное воздействие на окружающих людей. Чуть приоткрытые красные губы выдавали интерес к тому, что говорила ей Фанни. Голова немного склонилась вперед, отчего свет, запутавшийся в блестящих черных волосах, мягко ложился на гладкие плечи цвета слоновой кости, округлые руки и тонкие ладони, неподвижно покоившиеся на коленях. Когда мистер Торнтон воспринял все это одним всеобъемлющим взглядом, с его уст сорвался краткий вздох. Затем он повернулся спиной к юным леди и с трудом, хотя всем сердцем и душой, вернулся к разговору с мистером Хейлом.
Все больше гостей прибывало в дом Торнтонов. Фанни, покинув Маргарет, помогала матери встречать визитеров. Мистер Торнтон заметил, что в этой суматохе никто не составил Маргарет компанию, и это явное пренебрежение обеспокоило его. Но он не отважился подойти к ней. Он даже не смотрел на нее. Однако мистер Торнтон знал, что она делала в тот или иной момент, хотя движения остальных людей казались ему туманом, клубившимся в комнате. В свою очередь Маргарет мало заботилась об одиночестве и с любопытством наблюдала за гостями. Через некоторое время кто-то проводил ее к столу. Она не запомнила имени этого джентльмена, и тот тоже не выказал большого желания общаться с ней. Здесь и там среди мужчин возникали оживленные разговоры. Леди по большей части молчали или обсуждали сервировку стола и наряды собравшихся людей. Определив наконец зачатки общей беседы, Маргарет прислушалась. Мистер Хорсфолл, важный промышленник, чей приезд в Милтон стал поводом для званого обеда, расспрашивал местную знать о торговле и проблемах производства, а остальные джентльмены, в основном предприниматели, давали ему необходимые объяснения.
Чуть позже возник небольшой спор, который проходил в приятной дружеской атмосфере. Мистер Торнтон, который до этого момента молчал, высказал свое мнение, и его доводы оказались такими основательными, что с ним согласились даже оппоненты. Маргарет решила присмотреться к хозяину дома. Развлекая друзей и разговаривая с гостями, он вел себя радушно и любезно, в умеренной, прямолинейной и вполне достойной манере. Она никогда еще не видела его в столь выгодном свете. Когда мистер Торнтон приходил к ним домой, в нем чувствовалась какая-то излишняя нетерпеливость, возможно, даже досада, которая, вероятно, возникла по той причине, что его несправедливо недооценили и он из гордости вынужден объяснять свою позицию. Но сейчас, среди друзей, ему не нужно было доказывать свое заслуженное место в обществе. К нему относились как к человеку сильного характера, как к знатоку своего дела. Ему не требовалось завоевывать их уважение. Он уже обладал им и не сомневался в этом. Такая безопасность отношений наделяла его огромным спокойствием, которого Маргарет не замечала прежде.
Он был неопытен в светском общении и беседовал с леди слишком формально. С Маргарет он вообще ни разу не заговорил. Это немного удивило ее, но обед ей все равно понравился. Она постепенно начала разбираться во многих местных делах и даже выучила несколько технических терминов, используемых фабрикантами. Маргарет с интересом прислушивалась к обсуждаемым темам. Милтонские промышленники говорили друг с другом с отчаянной убежденностью, а не в той вальяжной манере, которая так утомляла ее на лондонских раутах. Она удивлялась, что люди здесь обсуждали торговые площадки и цены на мануфактуру, но никто из них не говорил о продолжавшейся забастовке. Она еще не знала, с каким спокойствием фабриканты относились к таким явлениям, всегда имевшим одно возможное завершение.
Да, рабочие могли рвать глотки до посинения, как делали это много раз прежде. Но если они по глупости доверились мошенникам из Союза ткачей, то пусть теперь осознают последствия своих действий. Один или два промышленника думали, что Торнтон уже теряет терпение. Он нес большие потери от забастовки. Но что-то подобное могло случиться с каждым из них. Торнтон, будучи железным человеком, как и любой житель Милтона, мог справиться с забастовкой не хуже других фабрикантов. «Руки» ошибались, пытаясь перехитрить его, поэтому все гости весело посмеивались при мысли, что рабочие потерпят поражение и ни на йоту не изменят решений, принятых Торнтоном.
После обеда Маргарет стало скучно. Она была рада возвращению джентльменов из курительной комнаты – не только потому, что строгий взгляд отца развеял ее сонливость, но и потому, что ей довелось услышать нечто более важное и интересное, чем милые сплетни окружавших ее дам. Маргарет нравилась ликующая властность, читавшаяся в каждом взгляде и жесте милтонских промышленников. Эта сила могла казаться безудержной в своем проявлении и с естественным привкусом хвастовства, но фабриканты бросали вызов прежним ограниченным возможностям с таким прекрасным упоением от достигнутых результатов, что на них было приятно посмотреть. Конечно, с одной стороны, она не одобряла их дух предпринимательства во всех делах. Однако, с другой стороны, эмоциональной, ей нравилась беззаботность этих людей в условиях настоящего времени, а также их восторг от победы над неодушевленной материей в некоем скором будущем, до которого, возможно, никто из них и не доживет.
Маргарет вздрогнула от неожиданности, когда мистер Торнтон заговорил с ней, склонившись над ее плечом:
– Я заметил, что вы внимательно следили за нашей дискуссией. Не так ли, мисс Хейл?
– Да. Признаться, я почти не разбираюсь в подобных вопросах. Однако меня удивили слова мистера Хорсфолла. Он сказал, что есть особы, которые рассматривают проблемы торговли с совершенно иной точки зрения. Например, какой-то мистер Морисон. Наверное, этот человек не джентльмен?
– Я не могу судить о том, является ли он джентльменом, мисс Хейл. Мне не хватает для этого твердых критериев. Хотя я считаю мистера Морисона не вполне искренним человеком. Трудно сказать, кто он на самом деле. Ведь мы судим о нем по словам мистера Хорсфолла.
– Следует ли мне думать, что мое понятие «джентльмен» включает в себя и вашего «искреннего человека»?
– Это было бы ошибочным предположением. У меня другое мнение. Понятие «человек» является более совершенным и полным, чем «джентльмен».
– Что вы имеете в виду? – спросила Маргарет. – Неужели мы понимаем смысл слова по-разному?
– Для меня слово «джентльмен» описывает человека в отношении к другим людям. Говоря же о нем как о «человеке», мы учитываем не только его отношение к себе подобным, но и к собственной жизни, времени, вечности. Как можно назвать затерянного на одиноком острове Робинзона Крузо? Или пленника, пожизненно заточенного в подземелье? Или даже святого на Патмосе? Их терпение, сила и вера лучше всего описываются словом «человек». Я немного устал от слова «джентльмен», которое, по-моему, часто используется неуместно и порою граничит с явным лицемерием. В то же время наши современники почему-то гнушаются простотой существительного «человек» и прилагательного «человечный». Возможно, это объясняется пристрастием к современному жаргону.
Маргарет задумалась, но прежде чем она успела ответить, мистера Торнтона отозвал в сторону один из разгоряченных фабрикантов. Она не слышала их разговора, но догадывалась о его важности по кратким фразам, которые мистер Торнтон произносил уверенно и твердо. Судя по всему, они говорили о стачке – наверное, решали, какие действия им лучше предпринять. Она услышала, как мистер Торнтон сказал:
– Это уже сделано.
К этой паре присоединились еще два или три человека. Кто-то из них громко сказал:
– Мы готовы к их провокациям.
Мистер Сликсон начал высказывать сомнения, связанные с финансовыми затруднениями. Он взял мистера Торнтона под руку, надеясь придать своим словам бо́льшую значимость. Однако мистер Торнтон отодвинулся и, приподняв брови, ответил:
– А я рискну. Если вы так решили, можете не присоединяться к нам. Я понимаю ваши страхи.
– Больше всего меня страшит возможность поджога. В открытой борьбе я могу постоять за себя. И я могу гарантировать защиту людей, которые будут работать на моей фабрике. Моя решительность известна им так же хорошо, как и вам.
Мистер Хорсфолл отвел Джона в сторону. Маргарет думала, что он хотел задать ему еще один вопрос о забастовке, но на самом деле важный гость интересовался тем, кем была она сама – такая тихая, красивая и величественная.
– Неужели эта леди из Милтона? – спросил он, когда ему назвали ее имя.
– Нет, она с юга Англии, – с показным безразличием ответил мистер Торнтон. – Кажется, из Хэмпшира.
Миссис Сликсон расспрашивала Фанни о том же.
– Кто эта красивая девушка? Сестра мистера Хорсфолла?
– Ну что вы, уважаемая! Конечно нет! Ее отец, мистер Хейл, говорит сейчас с мистером Стивенсом. Он читает лекции рабочим и дает частные уроки. Мой брат ходит к нему дважды в неделю. Поэтому Джон упросил маму позвать их к нам – в надежде сделать мистера Хейла более известным в городе. Он оставил нам несколько своих программок. Если хотите, я могу дать вам одну.
– Мистер Торнтон берет у него уроки? Откуда он находит время на обучение? Ему что, своих дел и этой забастовки не хватает?
Фанни так и не поняла миссис Сликсон: одобряет она или порицает поведение ее брата. Будучи очень впечатлительной девушкой, она предположила худший вариант и густо покраснела от стыда. Ее настроение улучшилось только после ухода гостей.
Глава 21
Темная ночь
Никто на свете не знает, что улыбка
Не является сестрой горьких слез.
Эбенезер Эллиотт
Маргарет и ее отец шли домой. В этот прекрасный вечер улицы были пусты, и ей, словно Лиззи Линдсей из баллады, «подобравшей полы юбок к коленям», хотелось танцевать от возбуждающе свежего воздуха.
– Я думаю, мистер Торнтон обеспокоен этой забастовкой. Этим вечером он выглядел весьма озабоченным.
– Я бы удивилась, если бы он не тревожился. Но перед нашим уходом он вел беседу с другими фабрикантами, и его голос показался мне вполне обычным, без каких-либо следов волнения.
– Твоя фабричная знакомая придет к нам в четверг, чтобы посмотреть на тебя в белом платье?
– Она так больна, что я не решилась расспрашивать ее, – грустно ответила Маргарет.
– Ах, дорогая, в наши дни все чем-нибудь больны, – сказала миссис Хейл с небольшой ревностью, которую одна больная особа питает к другой. – Хотя вдвойне печально болеть в лачуге на одной из этих маленьких черных улиц, покрытых сажей.
Ее добрая натура возобладала над мелкой завистью, и к ней вернулась прежняя «хелстонская» мягкость.
– Всему виной зловредный воздух Милтона. Чем мы можем помочь твоей знакомой? Пока тебя не было дома, мистер Торнтон прислал мне несколько бутылок выдержанного портвейна. Возможно, бутылка хорошего вина пойдет ей на пользу?
– Нет, мама, не думаю. Они очень бедны, хотя и не говорят об этом вслух. К тому же болезнь Бесси – это чахотка. Вино тут не поможет. Если ты не против, я могла бы отнести им немного варенья из фруктов, собранных в нашем милом Хелстоне. Нет, не для Бесси… Там живет другая семья, которой мне хотелось бы отдать варенье.
И тут Маргарет нарушила обещание, данное себе по возвращении домой. Она рассказала матери обо всем, что видела и слышала в доме Хиггинса.
– Ах, мама! – воскликнула она. – Как я смогу пойти в своем пышном наряде на светский прием после того, что видела сегодня?
Рассказ дочери расстроил миссис Хейл. Когда ее потрясение сменилось негодованием, она решила действовать. Первым делом она велела Маргарет принести в гостиную большую корзину и при ней собрать продукты для отправки «той семье». Когда дочь, рассказав ей о материальной поддержке Хиггинса и о том, что она оставила немного денег для безотлагательных потребностей Бушеров, заявила, что дело может потерпеть до утра, миссис Хейл разозлилась и обругала ее. Она назвала Маргарет бесчувственной и не успокоилась, пока полную корзину не отправили по нужному адресу.
– Хотя, возможно, мы совершили ошибку, – чуть позже сказала она. – В прошлый раз, когда мистер Торнтон навещал нас, он говорил, что люди, помогающие забастовщикам, не являются их истинными друзьями. Это лишь продлевает борьбу между фабрикантами и рабочими. А тот Бушер – забастовщик, верно?
Ее вопрос адресовался мужу, который недавно вернулся домой после урока с мистером Торнтоном, закончившимся их традиционной вечерней беседой. Маргарет нисколько не заботило, что их подарки могли продлить забастовку. В своем нынешнем возбужденном состоянии она не придавала этому значения.
Выслушав супругу, мистер Хейл постарался быть объективным судьей. Вспомнив слова мистера Торнтона, еще полчаса назад казавшиеся такими ясными и логичными, он нашел необходимый компромисс. В данном случае его жена и дочь поступили правильно. Он даже не мог представить себе других действий с их стороны. Но по большому счету рассуждения мистера Торнтона были верны. Дальнейшее продление стачки должно было закончиться привлечением иногородних «рук» – если только к тому времени, как это иногда бывало, инженеры не изобретут какую-нибудь чудо-машину, которая сократит потребность в рабочих. Поэтому самой наидобрейшей реакцией здравомыслящего населения мог быть только полный отказ от любой помощи, потакающей глупости забастовщиков. Мистер Хейл пообещал, что завтра он сам навестит этого Бушера и посмотрит, что можно сделать для его семьи.
На следующее утро он так и поступил. Поскольку Бушера не было дома, мистер Хейл поговорил с его женой и предложил ей испросить для нее место в городской лечебнице. Посмотрев на обилие продуктов, присланных миссис Хейл и уже отчасти использованных детьми, резвившимися в отсутствии отца, он вернулся назад с утешительным и веселым отчетом, на который Маргарет не смела и надеяться. Прошлым вечером ее мрачный рассказ подготовил отца к гораздо худшей ситуации, поэтому он, придя домой, описал свои впечатления в более светлых тонах, чем они были в реальности.
– Позже я снова схожу к ним и встречусь с главой семейства, – сказал мистер Хейл. – У них такой ужасный дом. Я не могу сравнить его ни с одним коттеджем Хелстона. Наши южные крестьяне и не подумали бы покупать ту мебель, которую используют милтонские рабочие. Их обычная пища считалась бы здесь роскошью. Но Бушерам, очевидно, не хватает денег. Все имущество давно сдано в ломбард, а теперь они лишились и заработка на фабрике. Мне иногда кажется, что люди в Милтоне говорят на другом языке и живут по иным стандартам.
В этот день Бесси чувствовала себя лучше, однако она была так слаба, что, казалось, полностью забыла о своем желании посмотреть на Маргарет в ее белом платье. Хотя, возможно, это желание объяснялось прежним лихорадочным и полубредовым состоянием.
Одеваясь для званого обеда, куда ей не хотелось идти с тяжелым сердцем от различных тревог, Маргарет вспоминала веселые примерки нарядов, которые они с Эдит устраивали чуть больше года назад. Единственным утешением была мысль, что мать получит удовольствие, любуясь ею в таком красивом платье. Она покраснела, когда Диксон, приоткрыв дверь гостиной, выразила свое восхищение:
– Мисс Хейл выглядит превосходно, не так ли, мэм? Кораллы миссис Шоу оказались очень кстати. Они придают лицу правильный оттенок, иначе мисс Маргарет казалась бы слишком бледной в этом платье.
Черные волосы Маргарет были чересчур густыми, чтобы заплетать их в косы. Пришлось закрутить их в шелковистый жгут и уложить кольцами вокруг головы, словно корону, а затем собрать в большой спиральный узел на затылке. Маргарет закрепила их двумя большими коралловыми заколками, по длине напоминавшими небольшие стрелы. Рукава были подвязаны тесемками того же цвета. На шее, прямо под ямочкой, оттеняя молочно-белую кожу, располагались тяжелые коралловые бусы.
– Ах, Маргарет, как бы я хотела сопровождать тебя на одном из прежних бэррингтонских балов! Меня в свое время выводила туда леди Бересфорд.
Маргарет поцеловала миссис Хейл за эту маленькую вспышку материнского тщеславия, но сдержала улыбку, потому что чувствовала себя не в духе.
– Давайте я останусь с вами, мама. Так будет лучше и для вас, и для меня.
– Не говори ерунду, дорогая! И постарайся запомнить все детали этого обеда. Я хочу знать, как в Милтоне устраивают такие встречи. Обрати особое внимание на вторую часть, отведенную для забав. Посмотри, как они развлекаются.
Миссис Хейл была бы очень удивлена, если бы увидела великолепие обеденного стола и его роскошную сервировку. Маргарет со своим утонченным лондонским вкусом могла бы сказать, что количество предложенных деликатесов выглядело деспотически чрезмерным – хватило бы и половины, а в результате возникло бы ощущение легкости и элегантности. Но строгие законы гостеприимства непререкаемой миссис Торнтон требовали, чтобы каждым отдельным блюдом можно было накормить всех присутствующих, если бы оно понравилось им. Она не заботилась об умеренности в пище даже в обычные дни, поэтому устроить пир для званых гостей было для нее предметом гордости. Ее сын был согласен с ней. Иногда он воображал себе светские рауты в Лондоне, но, по сути, не знал другого общества, кроме милтонской знати, которая оценивала обеды друг друга по денежным тратам и по количеству превосходной пищи на больших столах. И хотя мистер Торнтон ограничил личные расходы и с большим сожалением разослал приглашения на этот обед, он был рад видеть прежнюю роскошь.
Маргарет и ее отец прибыли первыми. Мистер Хейл всегда отличался пунктуальностью. В гостиной их ожидали миссис Торнтон и Фанни. Все покрывала были сняты с мебели, и комната, казалось, сверкала от желтой шелковой обивки и ярких цветастых ковров. Всевозможные статуэтки и украшения, стоявшие на полках и в каждом углу, утомляли глаза и создавали странный контраст с пустым пыльным фабричным двором, где широкие створчатые ворота были распахнуты настежь для проезда экипажей. С левой стороны из окон была видна многоэтажная фабрика, затемнявшая двор раньше времени.
– Мой сын до последнего момента занят делами. Он скоро придет, мистер Хейл. Могу я попросить вас присесть?
Мистер Хейл рассматривал из окна фабричный двор. Он повернулся к хозяйке и спросил:
– Вы не находите неприятным такое близкое соседство с фабрикой?
Она гордо выпрямила спину.
– С чего бы? Я еще не стала такой утонченной, чтобы забыть источник власти и дохода моего сына. Вы знаете, что это самая большая фабрика в Милтоне? Каждый ее цех занимает около двухсот двадцати квадратных ярдов.
– Я имел в виду громкий шум и постоянный дым из труб. А эти потоки входящих и выходящих рабочих. Неужели они вас не раздражают?
– Я согласна с вами, мистер Хейл, – сказала Фанни. – Меня уже тошнит от запахов пара и машинного масла. А от шума паровых двигателей глохнут уши.
– Мне доводилось слышать шум куда более гнетущий, чем звуки машин, – ответила миссис Торнтон. – У нас в доме он зовется музыкой. На самом деле машинное отделение находится в дальнем конце фабрики. Мы почти не слышим звуков оттуда, разве что летом, когда все окна открыты. Что касается гула голосов при пересменке рабочих, то он мешает мне не больше, чем жужжание пчел. А если иногда я замечаю голоса и шум, то связываю их с деятельностью моего сына. Я горжусь, что все это принадлежит ему. Он заправляет фабрикой. А сейчас и этих звуков не стало. Наши «руки» оказались столь неблагодарными, что устроили забастовку, о которой вы, возможно, уже слышали. Мой сын собирается предпринять кое-какие шаги, о чем я и говорила, когда вы вошли, чтобы поставить этих жуликов на место.
При последней фразе выражение ее лица, всегда чинное и строгое, потемнело от гнева. Оно не прояснилось и тогда, когда в комнату вошел мистер Торнтон. Мать тут же заметила груз тревог и беспокойства, который он не смог сбросить со своих плеч. Затем начали приезжать гости, и их семейству пришлось весело и радушно отвечать на приветствия. Но сначала мистер Торнтон пожал руку Маргарет. Он знал, что это их первое соприкосновение, хотя гордая девушка, по-видимому, не придавала данному факту особого значения. Он спросил о здоровье миссис Хейл и выслушал унылый ответ мистера Хейла. Взглянув на Маргарет, Джон понял, что она была согласна с отцом, – на ее лице не было и тени сомнения. Мистер Торнтон вновь был поражен удивительной красотой Маргарет. Она никогда раньше не появлялась перед ним в таком платье, но элегантность наряда настолько подходила к ее величественной фигуре и горделивой строгости лица, что складывалось впечатление, будто Маргарет всегда так одевалась.
Чуть позже она присоединилась к Фанни. Мистер Торнтон не слышал их беседы, но видел беспокойство своей сестры, постоянно поправлявшей какую-нибудь часть платья и бесцельно переводившей взгляд то в одну, то в другую сторону. Он невольно сравнил ее глаза с большими глазами Маргарет, спокойно смотревшими на свою собеседницу. Казалось, что исходившее от них сияние оказывало какое-то нежное воздействие на окружающих людей. Чуть приоткрытые красные губы выдавали интерес к тому, что говорила ей Фанни. Голова немного склонилась вперед, отчего свет, запутавшийся в блестящих черных волосах, мягко ложился на гладкие плечи цвета слоновой кости, округлые руки и тонкие ладони, неподвижно покоившиеся на коленях. Когда мистер Торнтон воспринял все это одним всеобъемлющим взглядом, с его уст сорвался краткий вздох. Затем он повернулся спиной к юным леди и с трудом, хотя всем сердцем и душой, вернулся к разговору с мистером Хейлом.
Все больше гостей прибывало в дом Торнтонов. Фанни, покинув Маргарет, помогала матери встречать визитеров. Мистер Торнтон заметил, что в этой суматохе никто не составил Маргарет компанию, и это явное пренебрежение обеспокоило его. Но он не отважился подойти к ней. Он даже не смотрел на нее. Однако мистер Торнтон знал, что она делала в тот или иной момент, хотя движения остальных людей казались ему туманом, клубившимся в комнате. В свою очередь Маргарет мало заботилась об одиночестве и с любопытством наблюдала за гостями. Через некоторое время кто-то проводил ее к столу. Она не запомнила имени этого джентльмена, и тот тоже не выказал большого желания общаться с ней. Здесь и там среди мужчин возникали оживленные разговоры. Леди по большей части молчали или обсуждали сервировку стола и наряды собравшихся людей. Определив наконец зачатки общей беседы, Маргарет прислушалась. Мистер Хорсфолл, важный промышленник, чей приезд в Милтон стал поводом для званого обеда, расспрашивал местную знать о торговле и проблемах производства, а остальные джентльмены, в основном предприниматели, давали ему необходимые объяснения.
Чуть позже возник небольшой спор, который проходил в приятной дружеской атмосфере. Мистер Торнтон, который до этого момента молчал, высказал свое мнение, и его доводы оказались такими основательными, что с ним согласились даже оппоненты. Маргарет решила присмотреться к хозяину дома. Развлекая друзей и разговаривая с гостями, он вел себя радушно и любезно, в умеренной, прямолинейной и вполне достойной манере. Она никогда еще не видела его в столь выгодном свете. Когда мистер Торнтон приходил к ним домой, в нем чувствовалась какая-то излишняя нетерпеливость, возможно, даже досада, которая, вероятно, возникла по той причине, что его несправедливо недооценили и он из гордости вынужден объяснять свою позицию. Но сейчас, среди друзей, ему не нужно было доказывать свое заслуженное место в обществе. К нему относились как к человеку сильного характера, как к знатоку своего дела. Ему не требовалось завоевывать их уважение. Он уже обладал им и не сомневался в этом. Такая безопасность отношений наделяла его огромным спокойствием, которого Маргарет не замечала прежде.
Он был неопытен в светском общении и беседовал с леди слишком формально. С Маргарет он вообще ни разу не заговорил. Это немного удивило ее, но обед ей все равно понравился. Она постепенно начала разбираться во многих местных делах и даже выучила несколько технических терминов, используемых фабрикантами. Маргарет с интересом прислушивалась к обсуждаемым темам. Милтонские промышленники говорили друг с другом с отчаянной убежденностью, а не в той вальяжной манере, которая так утомляла ее на лондонских раутах. Она удивлялась, что люди здесь обсуждали торговые площадки и цены на мануфактуру, но никто из них не говорил о продолжавшейся забастовке. Она еще не знала, с каким спокойствием фабриканты относились к таким явлениям, всегда имевшим одно возможное завершение.
Да, рабочие могли рвать глотки до посинения, как делали это много раз прежде. Но если они по глупости доверились мошенникам из Союза ткачей, то пусть теперь осознают последствия своих действий. Один или два промышленника думали, что Торнтон уже теряет терпение. Он нес большие потери от забастовки. Но что-то подобное могло случиться с каждым из них. Торнтон, будучи железным человеком, как и любой житель Милтона, мог справиться с забастовкой не хуже других фабрикантов. «Руки» ошибались, пытаясь перехитрить его, поэтому все гости весело посмеивались при мысли, что рабочие потерпят поражение и ни на йоту не изменят решений, принятых Торнтоном.
После обеда Маргарет стало скучно. Она была рада возвращению джентльменов из курительной комнаты – не только потому, что строгий взгляд отца развеял ее сонливость, но и потому, что ей довелось услышать нечто более важное и интересное, чем милые сплетни окружавших ее дам. Маргарет нравилась ликующая властность, читавшаяся в каждом взгляде и жесте милтонских промышленников. Эта сила могла казаться безудержной в своем проявлении и с естественным привкусом хвастовства, но фабриканты бросали вызов прежним ограниченным возможностям с таким прекрасным упоением от достигнутых результатов, что на них было приятно посмотреть. Конечно, с одной стороны, она не одобряла их дух предпринимательства во всех делах. Однако, с другой стороны, эмоциональной, ей нравилась беззаботность этих людей в условиях настоящего времени, а также их восторг от победы над неодушевленной материей в некоем скором будущем, до которого, возможно, никто из них и не доживет.
Маргарет вздрогнула от неожиданности, когда мистер Торнтон заговорил с ней, склонившись над ее плечом:
– Я заметил, что вы внимательно следили за нашей дискуссией. Не так ли, мисс Хейл?
– Да. Признаться, я почти не разбираюсь в подобных вопросах. Однако меня удивили слова мистера Хорсфолла. Он сказал, что есть особы, которые рассматривают проблемы торговли с совершенно иной точки зрения. Например, какой-то мистер Морисон. Наверное, этот человек не джентльмен?
– Я не могу судить о том, является ли он джентльменом, мисс Хейл. Мне не хватает для этого твердых критериев. Хотя я считаю мистера Морисона не вполне искренним человеком. Трудно сказать, кто он на самом деле. Ведь мы судим о нем по словам мистера Хорсфолла.
– Следует ли мне думать, что мое понятие «джентльмен» включает в себя и вашего «искреннего человека»?
– Это было бы ошибочным предположением. У меня другое мнение. Понятие «человек» является более совершенным и полным, чем «джентльмен».
– Что вы имеете в виду? – спросила Маргарет. – Неужели мы понимаем смысл слова по-разному?
– Для меня слово «джентльмен» описывает человека в отношении к другим людям. Говоря же о нем как о «человеке», мы учитываем не только его отношение к себе подобным, но и к собственной жизни, времени, вечности. Как можно назвать затерянного на одиноком острове Робинзона Крузо? Или пленника, пожизненно заточенного в подземелье? Или даже святого на Патмосе? Их терпение, сила и вера лучше всего описываются словом «человек». Я немного устал от слова «джентльмен», которое, по-моему, часто используется неуместно и порою граничит с явным лицемерием. В то же время наши современники почему-то гнушаются простотой существительного «человек» и прилагательного «человечный». Возможно, это объясняется пристрастием к современному жаргону.
Маргарет задумалась, но прежде чем она успела ответить, мистера Торнтона отозвал в сторону один из разгоряченных фабрикантов. Она не слышала их разговора, но догадывалась о его важности по кратким фразам, которые мистер Торнтон произносил уверенно и твердо. Судя по всему, они говорили о стачке – наверное, решали, какие действия им лучше предпринять. Она услышала, как мистер Торнтон сказал:
– Это уже сделано.
К этой паре присоединились еще два или три человека. Кто-то из них громко сказал:
– Мы готовы к их провокациям.
Мистер Сликсон начал высказывать сомнения, связанные с финансовыми затруднениями. Он взял мистера Торнтона под руку, надеясь придать своим словам бо́льшую значимость. Однако мистер Торнтон отодвинулся и, приподняв брови, ответил:
– А я рискну. Если вы так решили, можете не присоединяться к нам. Я понимаю ваши страхи.
– Больше всего меня страшит возможность поджога. В открытой борьбе я могу постоять за себя. И я могу гарантировать защиту людей, которые будут работать на моей фабрике. Моя решительность известна им так же хорошо, как и вам.
Мистер Хорсфолл отвел Джона в сторону. Маргарет думала, что он хотел задать ему еще один вопрос о забастовке, но на самом деле важный гость интересовался тем, кем была она сама – такая тихая, красивая и величественная.
– Неужели эта леди из Милтона? – спросил он, когда ему назвали ее имя.
– Нет, она с юга Англии, – с показным безразличием ответил мистер Торнтон. – Кажется, из Хэмпшира.
Миссис Сликсон расспрашивала Фанни о том же.
– Кто эта красивая девушка? Сестра мистера Хорсфолла?
– Ну что вы, уважаемая! Конечно нет! Ее отец, мистер Хейл, говорит сейчас с мистером Стивенсом. Он читает лекции рабочим и дает частные уроки. Мой брат ходит к нему дважды в неделю. Поэтому Джон упросил маму позвать их к нам – в надежде сделать мистера Хейла более известным в городе. Он оставил нам несколько своих программок. Если хотите, я могу дать вам одну.
– Мистер Торнтон берет у него уроки? Откуда он находит время на обучение? Ему что, своих дел и этой забастовки не хватает?
Фанни так и не поняла миссис Сликсон: одобряет она или порицает поведение ее брата. Будучи очень впечатлительной девушкой, она предположила худший вариант и густо покраснела от стыда. Ее настроение улучшилось только после ухода гостей.
Глава 21
Темная ночь
Никто на свете не знает, что улыбка
Не является сестрой горьких слез.
Эбенезер Эллиотт
Маргарет и ее отец шли домой. В этот прекрасный вечер улицы были пусты, и ей, словно Лиззи Линдсей из баллады, «подобравшей полы юбок к коленям», хотелось танцевать от возбуждающе свежего воздуха.
– Я думаю, мистер Торнтон обеспокоен этой забастовкой. Этим вечером он выглядел весьма озабоченным.
– Я бы удивилась, если бы он не тревожился. Но перед нашим уходом он вел беседу с другими фабрикантами, и его голос показался мне вполне обычным, без каких-либо следов волнения.